Абрам Лейб Юделев (1859–1919) и Лея Иоселевна (1860–1936) Ошеровская
Янкель Меир (1864), Малка (1867), Абрам Лейб (1859), Ошер (1871) Ошеровские
Ростов-на-Дону. Угол Большой Садовой и Большого проспекта.
Дореволюционная открытка
Между тем еврейский бизнес активно развивался. Абрам Юделев Ошеровский решил учредить в Ростове торговлю земледельческими орудиями. Потребность в них была немалая. Ростов окружён плодороднейшими землями, чернозёмом. Климат, по российским понятиям, весьма мягкий. Однако урожайность была в те годы очень низкой. Казаки пахали землю средневековой самодельной сохой – деревянным сооружением с маленькой железной лопаткой, которое только взрыхляло землю, но не переворачивало пласт. Так что, когда Ошеровский завёз в Ростов французские плуги и фермеры (позже их называли кулаками), увидев это чудо в деле, поняли, как увеличивается урожай, отбоя от покупателей у магазина- склада фирмы «Земледельческие орудия. Ошеровский и сыновья» не было. Располагался он на углу Большой Садовой и Большого проспекта. В самом центре. На этом месте потом был горком КПСС, а ныне Представительство Президента РФ.
Это фрагмент переписи евреев Ростова, проведённой в 1897 году. Абрам Юделев сказался «учителем еврейского языка». Думаю, из-за налогов: с купцов брали большие сборы. Но квалификация учителя у Абрама, безусловно, имелась. Бабушка, родившаяся в 1896 году, рассказывала, какая большая древнееврейская библиотека у него была. Как часами, отойдя от повседневных дел, он просиживал за чтением Талмуда, Торы, мудрецов…
Абрам Юделев Ошеровский (1859–1919) с дочерьми Розой (1895–1919), Верой (1900–1942), Любой (сидит, 1891–1966) и Идой (1896–1983)
По субботам непременно ходил в синагогу. В Хоральную, построенную в 1868 году. Открывал её казённый раввин Фабиан Гнесин, отец композиторов. В Ростове синагог в те годы было три. Судьба этих зданий была драматичной. Одну сожгли во время погрома 1905 года, но через восемь лет восстановили. Советская власть все три здания национализировала, превратила в нечто непотребное. Например, Хоральная и поныне служит кожно-венерологической лечебницей. Однако «Солдатскую», учреждённую кантонистами в 1872 году, евреям удалось вернуть во время перестройки. Реконструировали. Действует поныне.
Благополучие ростовских евреев находилось, однако, под постоянной угрозой – страшные погромы развернулись вновь в 1905 году после первой русской революции. 18 октября в Ростове прошла организованная социал-демократами манифестация, во время которой казаки и черносотенцы напали на демонстрантов с криками «Бей демонстрантов! Бей жидов!». Опьянённая кровью толпа бросилась громить еврейские лавки, магазины, а потом и дома. Кровавые погромы продолжались три дня. Бабушка рассказывала, как прятались они под кроватями у русской соседки. И лишь на четвёртый день полиция остановила громил.
Кончались погромы, и бизнес «Ошеровский и сыновья» продолжал набирать обороты. Сыновья, которых в миру звали Нота и Миша, ездили для расширения предприятия по всей России. Офис и магазин находились, как уже было сказано, в одном из самых престижных мест в городе, семейный особняк – на Сенной улице, 130. Прибыль Ошеровские вкладывали в недвижимость, строили доходные дома. Перед революцией таковых было четыре: на Сенной улице, 102; на Большом проспекте, 8; на Большой Садовой, 33; на Малом проспекте, угол Пушкинской.
Все дети, кроме самой старшей дочери Клары, получили гимназическое, а потом и высшее образование. Учились в частной Андреевской гимназии. Раз в год Абрам Ошеровский приходил к её владелице и вносил по 200 руб. серебром за каждого отпрыска. Ида вспоминала о строгости и высоком качестве преподавания, о том, как евреек отпускали с уроков Закона Божьего, как, опаздывая к началу занятий, она закрывала глаза, пробегая мимо строгой директрисы. А та кричала ей: «Ошеровская, не прячьте голову в песок, как страус». Вспоминала катание на коньках в сквере рядом с городской думой и как после шли в расположенную там же французскую кондитерскую. Лучшими подругами Иды были Манюня Диамантиди, дочь директора банка, и Оля Трумпельдор, племянница Иосифа Трумпельдора, впоследствии героя Израиля.
