И дальше:
"Мы вольные птицы, пора, брат, пора…"
Пора, сестра, пора! Приеду домой на каникулы, расскажу, какие тут ведутся разговоры, что-то будет, Таша. А Пушкин хороший поэт, почитайте его стихи, Алексей Фёдорович хоть и критикует его за излишний романтизм, а мне, ей-богу, нравится!»
«Подружился с братьями Борозднами, – писал Дмитрий в другой раз. – Отличные ребята Иван и Николай, оба учатся со мной на одном курсе, и живём мы в соседних комнатах. Ивану, правда, уже пятнадцать, зато Никола – мой ровесник. Они везде ходят вдвоём и иногда берут с собой меня, даже к третьекурсникам, с которыми дружен Иван. Братья тоже не уезжают домой на воскресенья, поэтому в эти дни у нас особое веселье. Ты обзавидуешься, милая Таша, и прости, что я тебе это пишу. Буду дома на Рождество, расскажи об этом Серёженьке, пусть не скучает».
Хоть Дмитрий и обещал сестре подробных рассказов, но на праздниках было не до того, и задушевные разговоры отложились до лета, а летом Ташу с сёстрами увезли к деду в Полотняный Завод, Митя же остался заниматься с репетиторами и гувернёрами в Москве.
Митины письма из Пансиона с каждым разом становились всё более сдержанными – ведь о чём может писать взрослеющий муж двенадцати-четырнадцати лет своей малолетней восьмилетней или чуть старше сестре? Наташа же в письмах всегда подробно и с чувством рассказывала брату о домашних происшествиях: как кошка Муська родила пятерых котят, а Дарья Лукинична, прибираясь в гостиной, едва не смахнула их веником; как гувернантка Нина купила новый зонтик и чуть не улетела на нём в ветреную погоду; как Катерине подарили новую молодую лошадь – Любушку, и теперь Таше приходится держать Пегаса от неё подальше на прогулках. Дмитрий снисходительно принимал всё это, не обижая сестру.
В пансионе Митя через свою дружбу с Иваном Бороздной сблизился со старшекурсниками и всё свободное от учёбы время проводил в компании Володи Одоевского и Эраста Перцова. Мать, да и отец, назвали бы эту компанию сомнительной, несмотря на древность Володиного рода, если бы знали, что Одоевский пренебрегает своим княжеским титулом и превозносит идеи равенства и братства. Но Митя, конечно, не писал об этом матери, поэтому та была довольна дружбой сына с юным князем.
Когда Владимир выпускался из Университета, Митя оканчивал четвёртый курс.
– Митуш, послушай, что я тебе скажу, – Володин заговорщицкий тон заставил Дмитрия обратиться во слух. Они сидели на широком подоконнике в конце коридора общежития, вокруг никого не было – в свободное от занятий время большинство студентов гуляли во дворе, тем более что солнце било в окно и припекало спины совсем по-летнему. – Будешь приходить ко мне? Я хочу, чтобы наше общество не только не распалось, но и наоборот, стало прирастать! Мой брат Александр всегда говорит: «Мы все равны перед Богом, и мы должны быть вместе!» Только так мы сможем добиться восстановления в правах Человека, который, если верить нашему профессору Павлову, является высшей целью природы.
Митя, которому на днях исполнилось только пятнадцать лет, был польщён таким доверием и, конечно же, горячо обещал Владимиру посещать его. Если б он знал тогда, к чему приведёт столь опасное знакомство!
«Общество любомудрия», как называл свои приёмы Одоевский, собиралось у него на квартире в Газетном переулке. Вернее, квартира была дядина, и Володя занимал всего одну комнату, поэтому там становилось тесновато, когда приходило много народу. Встречались тайно, был даже свой устав и пункт в нём: «Никому не рассказывать об Обществе Любомудрия». Собрания заговорщиков сначала походили на интеллектуальные гостиные, молодые люди обсуждали литературу, труды зарубежных философов, особенно немецких «любомудров», но постепенно становилось всё больше речей о положении России в мире, о том, что цивилизованные страны уже пришли к идеям равенства всех людей, что Греция охвачена восстаниями, а во Франции, страшно сказать, давно произошла революция, и даже какое-то время была республика, правда, потом Бурбоны вернули своё, да и в Испании с Италией восторжествовала монархия, но это же наверняка временно, ведь люди уже почувствовали вкус свободы. На самом деле, Митуш был одним из самых юных членов Общества. В основном Одоевского посещали его сослуживцы из Московского Архива Коллегии Иностранных Дел, на пять-семь лет старше Мити, поэтому Гончаров чувствовал себя не всегда уютно, хотя любил приходить в большой пятиэтажный дом с арками и, сидя в дальнем кресле, слушать, как горячо спорят и рассуждают умные люди. Дмитрий и сам имел целью поступить в Архив после окончания университета и упорно налегал на языки и законоведение, но и история философии ему нравилась. Благодаря Обществу он уже несколько раз блистал на семинарах знанием Канта и Шеллинга, а получать высшие баллы Мите было всегда приятно. Да и завести полезные знакомства с будущими коллегами казалось ему правильной стратегией.
