– Пойдем, – лениво отозвался я и тоже встал.
Работы с отоплением оставалось еще на смену. Мы не торопились. Сергей размечал трубы, готовил к резке. Я со скучающим видом стоял рядом, для меня работы еще не было. Сергей разметил, я взял резак, размотал шланги, открыл баллон с кислородом, пропан. Подошла Катька-уборщица. Ей было чуть за 30. Невысокого роста, с крепкими ягодицами, тяжелой грудью, переваливаясь, уткой ходила она по цеху, уродливо загребая ногами. Женщина с приветом. Привет этот совсем не мешал ей работать. Катька была замужем. Что еще?
– Чего надо? – сердито спросил Сергей
– Ничего не надо, – с достоинством ответила Катька.
– Нет, чего-то надо… – не оставал Сергей. – Только не хлеба.
– А что?
Катька догадывалась, что имел в виду Сергей, но хотела услышать. Она привыкла к непристойностям, не обижалась, иногда сама развращала… Катька скоро ушла. Я зажег резак, стал резать. Подошел Суслов, мастер. Он что-то говорил Сергею, поучал. Сергей оправдывался. Я, как ни прислушивался, ничего не мог понять, резак мешал, свистел. Я кончил резать, закрыл кислород с пропаном, посмотрел на Сергея:
– Что там?
– Помнишь, я на той неделе рубил железо на контейнер, – заговорил Сергей. – Я тогда хотел взять целый лист, а Суслов говорит: бери обрезь. Обрезь была завалена прутками. Сейчас мне выговаривает, почему я развалил прокат. Я ж ему говорил: давай возьмем лист. Не захотел. Идиот!
С утра Сергей был не в настроении, и вот – прорвало. Всегда уравновешенный, спокойный, Сергей ругался. Это на него было не похоже. Двуликий янус.
Я отрезал две трубы, и в 11 мы пошли курить. В 12 обед. До половины двенадцатого мы курили, потом Сергей достал из сумки банку с супом, пошел в кузницу разогревать. Я последовал его примеру. В кузнице в горне стояла большая емкость с водой. В ней разогревался обед, уже стояли банки с первым, вторым. Кузнец, около двух метров ростом, этакий Муромец, убирал с молота окалину. Нрава он был кроткого, не сквернословил; вел правильный образ жизни, был вегетарианец, любил порассуждать, до всего доходил сам.
Без пятнадцати двенадцать в цехе появился Крючков, известный в городе предприниматель. Он все ходил к Сергею, и они, уединившись, подолгу о чем-то шептались. Так было и на этот раз. Сергей знал, с кем водить дружбу. Временами мне казалось, что Сергей был как все, не лучше. А может, мне просто хотелось, чтобы Сергей был как все? Сергей курил сигареты только с фильтром, хорошо одевался. Он все хотел поправиться, но оставался худым. Он полтора года в рот спиртного не брал, а если и пил, то только хорошее вино. Жил он в своем доме. «Свой дом – он и есть свой дом, – говорил Сергей. – Захотел огурчик – пожалуйста, прямо с грядки. А что казенный дом? В подъезде вонь. Еще какие соседи попадутся, а тут я сам себе хозяин…» У Сергея была кавказская овчарка. И это, пожалуй все, что я знал о Сергее.
В обед Матюшкин с Григорьевым резались в карты. Сенька сидел дремал. Харитонов в очках читал газету, перечитывал. Я сидел в стороне от всех, тоже дремал. И так каждый обед. Я не представлял себе Матюшкина без карт, Харитонова без газеты. Мне казалось, так будет всегда. Я был консерватор.