В российские университеты евреев почти не принимали. Была установлена норма – не более 3% евреев. Поэтому Люба и Роза учились во Франции. Обе потом стали врачами. Люба – гинекологом, Роза – эпидемиологом. А как пришла пора Иде поступать, случилась война. Но незадолго до этого открылся частный Женский медицинский институт в Харькове. Туда брали. Правда, строго говоря, жить евреям в Харькове – вне черты оседлости – запрещалось. Комнату Ида снимала «с околоточным», т.е. пару рублей в месяц платили участковому полицейскому, чтоб закрывал глаза на иудейских жильцов. Но бывали обстоятельства непреодолимой силы: когда в Харьков приезжал государь император, шли дополнительные проверки и Ида коротала время на вокзале.
Ида Ошеровская и Оля Трумпельдор. 1908 г.
Иосиф Трумпельдор – герой Российской империи и Израиля,
дядя бабушкиной подруги. В Русско-японскую войну И. Трумпельдор стал полным георгиевским кавалером. В 1911 году репатриировался в Палестину, руководил созданием отрядов еврейской самообороны
Любопытно, что в один год с ней поступила в Харьковский мед Рося Геберович, вторая моя бабушка. В одной группе учились. Блестящее юридическое образование поучил в Сорбонне Оскар
Ошеровский. Но, вернувшись в Советскую Россию, обнаружил полную невостребованность правовых знаний. Переквалифицировался в учителя математики (и меня потом учил!).
Увы, не удержался на троне и последний царь, тоже юдофоб. Случилось ещё худшее – большевистская революция. о наступившем хаосе говорит такой эпизод. Сразу после октябрьского переворота в Ростов приехал родственник Ошеровских из Полтавы и рассказал, что дома в Полтаве можно купить ну очень дёшево. и Абрам вложился…
Большевикам не сразу удалось установить свой страшный порядок в Ростове. В 1917 году в городской думе преобладали социалисты. В казачестве верх взяли белые атаманы. А в 1918-м, после Брестского мира, в Ростов вошла германская армия. Наступили, по воспоминаниям Иды, самые спокойные месяцы в истории города. «Бархатная», как её тогда называли, оккупация. Память о ней сыграла злую шутку с ростовскими евреями: когда во время Второй мировой немцы приближались к Ростову, многие не верили, что теперь идут совсем другие немцы. Решили остаться в городе и погибли в огне Холокоста.
Особняк Ошеровских на Сенной улице
В 1919 году большевики взяли верх и установили «революционный порядок». Человека могли растерзать на улице просто за то, что у него очки и шляпа, так произошло с отцом друга бабушки профессора Гутникова. Бизнес «Земледельческих орудий Ошеровского и сыновей», выстроенный с нуля многолетним упорным трудом и изобретательностью, уничтожили в один день. Особняк на Сенной реквизировали. Устроили там ревтрибунал. В украшенном розами дворике расстреливали людей. По счастью, в доходных домах, принадлежавших Ошеровским, имелись свободные квартиры. Туда и переселилась Ида с сестрами – на улицу Сенную, 102, в квартиру, где я родился 30 лет спустя. Но всю собственность у них отобрали. Абрам не смог этого пережить. Всё нажитое непосильным трудом и недюжинной предприимчивостью забрали вмиг, да ещё и обвинили в эксплуататорстве. В 1919 году он умер от разрыва сердца.
Ида, все её сестры и мать остались в Ростове. Сохранили кое-что из семейных ювелирных украшений, позже постепенно их продавали, обменивали на продукты. Ведро со столовым серебром спрятали в дровяном сарае. Оттуда его украла кухарка. и всё же тяжкие голодные времена пережили.