В один холодный и сырой октябрьский день 1823 года в дом по Газетному переулку, 3 в разгар встречи Общества пришёл худой, высокий, сутулый человек. Владимир очень обрадовался визиту.
– Знакомьтесь! Вильгельм Карлович, очень известный литератор, автор нашумевших в Париже лекций по русской словесности, – представил он гостя. – Мы с Вильгельмом Карловичем хотели бы распространять наши идеи, чтобы у них появилось больше последователей. Нам нужны люди! Как вы к этому относитесь, друзья?
Любомудры загалдели. Мите, задремавшему было на минутку в своём кресле, даже показалось, что он находится не у Володи, а в коридоре Университетского пансиона в разгар большой перемены. Мнения разделились. Многие считали, что это слишком опасно. Но некоторые встретили предложение с большим энтузиазмом.
– Что вы! – успокаивал собравшихся тихим голосом чуть заикающийся Вильгельм Карлович. – Мы планируем всего лишь литературный журнал, никакой революционной пропаганды: оды, элегии, хотя, конечно, и философия, и военная история будут освещены, – поправился он в ответ на возмущённый взгляд Одоевского.
– И всё-таки я считаю, – разгорячённый Владимир явно продолжал давний спор, – что прежде всего мы должны распространять новые мысли, блеснувшие в Германии; обратить внимание русских читателей на предметы в России мало известные, по крайней мере, заставить говорить о них!
– Да-да, конечно, – согласился Вильгельм Карлович. – Но подача должна быть исключительно светская, литературная, никаких призывов и агитаций мы печатать не станем. Если кто-то хочет предоставить свои философские труды или предложить посильную помощь – буду только рад. Думаю, выпуск журнала начнём со следующего года, прямо с января, поэтому материал уже набираем.
Сразу появились желающие, общество оживилось, и началось горячее обсуждение издательских вопросов, прерываемое только бульканием вина и подачей закусок. Митя мимоходом попрощался с хозяином и вышел. Его несколько угнетало то, что, несмотря на гуманитарную направленность Университета, он всё-таки оставался далёк от литературной деятельности и чувствовал свою некоторую ущербность. Мелкий моросящий дождик обволакивал его лицо и каплями стекал с козырька фуражки. Очень захотелось домой – к матери, братьям и сёстрам. Старшекурсников легко отпускали в город в выходные дни, но Митя редко пользовался этой возможностью для визитов к родственникам, гораздо чаще – для посиделок у Одоевского или просто прогулок с друзьями. А сейчас время было уже позднее, Гончаровы ложились рано, мать строго следила за этим – вечерняя молитва и отбой сразу после ужина. Младшие уж точно в своих постелях. Повздыхав, Дмитрий повернул на Тверскую, в сторону пансиона.
В следующий назначенный для сбора общества день Митя нарочно пришёл раньше. Володя встретил его радушно.
– Ты чего так неожиданно ушёл в прошлый раз? Мы ещё долго сидели, разговаривали. Я тебя хотел с Вильгельмом Карловичем поближе познакомить.
– Слушай, Владимир, – слегка волнуясь, спросил Дмитрий, – ответь мне честно. Я вот не умею сочинять, даже мои эссе на занятиях оценивают высоко лишь потому, что я в библиотеке чуть не ночую, читаю умных людей и соединяю их мысли в одно целое, как будто бы мои собственные. А вы теперь только о журнале будете говорить, как бишь его?
– «Мнемозина».