После обеда мы с Сергеем заметно прибавили в работе, и это получилось как-то само собой. А может, мы компенсировали свое прохладное отношение к работе до обеда? Бывает такое. Мы работали без оглядки друг на друга. За час много сделали, если честно, – больше, чем до обеда. В третьем часу подошел Суслов, сказал, что надо сегодня закончить с отоплением, начальник велел. Это нужно было оставаться на вторую смену. Впрочем, для меня это не стало неожиданностью: я как чувствовал. Работы с отоплением оставалось часа на четыре. За сверхурочную работу полагался отгул. Я не против был остаться. Сергей тоже был за. К тому же он должен был смену, отпрашивался.
Нас не надо было подгонять в работе, мы работали на себя: был стимул: быстрее закончить – и домой. Я не заметил, как пошел пятый час. Пришел на смену Хазанов, сторож. Полноватый, в возрасте мужчина с улыбающимся лицом. Работал он недавно – с год.
Не нравился он мне, не нравилась мне его излишняя любезность; здороваясь, протягивая руку, он всем корпусом подавался вперед, кланялся. Я избегал здороваться с ним за руку.
– Не наработались, что ли? – с издевкой в голосе зло заметил проходивший мимо Семин, шофер.
– Поработать надо, платят хорошо, – хитро улыбаясь, ответил Сергей.
– Остаетесь, что ли? – спросил Новиков.
Всем было до нас дело. Коллектив – как большая семья, с той разницей, что все взрослые, самостоятельные. Мне было не по себе, обидно: смена закончилась, а мы работали, как чужие, не свои.
– Бойся! – предупредил я Сергея, закрылся щитком, засверкал.
Слесарной работы было немного, в основном сварка. От меня зависело, как быстро мы закончим с отоплением. Я был главным. Сергей стоял в стороне, о чем-то говорил со сторожем. Разговор носил доверительный характер. И опять я прислушивался, но ничего не мог понять: трещала сварка, гудел аппарат. Я заварил два стыка, откинул щиток.
– Николай, может, тебе помочь? – спросил Сергей.
– Нет, – отказался я: как он мне мог, интересно, помочь?
– Тогда я машину в цех загоню, а то дождь идет.
Я кивнул. Если бы я не кивнул, Сергей все равно бы загнал машину в цех. Зачем спрашивать? Он и не спрашивал.
Дождь лил с утра – холодный, к снегу. Бабьего лета не было, а так все хотели тепла.
Я работал механически – наверное, это не хорошо: но мне так было удобно. Полдевятого я все заварил, можно было открывать отопление, проверять. Работа была мною выполнена на «хорошо». Конечно, можно было сделать лучше. Это надо желание, надо не торопиться… Ни того, ни другого у меня не было. Я просто выполнял свои обязанности, оговоренные трудовым договором. Три стыка отсырели. Я быстро заварил их.
– Молодец, – дружески похлопал меня Сергей по плечу, как пацана. – Я тебя сегодня прокачу. Поедем на машине.
Я не помнил, когда последний раз ездил на такси, – это было давно. Своей машины у меня не было: непозволительная роскошь.
Мы пошли переодеваться. Мой шкаф стоял у окна. Шкаф как шкаф… но все равно он был отличный от других: во-первых, номер был свой – 54; во-вторых, выкрашен был шкаф в какой-то непонятный серый цвет, он таким мне достался… Были и другие отличия. Это был мой шкаф, и я к нему привык.
Я еще раздевался, Сергей уже пошел в душевую. Я не торопился, не хотел подстраиваться под Сергея. Когда я вышел из душевой, Сергей уже стоял одетый в проходе.
– Я в машине, – сказал он.
Я не торопился.
– Счастливо. Всего хорошего, – широко улыбаясь, крепко жал Сергей сторожу руку.
Я сел рядом с Сергеем, и мы поехали.
– Пристегнись, – сказал Сергей.
Я совсем забыл про ремень безопасности. Сергей включил магнитофон. Я растерялся… Эта музыка. Сергей ехал осторожно. Я, наверное, обогнал бы мотоциклиста, хотя, может, и не стал бы. Своя машина есть своя. Сергей остановил машину у колонки. Мне до дома оставалось метров 300. Можно было довезти, что для машины 300 метров – пять секунд. В чем была моя вина?
