Д. С.. Гастинг "Перверсивная хроника событий"

Трубка что-то растерянно хлюпает, но Ева уже сбрасывает звонок. Она даже голос на него не повысила. Она прекрасный специалист и тактичный человек. И, по сравнению с её собственной, вполне неплохая мать.

Е значит евгеника

В день, когда ей исполнилось восемнадцать, она проснулась в семь часов и сразу же рванула в паспортный стол – ещё ждать пришлось два часа, пока откроют. Сонная, в пергидрольных кудряшках паспортистка посмотрела на неё как на идиотку и сказала – слушайте, вам через два года так и так менять, потерпите уж два года, а? Ева в ответ тоже посмотрела на неё как на идиотку – этот взгляд она уже очень хорошо усвоила. Ещё два года ходить в Дуняшках, ещё чего не хватало.

Вместе с именем пришлось сменить и отчество, потому что Ева Федотовна смотрелось уже совсем анекдотично. Сначала ей не хотелось слишком уж радикальных перемен, и она готова была согласиться на одну только букву, Ева Фёдоровна, но так ей показалось ненамного лучше – что совой об пень, что пнём об сову. В общем, в топку это всё, пишите что-нибудь другое на Ф, да хоть Феликсовна, ну а чего, Феликс по крайней мере железный, а железность ей очень даже пригодится.

Ну а фамилию как? Фамилия у неё была Шпуева, что не рифмовали только лица, начисто лишённые поэтического таланта, и паспортистка, поначалу вялая, уже откровенно ржала; Ева психанула и сказала – знаете что, пусть ещё лучше рифмуется – и стала называться просто Шпуй. Ева Феликсовна Шпуй, студентка медфака.

Софья Сергеевна, как узнала, чуть со стула не свалилась, и Ева поняла, что в общем-то и Софья Сергеевна в неё не верила. Но это было неважно. Важно было только одно – что Ева верила в себя и в свой план.

Евины родители, идиоты, верили в Бога. Но что это за Бог, думала Ева, мог создать её родителей-идиотов? Бог, неспособный избавить человечество от явлений вырождения и наделить его исключительно полезными и выдающимися качествами, был, по мнению Евы, в разы никчёмнее паспортистки, способной переправить уродливое имя на нормальное.

Возможно ли с помощью хирургического вмешательства, специально подобранных лекарств и терапевтических процедур превратить человеческое существо с плохой наследственностью и зачаточным интеллектом в нечто большее, в homo superior?

Возможно ли победить наследственное слабоумие, психические отклонения, врождённую склонность к насилию?

Возможно ли в принципе поднять низшие существа до уровня, когда они смогут приносить пользу обществу?

Эти вопросы ставит в одном из своих замечательных романов современная писательница Дженнифер Макмахон. Ева, разумеется, никогда не слышала о Дженнифер Макмахон – последним художественным произведением для неё стал недочитанный Булгаков. Ответы на свои вопросы она предпочла искать эмпирическим путём. Ей нужно было, как хорошему скульптору, разобрать такое существо, убрать всё лишнее, а потом заново наполнить прежнее тело новым содержанием.

По ночам, корпея над всевозможными научными трактатами, над всеми доступными справочниками по селекции и евгенике, Ева разрабатывала свою уникальную методику, представлявшую собой сочетание лекарственной терапии, электрошока, гипноза, холодных ванн и сенсорной депривации. Методику, призванную полностью очистить сознание пациента от любых характерных свойств той личности, какой он раньше был – если он вообще был личностью.

Ева чудовищно уставала. Ева ненавидела химию. Но желание сотворить нечто уникальное было сильнее усталости и сильнее ненависти.

Единственным чувством, которое было ещё сильнее того и другого, стало чувство голода. Но тут тоже помогло обыкновенное, но всё-таки чудо – после семинара по гистологии, на котором Ева шлёпнулась в голодный обморок, ей предложила свою помощь сама королева курса Маринка Котова.

Маринка была красива, как ангел, и предприимчива, как чёрт. Если в три часа ночи вы внезапно вспоминали, что к завтрашней лабораторной нужны пыльца фей, моча единорога и кровь десяти девственниц не моложе семидесяти трёх лет, достаточно было позвонить Маринке. Маринка звонила Ленке, Ленка Таньке, Танька Петру Фомичу, и в семь часов утра всё необходимое предоставлялось вам в разнообразном ассортименте. Разумеется, при таком раскладе утруждать себя учёбой Маринке не приходилось – будущие медики чуть не дрались за право написать за неё реферат; денег хватало тоже, и скорее от желания обзавестись новыми связями, чем от необходимости зарабатывать на жизнь она устроилась на полставки провизором в аптеку возле института.

– Слушай, – сказала она Еве, когда та, пошатываясь, поднялась с пола и всем своим видом попыталась показать, что у неё всё в порядке и нечего тут суетиться, – я поговорю с Иваном Бенедиктовичем.