– Да. А я ведь не бельмеса в этих делах. Могу вас послушать и похвалить, другого мне не дано. Даже сестра моя, соплюха, та стихи хотя бы пишет. Лишний я тут.
– Митуш, не мели чепухи. Всё же останься как друг. Очень хочу тебя представить. Литература – литературой, а дело правое забывать нельзя. Вот, например, у вас в имении кто управляющий?
Дмитрий неожиданно смутился.
– Август Иванович же. Дедов байстрюк.
– А, дело семейное! – понимающе ухмыльнулся Одоевский. – И как он к людям относится? Сечёт?
– Нет, он не лезет в это. Европейское воспитание, он же немец. Говорит, телесные наказания – это «emotionen», нерациональное, а значит, недостойное в его понимании. Вот мать – та может сгоряча. Но она, надо сказать, и дворянину собственноручно приложить не стесняется, – понизив голос, добавил Митя, непроизвольно потерев щёку.
– Вот! – торжествующе воскликнул Владимир. – Цивилизованный человек не видит разницы между крепостным и свободным человеком!
Митя не вполне понял, кого тот имел в виду – Августа или мать, но на всякий случай согласно покивал.
– Цивилизованный мир стремится к освобождению человека от рабства, это я тебе как товарищ говорю, но даже наше общество философов пока не готово вслух признать это. Боятся! – увлечённо продолжал Одоевский. – А я вот намедни видел кузена, Сашу! Они с Кюхельбекером, Вильгельмом Карловичем, друзья, оказывается. Так вот они оба говорят, что, – Владимир перешёл на шёпот, – есть и другие, более тайные, организации. Чтобы сделаться России республикой, нужны решительные действия. Сашка хочет в этом участвовать, храбрец! Но это всё в Петербурге, конечно – столичные заговоры. У нас, в Москве, всё тихо. Одна сплошная литература, – обыденным тоном заключил он.
Когда снова пришёл Кюхельбекер, Володя отрекомендовал Митю как Дмитрия Николаевича Гончарова, своего друга и очень умного, подающего надежды, студента Московского Университета. Митя стушевался под быстрым, но внимательным взглядом Вильгельма Карловича.
– Очень приятно, буду рад Вас видеть у себя. Уважаю умных молодых людей, так как сам, некоторым образом, преподаю словесность. А вы пишете что-нибудь?
– Нет, извините, – Митя не знал, как представить себя в лучшем свете, – но я люблю читать. Классическую литературу и современных поэтов. Жуковского, Пушкина…
– Ах, Пушкина, – взгляд Кюхельбекера затуманился. – Мы учились с ним в Лицее, – Вильгельм Карлович улыбнулся уголком рта. – Отличный поэт, читайте, дорогой друг.
На том знакомство и свершилось.
К Рождеству Митя, наконец, выбрался домой на несколько дней. Братьев не было – Иван остался на праздники в частном пансионе, где получал образование, а Серёжу, как младшего, отпустили к дедушке. Но как же Дмитрий был удивлён переменами в сёстрах, которых не видел очень давно! Даже маленькая Ташка – уже совсем девица, одиннадцать лет! Ужасно похорошела, выступает, будто взрослая – куда делись порывистость и бег вприпрыжку? Мать с тёткой, Екатериной Ивановной, собрались вывезти сестёр на детский новогодний бал к танцмейстеру Иогелю, с ума сойти! Ладно ещё Катерину, ей уже четырнадцать, но Сашу с Ташей?
– Maman, это даже неприлично, в конце концов! – позволил себе возмутиться Дмитрий. – Натали ещё ребёнок, ей нет и двенадцати, а Иогель принимает с тринадцати лет.
– Ну что ты так печёшься о ней? – Наталья Ивановна вопреки ожиданиям не рассердилась, скорее удивилась вмешательству сына. – Екатерина Ивановна похлопотала за девочек, да и Пётр Андреевич в Наташе души не чает. Лучшая ученица, говорит. Сам звал к себе! В любом случае, туалеты готовы, бал уже послезавтра, и не лезь не в свои дела, mon cher.
Вечером Дмитрий пробрался в детскую сестёр. Те встретили его шумным гомоном, накинулись, затеребили, будто не приветствовали днём в гостиной чопорными полукивками.
– Ну как вы тут без меня? – шуточно отбиваясь, спросил Митя.