…Прочитав это, мой друг и однокурсник Лёва Цирульников задал резонный вопрос: почему Ошеровские не уехали в эмиграцию? Одна из причин в том, что за границей не было у них денег, не озаботились в благополучные времена вывести средства в заграничный банк. Увы, большинство состоятельных людей России проявили тогда недальновидность. Эмигрировавшие тяжким трудом – продавцы, таксисты – добывали себе пропитание в Европе. Интересно, что, памятуя об ошибках того поколения, российские предприниматели ельцинско-путинской поры выводили средства за рубеж при каждой возможности, отток капитала из РФ составил сотни миллиардов. Впрочем, и в нашей семье нашёлся дальновидный и ловкий человек. Бабушкин брат Миша выехал тогда вместе с семьёй во Францию и умудрился перехватить и перепродать партию товаров, закупленную там фирмой «Ошеровский и сыновья». Оставшиеся в Ростове сёстры сердились, обвиняли Мишу в ловкачестве – полагаю, от зависти. Однако отсутствие зарубежных активов было не главной причиной неэмиграции. Важнее оказались социалистические идеалы, внедрившиеся в головы и сердца купеческих детей, особенно еврейских. Бабушка вспоминала, что, желая утешить отца, потерявшего потом заработанную собственность, они с сёстрами говорили ему: «Папа, не переживай. Будем жить, работать, как все простые люди. Не надо нам никакого богатства». Папе не помогло, но дочери и вправду трудились всю жизнь, благо большинство из них, с помощью средств отца, получили уже медицинское образование.
А жизнь семьи Ошеровских после смерти главы в 1919 году продолжалась. Ида начала работать в клинике глазных болезней при медицинском факультете Варшавского университета, который в 1915 году переехал (эвакуировался) в Ростов, да так тут и остался. Вышла замуж за молодого врача-венеролога Александра Иосифовича Домбровского.
В Харьковском мединституте. Ида сидит слева. 1924 г.
Вырастила двоих детей: Иосифа (Жозика), 1924 года рождения, и Елену (Лялю, мою маму), 1926-го. Она всегда была сосредоточена на семье. Детей любила безумно, особенно Жозика. Мужу была предана. Александр Иосифович имел обыкновение, придя с работы, поспать часок днём, т.к. вечером допоздна сидел за письменным столом. и если кто-то смел шуметь рядом с кабинетом спящего деда, бабушка бросалась на него как мегера с энергичным: «Тсс… Молчать!» Проявлений нежности между дедом и бабушкой не замечал. Однажды она, рассказывая мне о романтическом увлечении в двадцатые годы коллегой-офтальмологом, процитировала «Евгения Онегина»: «Но я другому отдана и буду век ему верна». На моей детской памяти перешла спать в отдельную от деда комнату.
Бабушка готовила неплохо, но признавала, что высот кулинарии не достигла. Говаривала в ответ на лесть гостей: «Я кулинарка? Нет. Вот Дора Савельевна – кулинарка!» Это о жене друга и коллеги деда, Александра Семеновича Кричевского. В 1946 году дед передал ему директорство Ростовским онкологическим институтом, главой которого был ранее (по совместительству с заведыванием кафедрой). А когда дома случались большие ответственные приёмы, на помощь приходил живший по соседству профессиональный повар Павел Григорьевич, работавший в ресторане «Московский».
Ида много читала. Иногда по-французски. Любила Ромена Роллана, Голсуорси, Фейхтвангера. Рассказывала о своей юности, о подругах по гимназии, о том, что платья носили один сезон, а потом отправляли в Литву бедным евреям. Изредка с выражением читала стихи Бальмонта, Северянина, которые помнила с юности. Но в фокусе находилась семья, её материальное и пищевое обеспечение в скудной советской обстановке. Как все советские женщины, Ида «крутила консервы». В сезон дешёвых овощей закупались помидоры, огурцы, баклажаны, фрукты, дефицитные жестяные крышки. В жаркой ростовской кухне в поте лица варила, стерилизовала, закручивала. Иногда меня привлекала в помощь. Выдавливал косточки из вишен и абрикосов. Став постарше, закручивал крышки.
1968 г. Чехословакия. «Пражская весна». Молодый люди с национальным флагом идут мимо подбитого танка
Советскую власть ненавидела. Помню, как в 1968-м вторжение советских войск в Чехословакию сплотило всю нашу семью. Сцена из семидесятых: к бабушке пришла одна из очень немногих подруг, вместе смотрят новости по телевизору. По трапу самолёта поднимается Брежнев.