Шутник
Дождь. Во второй школе проходили выборы губернатора. Третий избирательный участок. «Сердце разорвано, это – моя вина. Сердце разорвано», – пела Валерия. Он стоял недалеко от школы, на углу, смотрел, как проходили выборы. Проголосовали Киселевы. Он – глава городского поселения, она – бухгалтер. Семенова Мария Степановна, председатель первичной организации партии «Единая Россия», пошла голосовать, без головного убора, зонта… Соседка из 5-й квартиры прошла с двумя сумками продуктов, семья большая, все есть хотят… Он забыл уж, когда последний раз ходил на выборы: какая разница, кто победит – Иванов или Петров. Он не знал ни того, ни другого – что за люди, чем дышат, правда видел по телевизору раза два. Наобещать все можно, что и дороги будут хорошие, и зарплата подрастет. Наобещают, а потом в кусты, скажут – кризис, что хотели. Выборы – это как лотерея: повезет – не повезет. Хорошо с президентом повезло, стоящий мужик, в обиду страну не даст, может за себя постоять. А то попадется какой-нибудь болтун или алкаш. И мучайся потом с ним. И в правительстве надо, чтобы люди сидели серьезные, отвечали за свои слова, чтобы была одна команда. Вот тогда будет результат! Не будет этих 12% населения, живущего за чертой бедности. Он не был против выборов: выбирать надо – и выбирать лучших. Но как узнать, достойный кандидат или нет? Вот вопрос! На лбу не написано. Где гарантия, что после выборов кандидат в силу тех или иных обстоятельств, занимаемой должности не начнет приворовывать… И вот уж попался с поличным на взятке. На одного коррупционера стало больше. Чего, спрашивается, Улюкаеву не жилось? Министр экономического развития. Зарплата более чем достойная. Нет, мало. Или Белых. Губернатор… сидит сейчас за взятку. Говорит, что не брал. А кто брал? Пушкин? Велико оно – желание отдыхать на Багамских островах, носить дорогие часы. Он, пожалуй, тоже не отказался бы от часов. Он раньше ходил голосовал, не пропускал ни одни выборы. И что? Стал богаче? Лучше жить? Ничего подобного: от зарплаты до зарплаты. Если кто и выиграл, то только не избиратель. Выборы – дело добровольное: захотел – пошел. При чем здесь гражданский долг? Выборы – дело сугубо добровольное, и не надо ля-ля… ля-ля… Он паспорт с собой не взял, а то бы проголосовал, не трудно – чем стоять под дождем.
Зябко передернув плечами раз-другой, он пошел в алкосупермаркет «Лион». «Пошел в „Лео“, налево», – говорил друзьям, когда собирался в «Лион». Вчера он весь вечер проспорил с женой, доказывал все, что выборы – это праздник. День особенный и без бутылки никак нельзя. К тому ж сестра обещала с мужем зайти. Жена вроде как не против была, а сегодня: «Может, не надо тратиться?» Как не надо? Не каждый же день выборы.
От школы до «Лиона» было недалеко, метров триста, через улицу. Вахтер, как он звал охранников, сухопарый мужчина предпенсионного возраста или уже на пенсии, даже не поздоровался, а всегда здоровался. Он тоже промолчал, прошел в винно-водочный отдел. Охранник следом. Какой только водки не было: тут тебе и «Калашников», «Альфа», «Омега», «Градус», «Мягкая», «Честная», «Снегирь», «Нектар», «Беленькая», «Путинка», «Пятница», «Парламент», «Зимняя дорога», «Журавль», «Медведь», «Живица» – глаза разбегаются. Он взял «Градус». Он всегда ее брал. Проверено, не фальсификат. А то тут он взял «Пятницу», как раз была пятница, перед выходными. Такая горечь! На утро голова… трещит. Дикарь такой был у Робинзона Крузо на необитаемом острове – Пятница.
