– Не поедет.
– Ты откуда знаешь?
– Интуиция.
– Орис, не надо… Смотрит…
– Ну и пусть смотрит. Ты, Тара, сама должна пропитание добывать, а не надеяться на кого-то.
– Ты много добываешь. Смотри, он пирожок съел и даже не поделился.
– Не суетись. У него в пакете еще что-то есть.
– Булка!
– Не булка, а шаньга.
– Ну шаньга. Какая разница.
– Шаньга – с начинкой, а булка – нет.
– Спасибо, Орис, просветил. Без тебя знаю. Но бывает и булка с начинкой.
– Ну это – самодеятельность.
– Что он, слепой: не видит нас?
– Ему одному мало, а тут ты еще…
– Жмот он!
– Твое счастье, что он тебя не понимает, а то бы показал тебе «жмот».
– Что бы он сделал?
– Ты, Тара, слышала? Гришка, бездомный, ощипал Патру и съел.
– Как не слышала? Слышала.
– Есть все хотят.
– Орис, последняя булка… Последняя надежда.
– Не булка, а шаньга.
– Пристал со своей шаньгой! Будь я вороной, я бы выхватила эту булку.
– Шаньгу! Вороны хлеб не едят, им падаль подавай.
– Фу!
– В хлебе, дорогая, ничего хорошего нет. Семечки – другое дело. Или перловка.
– А что он тогда ест – хлеб, булку?
– Шаньгу.
– Смотри, Орис, Кат с сыном летят… и Радис с ними. Опоздали. Мы уже все съели.
Алексей Петрович встал, выбросил пустой пакет в урну слева от скамейки и направился в дежурку.
Радис нахохлился, закрутился, заворковал: мое.
«…днями»
После завтрака – в 7 часов – прогулка. И так каждый день. Вошло уже в привычку. Женщины, все больше преклонного возраста, в 6 часов уже с палками для скандинавской ходьбы набирались здоровья. Погода, непогода – идут: главное – здоровье. Практичный народ. Зоя Павловна, медик из третьего подъезда, тоже рано выходила с мопсом: «Ну куда ты бежишь?! Горит, что ли? Какой ты непослушный. Трудно мне с тобой». Собака, задрав ногу, пометила и опять побежала. «…Ну куда ты бежишь, право! Горит, что ли? Горе ты мое». У Самойлова Алексея Петровича, механика из горгаза, была овчарка. Собака без намордника. «Проходите, проходите. Не бойтесь, она не кусается», – говорил Алексей Петрович. Собака большая, вцепится – мало не покажется. Раз он намекнул механику про намордник. Алексей Петрович промолчал, словно не слышал.
Июнь. Отцвела черемуха. Хорошо вот так утром – свежо, птички поют – пройтись; так бы шел и шел… Ходил он кругами – гостиница, «Монетка», поликлиника и обратно, км 4—5 выходило. Раньше он бегал, выйдя на пенсию, то ли обленился, то ли годы уже, возраст… Вот уж вторую неделю он только выходил к поликлинике – женщина лет 40 – 50 с пронзительным взглядом, с рюкзаком за плечами, пробегала; у 35-го дома, что рядом с детсадом, покурит и опять бежит. Зачем курить? Он ничего не понимал. Курить – здоровью вредить.
И днем была скандинавская ходьба. Собаки – хаски, чау – чау, доберман.., с намордниками, без намордника: «Рядом! Вот умница. Фу! Куда полезла? Я сказала: рядом!» Все как утром и не все. Молодые мамы с колясками. Ребятня на самокатах, того и гляди, что сшибут. Старушка с клюкой сделает шаг-другой, остановится, отдохнет – и опять пошла. Сил-то совсем нет, а идти надо: движение – это жизнь; насиделась дома за зиму. Лет через 10—15 и он старый хрыч, «овощ», как сказал бы сосед.
Мужчина в теле ходил все, размахивая руками, избавлялся от лишнего веса.
– Мне 81 год, – откровенничал мужчина на углу, на пересечении улиц Свободы и Пионерской, – раньше я жил неделями, сейчас – днями.
Понедельник, вторник он сидел с Аленкой, внучкой, сын попросил. В среду опять прогулка. Ночью была гроза. Он все никак не мог уснуть. Снилась сестра, больная. «Ну куда ты бежишь?! Горит? Фу! Бяка!» – гуляла Зоя Павловна с мопсом. Алексея Петровича было не видно, может, прошел уже.