– Он ещё спрашивает! – фыркнула Катя. – Как на каторге! Маминька совсем замучала учением, хочет институток из нас сделать. Это вы там, Дмитрий Николаевич, студенческой жизнью наслаждаетесь, а мы тут пашем и молимся!
– Мог бы, между прочим, и почаще приезжать! – поддержала Саша. – От вашего пансиона до нашего дома полчаса неспешной прогулки! Может, отвлёк бы маминьку от нашего воспитания, мы целее бы были.
– Тише, девочки, – громким шёпотом остановила их Таша, вцепившаяся в Митин рукав. – Нина услышит! Митуш, ты садись, мы тебе всё расскажем.
– А что Нина? Уроки же закончились, разве вам нельзя отдыхать?
– Отдыхать-то можно. Но из детской не должно доноситься ни звука после отхода ко сну! – процитировала мать Таша и укоризненно посмотрела на старших сестёр. – Тем более, нельзя жаловаться на жизнь и на ту, которая жизнь нам подарила.
– Да, это точно, – подтвердила Катерина. – Вот, глянь! – она протянула брату лежавший на столе дневник, открыв его на первой странице.
– «Правила жизни», – прочёл он вслух. – «Правило первое: никогда не иметь тайны от той, кого Господь дал тебе вместо матери и друга». Серьёзно? – он отдал Кате дневник.
– Серьёзно. Вся прислуга и гувернантки подтвердят, насколько серьёзно. Им, наверное, доплачивают, чтобы они на нас доносили. Слова нельзя сказать лишнего, везде уши! – возмущённым шёпотом рассказывала Саша. – Приходится всё время громко молиться, чтобы отбить охоту прислушиваться к остальному, – хитро улыбнулась девочка. – Маминька любит, когда мы молимся.
– Да, вы правы, кажется, мне повезло, что я живу в пансионе, и ночью за нами совсем не следят, лишь бы из комнат не выходили. А развлечения у вас какие-нибудь есть?
– Есть! – у Таши загорелся взгляд. – Мы выезжаем верхом! Берейтор Трофим очень мил, а прохожие…
– Прохожие просто падают в обморок от нашей неземной красоты! – перебила со смехом Саша.
– Кстати, прекрасные мои сестрицы, а с какой целью вы едете на бал? – задал наконец Митя интересующий его вопрос. – Неужели найти женихов?
Катерина смущенно зарделась.
– Да ну что ты над нами смеёшься. Какие Ташке с Сашкой женихи? Это всё тётка Екатерина Ивановна: «Надо налаживать связи, надо выводить девочек в свет, пока они милы и нежны». Мать и поддалась. А я думаю, она сама хочет потанцевать, соскучилась по светскому обществу, а мы – так, удобный предлог.
В день бала весь дом Гончаровых перевернулся вверх дном – сразу четыре дамы облачались в свои туалеты. Поисками нужных деталей убранства, укладкой причёсок, лакированием туфель и прочими чрезвычайно необходимыми мелочами была занята вся прислуга. Митя, прислонившись к портьере в гостиной, смотрел, как мимо него снуют люди, слушал, как покрикивает maman, и ждал, что это стихийное бедствие рано или поздно окончится, оставив его одного в доме. Его ожидание было вознаграждено. В комнату вошла Наталья Ивановна в бордовом платье с пышными юбками и открытым лифом, кутая плечи в дорогую шаль – на улице стоял мороз, и в бальной зале наверняка тоже будет не жарко. Но сёстры об этом явно не думали. Девичьи платья, похожие меж собой по фасону, с открытыми плечами и несколькими кружевными юбками, были рассчитаны на то, что их обладательницы будут согреты кадрилями и котильонами. Катерина – в дымчатом, Александрина – в розовом, Натали – в белом, как крылья ангела, платье, вплыли в гостиную, явно красуясь перед Дмитрием. Он поклонился матери и, убедительно изобразив восхищение всеми присутствующими дамами, пожелал успеха сёстрам, подмигнув им украдкой. Катя и Саша ответили отрепетированным кивком, а Таша подмигнула в ответ и улыбнулась. С чувством выполненного сыновнего и братского долга Митя удалился в свою комнату. Домашняя обстановка, как ни странно, его утомляла. В пансионе было спокойнее.
Проснулся Дмитрий от громкого шёпота за дверью.