Тут же, рядом, слева от винно-водочного отдела, были консервы – свиная, говяжья тушенка. Сайра. Килька в томате. Чипсы. Сразу тебе и закуска, пожалуйста.
Он прошел к кассе. Кассир, девушка с серьезным лицом, тоже ни «здравствуйте», ни «добрый день». Как сговорились. Расплатившись, он, придав лицу выражение крайней озабоченности, недоумения, как бы между прочим заметил:
– А ведь только у вас можно купить спиртное, а так везде продажа спиртного запрещена… Как первого сентября, на выпускные, день десантника… тоже запрещена была продажа спиртного. День выборов. Такой день…
Кассир не дала договорить:
– Верните бутылку. Антон! Иди сюда!
– Пошутил я.
– Антон!
Появился охранник Антон.
– Мужчина говорит, что сегодня, в день выборов, продажа спиртного запрещена.
– Я пошутил.
Охранник опять промолчал, ничего не сказал.
Домой он пошел той же дорогой мимо школы. Играла музыка, накрапывал дождь. Какая-то женщина останавливала всех, кто выходил из школы, что-то записывала в тетрадь. Явка голосующих была невысокой, процентов, может, 30, но никак не 40. Не было такого, чтобы люди шли и шли, как в советское время – с гармошкой, один за другим, потоком. Кто-то не пошел голосовать, был на даче. Кого-то напугала погода. А кто, как он, просто не пошел – и все.
Он уже подходил к дому, женщина в синем плаще звонила по домофону и никак не могла дозвониться.
– Сейчас, – подошел он с ключами.
– Не надо. Я по домофону обзваниваю, спрашиваю, все ли проголосовали.
– Но не у всех домофон.
Лицо женщины показалось знакомым.
– А вы проголосовали?
– Нет.
– Будете голосовать?
– Нет.
Странно, женщина даже не спросила почему.
– Явка низкая на участке. Вот и заставляют меня ходить.
– Э… милая. Презент надо. – Он и с презентом не пошел бы голосовать. – Приманка. Манок. Это такой свисток у охотников, с помощью которого они подманивают дичь. Я помню, мать у меня ходила на выборы. Вставала в 5 часов утра, раньше рано были выборы. Выкидывали дефицит – копченую колбасу, мандарины, шоколадные конфеты. Было за что голосовать, вставать рано.
Он хотел еще спросить женщину, кто заставляет ее вот так ходить по домам, спрашивать, все ли проголосовали, но зазвонил телефон. Алексей, брат, звонил. Ему было уже за 70. Он также забыл, когда последний раз голосовал. Последнее время он все дома, никуда не ходил. С поясницей мучился.
– Ты знаешь, кто ко мне приходил?
– Жириновский, – вырвалось.
Вчера Жириновский в программе «Место встречи» изменить нельзя», есть такой фильм про бандитов, грозился наказать, изничтожить всех, кто против России. Темпераментный мужчина.
– Нет. Валька, племянница, приходила. 30 лет не показывалась, а тут пришла с урной. С нею две подружки. «Поставь тут галочку, – говорит, – распишись».
– Заставляют ходить.
– … Пришла. Я, говорит, к тебе в марте еще приду. Мне уж не о выборах надо думать, а туда надо готовиться… наверх.
– Не болтай. Ты еще за президента проголосуешь.
– А мне это надо?
– Детям надо. У детей будет хороший президент.
– А… Ну тогда ладно.
Женщина в синем плаще обзванивала следующий подъезд.
Шурик
Гараж. Из рабочего помещения «электрики» – ремонтного цеха в глубокой задумчивости, кусая губы, кривя рот, вышел Шурик. Электрик. Косая сажень в плечах. Спортсмен. 31 год. Холост. Ходил он тут с одной, но – так и не женился.
Смена только началась. В гараже Шурик работал с 1976 года. Устроился, как пришел из армии. Начинал учеником. Он все хотел получить высшее образование, три раза сдавал вступительные экзамены – и все не проходил по конкурсу. А годы шли.