Гостиница, «Монетка»… Он вышел к поликлинике. Женщина с пронзительным взглядом курила…
Мужчина, живущий днями, прошел. Женщина в годах:
– Вы не узнаете меня? Это я – ваша бывшая соседка.
– Вы в темных очках, вас сразу не узнать.
– Как ваша сестра?
– Нет сестры. Царствие ей небесное.
– Она у вас ведь выпивала… Когда это случилось?
– В прошлом году. В мае.
– Я вот тоже готовлюсь…
Соседи
Соседи за стенкой были люди состоятельные: была машина – «Мерседес». Глава семьи работал на лесовозе с манипулятором. Супруга, Евдокия, невысокого роста, миловидная женщина с грустными глазами, – бухгалтер. Глава семьи на пенсии продолжал работать. Кто-то рассказывал, что в квартире у них все в коврах, мебель из красного дерева… Все по высшему классу. Умеют люди жить. Было двое детей. Старший из детей, Олег, был военным. Дочь – копия мать – такого же невысокого роста, грустные глаза, работала кассиром в «Магните». Замужем. Он не слышал, чтобы соседи ругались или глава семьи напился. Может, и было что, не без этого – на кухне, за закрытой дверью. Он тяжело сходился с людьми, был немногословен. Да и соседи были скупы на общение. «Здравствуйте. Здравствуйте. С праздником. Спасибо. Погода сегодня ничего. Да, тепло». Все общение.
Пошел четвертый месяц, как Евдокия пропала: не видно. Может, уехала куда? Или разбежались: не сошлись характерами? Не молодые – бегать. А может, у Евдокии появился мужчина? Женщина она ничего. Он все передумал. Беликов из пятой квартиры спрашивал супруга про Евдокию, куда пропала, – говорит, все дома сидит, телевизор смотрит. Это четыре месяца дома… Не каждый сможет. На пенсии, наверное, тоже, как и супруг. На улицу выходить надо, чего взаперти сидеть, не старуха. И опять одни вопросы. Что? Как? Почему? Тут он собрался в магазин за сливой, вышел – Евдокия только что прошла, ее были духи. Значит, она не сидела дома. Не старуха. Евдокия выносила мусор, была с пакетом.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте. Вы не слышали ночью, молодежь шумела? Хулиганье. Не знаете, что было?
Он спал – не слышал. Евдокия похудела, бледная, посиди-ка дома столько, и голос какой-то… Кончик носа красный, точно клювик. Он был шокирован. Спросить, что случилось, язык не поворачивался. Евдокия, ты ли это? Что за вид? Тебя не узнать. Надо выходить на улицу, не сидеть дома за телевизором… Опять же с таким лицом. Почему кончик носа красный?
Прошла неделя, он все никак не мог успокоится: бедная Евдокия, что с тобой стало? Тебя не узнать… Нельзя же сидеть все дома, надо выходить на улицу. Тепло. Завтра по прогнозу 23—25 градусов. Надо пользоваться моментом. Почему кончик носа красный? Спросить у супруга… То ли Андрей, то ли Алексей, Аркадий… Евдокия, хоть и имя редкое, он сразу запомнил, а супруга – нет. За стенкой у соседей было тихо. Раньше внук все бегал играл. Шалун.
Он шел домой с дачи – сосед.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте
Он хотел спросить про Евдокию, что с супругой, и опять не спросил – сробел.
Середина августа. Всю неделю температура воздуха не опускалась ниже 30, а сегодня – за 30. Он весь в поту, а прошел каких-то метров 300 до универсама, поднимался по лестнице; Евдокия сходила, с пакетом мусора.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Как ваше здоровье? – не мог он не спросить.
– А что?
– Вид у вас… – про красный кончик носа он промолчал.
Евдокия ничего не ответила, сошла вниз. Хлопнула в подъезде дверь.
Конец августа. Прощай, лето. Сосед все так же работал. Евдокии не было видно – не выносила мусор. Может, Евдокия перенесла коронавирус: заболела, не пошла в больницу, испугалась – получила осложнение.
Вот уж год как был отменен масочный режим.
Бедная Евдокия.
Он тоже переболел коронавирусом, потерял обоняние. Недавно только обоняние вернулось.
У соседей опять забегал внук, как раньше.