– Митя! Митинька! Ты спишь?
Уснувший в домашнем халате, он подскочил с постели и впустил… Натали, что было для него неожиданностью. В своём белом вечернем туалете, с уже растрепавшимися волосами, она была похожа на привидение, которое ходит по средневековому замку. И глаза у неё так же блестели в темноте, отражая луну и снег за окном.
– Митуш, я разбудила тебя? – виновато спросила она. – При сёстрах не поговорить толком. Я их люблю, конечно, но…
– Садись, ну что ты, – Митя кивнул на кровать.
Наташа, подумав мгновение, развязала пояс и скинула верхнюю нарядную юбку на кресло. Затем лихо вспрыгнула на постель и уселась на ней по-турецки.
– Ну, рассказывай, – улыбнулся брат, устраиваясь в подушках поудобнее. – Что тебя привело ко мне в столь поздний час? Бал удался?
Наташа скривилась.
– Нет? Женихи все плохи?
– Ой, только этого ты мне вовсе не говори! Не хочу замуж, не выйду никогда! Катерина вся такая лебёдушка – одному улыбнётся, другому руку подаст – как будто всю жизнь в свете вращалась, да и Сашинька не отстаёт, ещё и обижается, что к ней не подходят. А мне тошно от всего этого! – она резко провела рукой по горлу. – С мальчиками ничего ещё, можно танцевать, а те, которые постарше, так и липнут, фу! Мне же одиннадцать лет, они что, не знают? Что я, девка дворовая, так рано замуж идти? И мать с тёткой, как сговорились! Я думала, они защитят меня, а они наоборот: иди, мол, танцуй, улыбайся тому и этому, вот князь, вот богатый сынок, а этому не улыбайся, это помещичий сын, беднота, – Таша дёрнула плечами так, что несколько шпилек выпало из недоразобранной причёски. Девочка пошарила руками вокруг себя, близоруко щурясь, но не нашла и спросила резко, подняв взгляд на Митю. – А ты бы что сделал, если бы видел, что на мне хочет жениться глупый, но знатный богатей?
– Вызвал бы его на дуэль? – снова не удержался от улыбки брат. Таша была забавна и мила в своём детском негодовании. И она не заметила иронии.
– Вот! Хороший ответ доброго брата! Спасибо тебе, Митуш! – она порывисто обняла его.
Митя вдруг усовестился от её ласки и заверил Наташу, что она всегда может рассчитывать на его помощь и защиту. Успокоенная, девочка ушла спать, а Дмитрий остался размышлять над тем, что он пообещал, и не аукнется ли это ему в дальнейшем.
Через три дня Митя возвратился в пансион. На старших курсах университета домой бегать будет некогда. Да и потом, Дмитрий решил, что после выпуска постарается найти способ жить где-нибудь вне родительского дома. Служение Отечеству, по его мнению, требовало полной отдачи, а отвлечения на всевозможную суету будут лишь мешать. Ведь ещё есть Одоевский! На любомудров тоже следовало выделить время. После разговора с Кюхельбекером Митя твёрдо решил быть достойным товарищей.
Глава 2. Неисповедимые пути
«Иногда лучший способ погубить человека –
это предоставить ему самому выбрать судьбу».
(М.А.Булгаков «Мастер и Маргарита»)
Учёба в университете действительно отнимала уйму времени, особенно у тех, кто хотел закончить с отличием, а Дмитрий очень хотел. Даже к Владимиру он ходил нечасто, но всё-таки ходил для поддержания знакомства с ним и другими «архивными юношами». В конце мая 1825 года, перед решающими экзаменами, студентам дали отдыху две недели, и Митя наконец вырвался домой.
Младшие Гончаровы собирались в Полотняный Завод, к деду, и, конечно, обрадовались воссоединению со старшим братом. Шумным обозом, на трёх колясках, ехали они пыльным Киевским трактом под необычайно жарким майским солнцем. Погода стояла исключительная. Откинувшись на козлах рядом с кучером, Митя смотрел в вылинялое голубое небо, пропитываясь теплом и блаженной истомой. Всё тело отдыхало от студенческого мундира в лёгкой рубахе ? la russe. Митуш поставил матери условие, что раз его хотят взять в деревню старшим над оравой детей, то и отдыхать он будет по-деревенски. Та махнула рукой, мол, делай, что хочешь, большой уж мальчик. Три недели назад Дмитрию исполнилось семнадцать, и он тоже считал себя совсем взрослым. Позади галдели сёстры. Несмотря на год пребывания в свете, никакого лоска они приобрести ещё не успели и, вырвавшись на свободу, вели себя по-детски шумно и непосредственно, особенно младшие. Ваня с Серёжей дорогой рассорились из-за какой-то ерунды, и поэтому ехали в разных повозках с гувернёрами и прочими няньками. Но это не омрачало Мите начала каникул. Впереди было лето, простор, лошади, собаки, и никакой учёбы, никакой муштры на целых две недели! Можно было не думать ни о карьере, ни о политике.