Шурик уже весь гараж обежал, но Капустина, технолога (надо было спросить про аккумулятор – заряжать, не заряжать), так и не нашел. У токарей, может. Это было в конце гаража, в пристрое. В гараже было пять токарных станков, два фрезерных. Шурик пошел в пристрой. Капустин стоял с Ярославцевым, токарем, о чем-то говорили. Шурик не знал, подходить – не подходить, стоял в проходе между станками, нервничал, кусал губы. Если бы Капустин был один, он подошел бы, а тут Ярославцев… Насмешник. Шурик не хотел быть осмеянным, да еще принародно. Шурик не стал ждать, когда Капустин освободится, пошел в курилку звонить. Курилка была рядом со слесаркой. В курилке никого не было. Курить еще было рано. В курилке стоял стол, две скамейки, висел огнетушитель. В обеденный перерыв здесь собирался весь гараж. Любителей «забить козла» в домино было предостаточно. Было шумно. Мат. Игра грубая. Шурик не играл в домино: шахматы, шашки – другое дело.
Телефон стоял на полочке, прибитой к стене, рядом с огнетушителем. Шурик снял трубку, быстро набрал номер, откашлялся:
– Здравствуйте! Извините, пожалуйста, можно Валеру к телефону? Спасибо. Ты что не заходишь, не звонишь?! – сердито выговаривал Шурик. – Вчера еще приехал?! Ну ты совсем молодец! Не ожидал я от тебя такого. Хорош друг. Ладно, ладно, не оправдывайся. Я тебя насквозь вижу, что ты за человек. Ну ладно, раз торопишься, не буду тебя задерживать. Пока. Я тебе еще перезвоню.
– А… Ты опять звонишь! – сзади в черном шелковом халате стояла Снопова, кладовщица. Женщина она была уже в годах.
– А что?
– Да, звони, звони, – разрешила Снопова.
Она ничего не имела против звонков, просто все в цехе говорили, что Шурик один только и звонит. Интересно было, как Шурик оправдывался. Он все принимал за чистую монету. Как ребенок. Был подчеркнуто вежлив, не грубил, не то что некоторые.
– Вы, Мария Степановна, уже опоздали. Я уже позвонил, – торжествовал Шурик.
– Да… – деланно улыбнулась Снопова.
– Позвонить по телефону нельзя! Дикость какая-то! – кусая, выворачивая губы, выговаривал Шурик. – Как будто никто, кроме меня, больше в цехе не звонит. Как будто я один в цехе.
– Больше тебя в цехе никто не звонит, – поддразнивала Шурика Снопова.
– … Больше меня никто не звонит! Может, другим некуда звонить, а мне есть.
– А… – понимающе протянула Снопова и пошла по делам.
«Чего лезть не в свое дело? – возмущался Шурик, кусая губы. – Кому какое дело. Нет работы? Если бы не надо было, я бы не звонил! Я никому не мешаю. Не кричу, как некоторые, на весь цех в трубку. Дурость какая-то! Иначе не назовешь!» Шурик пошел к себе, в рабочее помещение «электрики», или, как он называл еще, – в каптерку. Это была небольшая комнатушка, примерно восемь метров на четыре. Справа у стены – стеллаж с приборами, проводами. Небольшой сверлильный станок, тиски. Все было завалено, заставлено. Свободного места мало. Стоял также письменный стол.
Шурик включил радио на стене, сел за стол, с удовольствием вытянул ноги. Были новости. Через неделю из отпуска выходил Сапунов, старший электрик. Осенью еще было три электрика. Фролов рассчитался. Начальник цеха никого на его место не брал, считал, два электрика – вполне достаточно, объем работы у них небольшой. В перерывах между работой и когда мало было работы, Шурик учил французский язык. Хорошо, когда был свой угол. Он уже год переписывался с некой Моникой из Парижа. Она выслала свое фото, он также выслал свое.
