Мурма?нска до Приморья, до Камчатки.
А солнце мы задраили. Его
Безудержность опасна для сетчатки.
Другая утверждала, глядя сквозь
Волокна, проплывающие вскользь
Над Доном, где грохочет панорама,
Где дом её:
– Вот космос мой! Небось,
Уже уснула под бомбёжку мама.
А третья говорила:
– Мне Москва
Дороже звёзд и Млечного моста,
Где я одна как перст, но в центре света,
Внутри народа. Это ли не та
Вселенная, где одиночеств нету?
Ещё одна в их призрачном кругу
Была вдали – сидела на лугу,
Вдыхала жадно пряность земляную
И ветер, горько пахнущий войной.
А Космос был обычный позывной
Бойца, который держит Кременную.
«Географ разбирается в спиртном…»
И. К.
Географ разбирается в спиртном.
Он не пьянеет, ибо знает норму.
Последний раз его на выпускном
Штормило. Он кричал, что астроном,
И даже дал своё названье шторму.
Потом прошла история по нам,
Меридианам было параллельно,
Что жрать хотелось нашим племенам,
Но превентивно наливали там.
Географ знал про шторм и пил келейно.
Какая география, мой свет?!
Какие барыши твоей особе?
Вся явь – ледник: то – есть, то – сразу нет.
И лезет из географа поэт,
Такая тварь, созревшая в утробе.
Стрекочет и осклизло, как дитя,
И, лапками над миром колготя,
Пытается понять координаты,
Торопится истошный крик включать,
Что где-то здесь ему должна быть мать.
Но вышли все из родовой палаты.
«В полусумраке, пахнущем стружками…»
В полусумраке, пахнущем стружками,
Отцветающей астрой, костром,
Я во сне говорила на суржике,
Незапретном наречье простом.
Я дрожала от каждого шороха:
Старой яблони падал подол,
Обезглавленного подсолнуха
Завывал застывающий ствол.
Я всю ночь размовляла с потерянным,
С параджановским миром теней,
И вставало хайтековским теремом
Чудо-древо славянских корней.
О! Заплыть бы за время на стружике,
За фасады заброшенных хат,
Где со мною на суржике-суржике
Предки предков моих говорят.
Где ещё не расцеплено в пламени
Малолюдье славянских племён,
Где в покутье «По вiрi вiддай менi»
Молит бабка на сломе времён.
Там, за ширмою междоусобицы,
Трескотни тектонических плит,
Всё ещё извергают надгробьица
Лаву горьких и жарких молитв.
В сновидении, не в сновидении,
В замогильном союзе племён
Вот и я – о воссоединении
Вижу вечный провидческий сон.
Я десятки годов перелистывать
Научилась, где гордо и зло
Шли по морде друг друга насвистывать
Брат на брата, село на село.
Проредили славянские головы,
Напросились на братский приём.
Там, за временем, в новые сёла вы
Завезёте наш общий геном.
Не сейчас через главку поганую,
В сносках, в скобках, в последней строке,
Через музыку мира органную,
На едином вися волоске,
Никуда друг от друга не деться нам,
Сколько чуждое ни славословь.
Слышишь суржик в звучании девственном?
Он мудрее, чем братская кровь.
«Говорят, всё это – вон та планета, и та планета…»
Говорят, всё это – вон та планета, и та планета,
И звёзды, которым конца и края нету, —
Рождено посредством взрыва, посредством света,
Озарившего небытие. Продолжая эту
Аналогию, теперь и твоя анкета
Начинается сызнова после склейки скелета.
Появились ли звёзды, как выглядит новый орден?
Долетает ли до палаты запах сирени?
Мир, который взорван, где теперь похоронен?
Не приходят ли возлюбленные твои тени,
Пока ты лежишь под капельницей, потусторонен,
Договариваешься с мирозданием об обмене,
О возврате отобранного. Но едва ли
Схлопнется, что разверзлось на всю Вселенную нашу.
С днём рожденья тебя! Бери, что дали,
Мимо тебя не пронесут эту чашу.
А ты всё просишь и просишь, чтобы не убивали
Сашу.
Куропатки
Он вышел из пролесочка на них.
– Откуда? Кто?
Он с головы до пяток
Похолодел и туловом поник,
Но прошептал:
– Ходил на куропаток.
За лесом на развилке в этот час
Летали пух и перья. Нарастая,
Звук вертолёта слышался. С террас
Слеталась местных пёстренькая стая.
Сосед твердил: «Рванёт, не подходи».
Вытаскивал дымящееся тело.
Заступница стояла позади
Врачей и оперов из райотдела.
Медбрат слегка ощупывал:
«Живой!
Лежи пока, сейчас дадут носилки».
И мёртвый Злой висел вниз головой
В обугленной машине у развилки.
Чужак ушёл не дальше патруля.
Там и скрутили. Влип, как кура в ощип.
Так мстит нижегородская земля
За русский лес, за куропаток, в общем.
Проводница
«Погиб, – ей сказали в трубку, – и все, кто с ним».
Она закричала, на полустанке стоя:
«Максим! Максим!
За что мне такое?!»
«Пошла, – говорит, – конечно, в храм».
Пассажирка дала молитву, которой тоже
Молится.
В Хабаровске ей велели прах
Забирать.
Пробегает мороз по коже,
Пробирает холодный ветер. И обе мы
