Пылит оранжевое лето.
Кружит усталый звездолёт
У неизведанной планеты.
В огне сгорают мотыльки,
А он, бескрылый и железный,
Земной природе вопреки,
Прошёл сквозь каверзную бездну.
Он – привидение, фантом,
Он – лёд, растаявший без толку,
Ещё один красивый том
На прикроватной книжной полке.
Но капитан сквозь перископ
Глядит с задумчивой улыбкой.
Багряный плавится песок,
И жизнь не кажется ошибкой.
«Умолкли псы сторожевые…»
Умолкли псы сторожевые
За крайней хатою.
Я не жила в сороковые —
Живу в двадцатые.
И мне стоять за свой авось,
За честь мещанскую.
За всё, что в прошлом не сбылось,
Пройти гражданскую.
Запомнить лица мне живые,
Поля несжатые
И новояза клёкот лживый —
За крайней хатою…
Когда вобьют последний гвоздь
В ухмылку панскую,
Угаснет боль, остынет злость.
Осядет стансами.
Про тихий Дон, Днепровский плёс,
Салют на улицах…
Всё то, что прежде не сбылось, —
Однажды сбудется.
Майор
Майор Александр Иванчев
Заходит на цель.
В зелёной траве одуванчик
Горит как солнце.
Воздух разъят крылом,
Распополамлен,
Плещется под соплом
Пламя.
Майор вспоминает из книжки
Детский стишок.
Таня, бычок, мишка.
Всё у вас хорошо?
Год сгорает за два,
Брешут приборы.
Трава у дома, трава
Мстится майору.
Зубы сцепив, Иванчев
Терпит двенадцать «g».
Он не может иначе.
Не отступать же?
Пластик клавиши «Пуск»
Пальцем продавлен,
Сумеречен и тускл
Цвет яблоневый.
Не унывай, майор.
Многая лета!
Пробьёт впотьмах коридор
Наша ракета.
«За новым поворотом Колеса…»
Рэю Дугласу Брэдбери
За новым поворотом Колеса
Всё та же колея; лишь скрип чуть слышен.
К подошве мёртвой бабочкой пристал
Опавший лист – вчерашняя афиша…
Не грянул гром! Окончен карнавал:
Подсчитаны убытки и обиды.
До майских гроз – ещё дожить. Сперва —
Дожить, а там уж будет видно.
Весной острее хочется… весны.
Чтоб в клетке рёбер брошенной ракеты
Цвели фривольно лютики и сныть,
Алели капли ягод бересклета;
Чтоб яд их несерьёзный на губах
Горчил мечтой, не сбывшейся к обеду.
Известно, надвигается беда,
Но – без толку заранее о бедах.
Прольётся дождь, неласков, нехорош,
Прибьёт всю пыль, а вместе с ней – букашку
Утопит в капле злой весенний дождь,
И больше ей совсем не будет страшно;
Не будет стыдно, совестно одной
Держать ответ за вся и всех причастных,
Когда из одуванчиков вино
Дождётся кружки, повода и часа.
Сирень
Ползёт букашка по листу, дрожит и пятится.
Прохожему невмоготу. Сегодня пятница,
И пьяный гвалт вокруг, и стыд, весна-распутница.
А он устал, а он простыл, совсем запутался.
А впереди – и грех, и страх, и покаяние.
Ещё останутся в веках его деяния…
Но не сейчас: в чужом дворе, с улыбкой школьника
Горбатый нос в сирень уткнув, стоит Раскольников.
Он познаёт, хоть по сюжету не положено,
Что всяка дрянь и всяка тварь на свете – Божия,
И даже если ничего внутри не ёкнуло,
Пока сирень ломали вечером под окнами.
По лужам фантики плывут, а тонут винтики.
Букашка падает в траву, никем невидима,
И не склоняя головы, идёт Раскольников
От Петербурга – до Москвы, к друзьям в Сокольники…
Дыра в поношенном пальто, в ботинках Ладога.
Судьба найдёт его. Потом – роман и каторга.
Черна могильная плита, обложка книжная…
Букашка учится летать. Букашка выживет.
«Грош ломаный в карман дырявый спрячь…»
Грош ломаный в карман дырявый спрячь:
Сегодня купишь Тане новый мяч —
Но завтра повторится, что и прежде:
Меланхоличный вечер мартобря,
Канал в неверном свете фонаря,
Утраты, сожаления, надежды…
Ты смейся, смейся! Сколько нам ещё?
Несёт котёнка нищий под плащом,
Бог весть зачем: спасёт или утопит?
А всё-таки, а всё-таки всегда
Есть белый свет и чёрная вода,
И мяч плывёт: накапливает опыт.
«Вырываясь из липкого сна…»
Вырываясь из липкого сна,
Возвращаешься в тёплую нору.
Времена, времена, времена,
Перепутье, война, разговоры
За стеной. Нависает стена:
Фотографии в рамках, плакаты —
Времена, времена, времена,
И мы едем, мы едем куда-то.
Век московскую серую мглу
Закатал в тротуарную плитку,
Но стоит человек на углу,