Изморось. Холодно. Будет, не будет еще тепло? Лист на деревьях местами пожелтел. Впереди листопад. Евдокия не выходила, а может, выходила – он не видел. Какая она? Все такая же, с красным носом? Не сегодня – завтра, через месяц Евдокия объявится. Он согласен был ждать и год.
Вчера он ходил в аптеку за кетопрофеном, поясницу прихватило: Евдокия выходила, ее были духи в подъезде.
Звонок. Он никого не ждал. Евдокия.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте. Мне надо в больницу. Если дочь придет, пожалуйста, передайте ей ключи.
Евдокия все такая же бледная, нос красный.
На днях прошел дождь со снегом. Порывистый ветер до 20 метров в секунду.
Почти весь лист опал. Дождь. Холодно, как зимой.
Он заходил в подъезд – Евдокия.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
…Бледная. Нос все такой же красный. Бедная Евдокия. Что с тобой?
До Нового года – совсем ничего. Евдокия опять пропала: не видно и не слышно. Супруг все работал. Спросить… то ли Андрей, то ли Алексей, Аркадий?
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
…Петарды пошли в дело. В магазине горы мандаринов; очередь – не протолкнуться, неудивительно: впереди долгие выходные.
Евдокии не видно: не выходит. Вчера у соседей на ужин была говядина и – еще что-то рыбное…
Я и Сергей
С Сергеем легко было работать: человек общительный, веселый, со всеми приветлив. Я же человек был скрытный, тяжело сходился с людьми. Сергей в коллективе был как рыба в воде. Я любил, не только я, с Сергеем работать. Для многих в цехе Сергей был свой человек. Сергей работал слесарем, я – газоэлектросварщик. Я был старше Сергея на восемь лет. Сергею было 32 года. Он был выше среднего роста, худой. Простое, открытое лицо… Первый парень на деревне, только житель городской. Сергей чуть прихрамывал: зимой сломал ногу, упал. Недавно Сергей купил подержанный «Москвич», тесть помог с деньгами. «Москвич» был кофейного цвета. Неделю Сергей не проездил, как застучал двигатель. Вкладыши на коленвале пришли в негодность – вернее, они были плохие. Через знакомых Сергей достал коленвал, заменил вкладыши и опять ездил. Деятельная натура. «Хочешь жить – умей вертеться», – говорил он. Вертеться… Я бы не мог так, да и не хотел бы, наверное. Обязательно вертеться? Сергей на работу и с работы ездил на машине. «Машина – хорошо, – думал я. – Престижно. Но в то же время машина – определенный риск. Тормоза откажут или еще что, а то пьяный водитель… Машина хорошо, а здоровье лучше». Конечно, я тоже хотел машину, только не было у меня состоятельного тестя, а купить машину на зарплату было нереально: это надо было копить 10 лет, это точно.
Вот уж вторую смену мы с Сергеем работали на отоплении, меняли трубы. Зима не за горами. Уже октябрь. Работа у нас была срочная, и нас не отрывали на другие работы, мы занимались только отоплением. Работали мы по зарплате – зарплата же была небольшая, к тому же задерживалась. Вот пошел уже пятый год, как страной был взят курс на рыночные отношения, улучшения – никакого. Реформы пробуксовывали. Государству никакого дела не было до оставшихся без средств к существованию своих граждан. И мы плевали на такое правительство. За просто так никто не хотел работать. Частыми были перекуры. Я в работе полагался на Сергея, брал пример. Сергей не хотел работать за просто так. Я был с ним солидарен.
Мы сидели в курилке за грубо сколоченным столом. Это был второй перекур. На столе стояла банка с сахарным песком, эмалированные кружки. С нами сидел Харитонов Алексей, еще не пенсионер, но – кандидат. Алексей сидел, навалившись всем телом на стол. Я смотрел на его в толстых складках шею и не представлял себя пенсионером, стариком. Но время остановить невозможно.
Сидели, точно воды в рот набравши: говори, не говори – лучше не станет, оставалось ждать, когда наконец заработают реформы и будет вовремя зарплата. Было уже 25-е число, получка десятого, а денег все не было, и неизвестно, когда будут. А есть надо было каждый день. Я не знал, у кого занимать. Смутное было время. Задолженность по заработной плате росла, как снежный ком. Бастовали учителя в Новороссийске, пенсионеры в Казани.
– Пойдем, Николай, работать, – поднялся Сергей.