Семья Домбровских на отдыхе в Сочи (Александр, Елена, Ида, Жозик). 1934 г.
Подруга: «Ой, хоть бы он благополучно долетел!» – и бабушкин искромётный взгляд. Больше она с этой подругой не виделась. В начале восьмидесятых Ида очень переживала за академика А. Д. Сахарова, он находился тогда в горьковской ссылке.
По меркам советским семья наша жила в достатке. Бабушка вскоре после моего рождения вышла на пенсию. Но профессорская зарплата деда! Бабушке на хозяйство он щедро отдавал 250 руб. В месяц (средняя зарплата советского служащего была тогда 150 руб.). Из этих денег она ещё выкраивала на поддержку своему любимцу Жозику, которому всегда не хватало. Однако в начале шестидесятых Хрущёв внезапно уменьшил профессорские зарплаты с 600 до 500 руб. Дед сократил хозяйственные до 200. Помню её стоны и причитания…
Конечно же, Иде Абрамовне выпала нелёгкая жизнь. Из буржуазно го благополучия (изредка, впрочем, прерывавшегося еврейскими погромами) – в голод и холод Гражданской войны. Потом, правда, удачное замужество (сёстрам везло меньше). В 1937-м отделались страхом. Затем война, эвакуация. Сперва в жуткий Акмолинск, где лечила больных трахомой детей. Потом дед, начальник эвакогоспиталя, выписал её с детьми в сравнительно благополучный Томск, куда был эвакуирован Ростовский мед. В 1953-м – дело врачей, преследование деда, бессонные ночи… Но самое страшное ждало её в 1960-м: гибель любимого сына в авиакатастрофе. Жозик, которого с огромным трудом перетащили в 1942-м из лётного училища в артиллерийское, ибо у военного лётчика было немного шансов выжить в той войне, не расставался с мечтой о небе. Окончив мединститут, он через некоторое время стал заведовать медсанчастью ростовского аэропорта. Друзья-лётчики уговорили его лететь с ними в первый пробный рейс Ростов – Тбилиси. Ударились о кавказскую скалу… Беспредельно было её горе. Ещё много лет она каждый день на трамвае ездила на кладбище. К зятю, моему отцу, относилась скорее враждебно. Отец говорил о самой страшной обиде, которую она ему нанесла, сказав: «Почему ты, такой-сякой, жив, а мой сыночек в могиле?..» Моя мама с присущим ей юмором говорила, что бабушка «признаёт только родственников по прямой линии». у неё были напряжённые отношения как с родственниками деда, так и с родителями моего отца. Не исключено, что причиной тому было некоторое высокомерие (бедные родственники). Но соседям всегда была готова помочь. А её доходившая до жертвенности преданность «прямой линии» была феноменальна. Будучи школьником, я часто приходил после занятий с одним-двумя друзьями-одноклассниками. Бабушка их всегда привечала, кормила обедом. Дети это ценили: время еще было не вполне сытое. Она отдавала мне всё свободное время; помню, напевала, укладывая: «Спи, мой мальчик, спи, мой чиж / Мать уехала в Париж» – с лёгким упрёком в адрес мамы. Может быть, больше всего бабушка Ида любила меня кормить. Накроет стол и садится смотреть, как уплетает внучок. Раскормила. Родители, пытаясь ограничить меня в еде, воевали с бабушкой. Она побеждала. Куриные котлетки, потрошки с ростовского рынка, идишские шейка и латкес, торт «Мишка»… А вечером перед сном я получал бутерброд с любительской колбасой и подслащённый кефир. Этот вкус до сих пор кажется мне божественным. Когда Иде перевалило за восемьдесят, характер у неё ухудшился – стала непомерно подозрительной. с моей женой Мариной отношения, увы, разладились. Бабушка считала, что правнука Сашу неправильно, жёстко воспитывают. Когда он, оставленный в манеже, начинал плакать, она кидалась в комнату, выхватывала его из заточения, несла к себе, утешала. Напряжение было одной из причин того, что последние два года жизни она провела у дочери в Нальчике, куда Ляля была вынуждена уехать из Ростова. В августе 1983 года мы перевезли её тело в Ростов – сострадательные кабардинские медики выделили нам машину скорой помощи. Похоронили на Северном кладбище, единственном действовавшем тогда в Ростове. Позже на отгороженный «Идын» участок перенесли прах деда с ликвидировавшегося Нижнегниловского кладбища, прах сына, Жозика, с Армянского. А в 2014-м и дочь подзахоронили.