Афанасий Николаевич очень обрадовался внукам.
– Родные мои приехали! – восклицал он то по-русски, то по-французски. – Так выросли! Молодцы, что выбрались из своей Москвы! В следующий раз вам надо дилижанс заказывать, – шутил дед, обнимая всех по очереди.
– Дилижансы дороги очень, maman мечтает о ландо, – сухо ответил Иван, всё ещё немного обиженный с дороги.
– Да, недёшевы, – быстрая тень пробежала по лицу Афанасия Николаевича, – но вас так много. Не толпитесь в дверях, проходите же в дом, – снова заулыбался он.
Время в имении текло незаметно и дремотно, как и должно на отдыхе. Основным развлечением были конные неспешные прогулки. Ну как неспешные – это Дмитрию и Катерине хотелось бы таковых, Натали с Александриной летели во весь опор, обгоняя ветер и красующегося Ивана, затем разворачивались одновременно и мчались обратно, чтобы снова присоединиться к общей компании. Митя любовался сёстрами и с высоты своего возраста немного завидовал их живости. Обильная и сытная еда, сон без ограничения, свежий воздух так разморили Митю, что он вспомнил об учёбе только за пару дней до отъезда.
Афанасий Николаевич застал его в библиотеке, где Дмитрий выбирал книги, необходимые для экзаменов.
– Книги ищешь? Бери побольше, – посоветовал дед. – Мои любимые в моём кабинете, так что эти дарю! А если нет чего – скажи, дам денег, докупишь. Книги – это святое, на них никогда не скупись.
– Спасибо! – от души поблагодарил Митя. – Послушайте, Афанасий Николаевич, – решил он вдруг высказать давно тревожившую его мысль.
– Ты чего, Митинька? – почти возмутился дед. – Или вопрос серьёзный, раз ты меня по имени-отчеству величаешь? Садись, поговорим.
Митя присел на краешек дивана-рекамье, водрузив на колени стопку отобранных книг.
– Я, знаете, что хотел спросить… Вот имение это, оно чьё?
– Хм… – Дед сел рядом и сплёл пальцы. – Пока моё вроде бы, а что? Отца твоего наследство, – исправился он, глядя на внука.
– Да вот мать всё говорит, что мне им управлять достанется, – Митя встретил взгляд Афанасия Николаевича в упор и продолжил, – потому что отец на это не способен. А у меня другие планы на жизнь! Я хочу служить в Государственной коллегии Иностранных Дел, мне уже место обещано, хочу путешествовать, а не жить здесь один. Да и не умею я имением управлять!
– Да и я не умею, – тихо, как бы про себя, сказал старший Гончаров. – Так на то управляющие есть. Да и жив я пока! – он с вызовом выпрямил спину. – Рано Наталья Ивановна меня хоронит.
– Она говорит, – осмелел Митя, – что все управляющие – воры, и имение скоро с молотка пойдёт, а нам ничего не достанется.
– Ишь ты, – сердито усмехнулся дед, – делит уже моё имущество. А ведь у неё и своё имение есть. Но ты, Митинька, не бойся. Если тебе нужна будет моя помощь и поддержка – пиши, я вышлю денег, сколько смогу. Очень я хочу, чтоб мой старший внук стал большим человеком!
Митя горячо благодарил, хотя был уверен, что сам сможет справиться с любыми трудностями и просить не станет.
Уезжал Дмитрий один – остальным спешить было некуда. Перед отъездом раньше всех проснувшаяся Таша неожиданно бросилась ему на шею и расплакалась.
– Ну что ты, – утешал он сестрёнку, гладя по ещё мягким волосам, – ты же любишь бывать у деда.