Кладбище, квартал 16. Ростов -на-Дону. 2015 г.
В октябре 2023 г. надгробие разрушено варварами.
Бабушкина квартира
С бабушкой Идой в квартире на Горького. 1956 г.
В этой квартире родились моя мама, её брат, я, мои дети. Трёхэтажный доходный дом построил в 1900 году Абрам Ошеровский. Адрес: улица Сенная (ныне Горького), 102 (ныне 90). Расположение Абрам выбрал неплохое. Рядом в те же годы выстроили Реальное училище, позже здесь находился физмат Ростовского университета. На здании две мемориальные доски: писателю-диссиденту А. И. Солженицыну (выпускнику) и композитору С. В. Рахманинову, дававшему там концерты. А чуть дальше стоял некогда польский костёл, на его послевоенных развалинах мы мальчишками играли.
Мой родной дом на ул. Горького нынче не узнать… 2019 г.
Доходный дом Ошеровского был довольно комфортабелен. Девять пятикомнатных квартир с двумя балконами каждая, паровое отопление (котельная в подвале дома). Когда в 1918 году большевики захватили Ростов и реквизировали особняк, семья смогла переселиться в свободные квартиры и умудрилась закрепиться там до позднесоветских времён. Правда, все квартиры, кроме нашей, профессорской, из-за подселений стали коммуналками. В квартире № 1 жила Полина Борисовна Ошерович, жена бабушкиного кузена. А до 1936 года там жила и бабушкина мать Лея Иоселевна. (Могу предположить, что в отличие от набожного и уравновешенного мужа была она резковата. Бабушка вспоминала, как она требовательно кричала Оскару, бабушкиному брату: «Оська гелд!») в квартире № 2 жила бабушкина сестра Люба со своей семьей, там же – сестра Любиного мужа Полина Ильинична Дунаевская. Квартиру № 8 занимала кузина Нюся Ошерович с мужем Арнольдом Субботником и семьей. А девятую – семья старшей бабушкиной сестры Клары. Её правнучка, Роза Бобовникова, и ныне там.
Тут сделаю небольшое отступление касательно смены, модификации
фамилий мужчин-евреев. Эта уловка помогала избежать рекрутирования на мучительные 25 лет в царскую армию. Добавлю, что зачастую евреев принуждали в армии креститься, а для облегчения «воспитательного процесса» при Николае I рекрутировали в 12 лет и 6 лет, содержали их до восемнадцатилетнего возраста в специальных воспитательных учреждениях, в срок службы не засчитывали. Не подлежали призыву единственные сыновья. Отсутствие братьев-однофамильцев в сочетании с весьма немалой взяткой рекрутёрам, каковую могли дать купцы,
способствовало уклонению. В бедных же еврейских семьях нередки были случаи преднамеренного калечения детей. Итак, фамилия моего прапрадеда была Ошер. В следующем поколении пошли Ошеры, Ошеровичи, Ошеровские. А в семье моего отца замены фамилий оказались ещё радикальней: у прапрапрадеда Трейвуса и его жены Ципы один из сыновей получил фамилию Ципельзон.
Но вернусь к нашему дому. Один балкон каждой из квартир выходил на улицу Горького, усаженную тополями и акациями. Запах цветущей белой акации и поныне сводит меня с ума. Второй – большой, с лестницей чёрного хода – во двор, когда-то с клумбами, но на моей памяти изуродованный самостроем – раннесоветскими малыми домишками, построенными без разрешения. Помню, как приходили с чёрного хода молочница, старьёвщики, жестянщики («Кастрюли починяю!»).
Комнатный ледник ростовской фабрики «К. Л. Сегель»