Так Ева устроилась в аптеку, совмещавшую в себе сразу два плюса: дела шли вяло, а деньги платились в срок. Ева спокойно читала свои бесконечные учебники, Маринка чатилась со своими обожателями, периодически заходил какой-нибудь малахольный, требовавший свечи от запора или мазь от геморроя, и Маринка рассыпалась в любезностях. Ой, да что вы смущаетесь, подумаешь, свечи, зато у вас подсвечник красивый. А уж если кто-то брал презервативы, их она вручала торжественно, как Нобелевскую премию, и, чуть скосив глаза, многозначительно шептала: приходите к нам ещё. Ева совала покупки, не глядя на покупателей, и вновь утыкалась в книгу. В аптеке, в кромешной темноте общежития, в очередях, в метро, в лифте, в дверных проёмах, отчаянно пытаясь не засыпать, накачиваясь дешёвым кофе и дешёвым же портвейном, Ева разрабатывала комбинацию амитала натрия, метрозола и диэтиламида лизергиновой кислоты, ту самую комбинацию, что должна была принести ей абсолютную победу.

Так прошли первые четыре курса.

Ж значит жизнестойкость

На этой неделе ни мама, ни папа не пришли меня навестить. Не приходили они и на прошлой. О том, чтобы ещё когда-нибудь забрать меня домой на выходные, и речи быть не может – это и чокнутой понятно. С другой стороны, теперь им не придётся заморачиваться с кошкой, думаю я. И хорошо – эти Чевтайкины те ещё упыри.

Я смотрю на свои руки в глубоких шрамах, уже понемногу начинающих затягиваться, и понимаю, что не могу винить никого, кроме себя. Впервые за столько времени мне выпал шанс, и я, конечно, тут же умудрилась его просрать.

Мне очень скучно. Мне чудовищно скучно. Позавчера выписали Лерку, единственную мою подругу, насколько, конечно, можно назвать подругами двух больных на голову тёток. Впрочем, Лерка не была такой уж больной на голову. Лерка с её пышными кудрями, бойкими цыганскими глазами и жизнерадостной болтовнёй была здесь гостьей из иного мира, из мира адекватных людей. Если, конечно, можно как-то определить границы адекватности. В принципе, если подумать, адекватных людей вообще нигде нет, есть лишь те, кто по каким-то причинам не попал в нашу клинику.

Лерку в клинику привёл муж, неприятный тип с бегающими глазками, которому она наотрез отказала в супружеской близости. Такому я бы тоже отказала, знаете ли. Но Лерка мотивировала свою позицию тем, что у неё в интимном месте растут зубы. Этот факт её совершенно не расстраивал и даже радовал, гораздо сильнее волновало другое – будучи воспитательницей в детском саду, она очень хорошо усвоила, что зубы нужно регулярно чистить, где бы они ни располагались. Как бы добыть где-нибудь щётку и в лоскуты изодрать слизистую – вот в чём состояла одна из главных её забот. Здрасьте, а у вас не будет щёточки? – пропела она, в первый же день усевшись ко мне на кровать. Я хотела сказать, что средства личной гигиены у каждого человека должны быть индивидуальными, но раз я ни с кем не говорю, то я и тут ничего и не сказала. Нету, да? – разочарованно пискнула Лерка и пошла в соседнюю палату, где ей удалось раздобыть желанный предмет – в общем, не повезло его законной обладательнице.

А мне повезло. Лерка была бойкой, жизнерадостной и совершенно неунывающей. Она без конца травила байки из жизни детсадовцев, и я хохотала бы над ними, если бы моё горло было способно издать хоть какой-то звук. Но оно неспособно, поэтому я смеялась внутри себя – в отсутствие Лерки и это было недосягаемой роскошью.

Лерку нимало не смущало отсутствие реакции с моей стороны. Она относилась ко мне, я лишь теперь поняла, как к здоровому человеку – проверка, которой не прошли даже мои почти идеальные родители.

И вот теперь Лерку выписали. Завотделением, противная мордатая бабища, внушила Лерке, что её тайные зубы по какой-то причине выпали. Пару дней Лерка беззлобно и забавно ругалась, что теперь не сможет вести ютуб-канал и придётся вернуться к своим спиногрызам, а потом сказала: ну, не жили богато, нехрен начинать, зато муж теперь будет счастлив, должен же кто-то быть счастлив? Пожалуй, это самая мудрая мысль, которую я узнала за последние годы.

Наша палата рассчитана на четырёх человек. Моя койка – у двери, опустевшая Леркина – рядом, напротив обитают Наталья Васильевна и Сонечка.

Наталья Васильевна – очень древняя, полуживая старушка, уверенная, что сейчас конец февраля пятьдесят третьего года и самая насущная проблема, заботящая страну – выживет или нет вождь народов. Наталье Васильевне очень хочется, чтобы он не выжил, поэтому она просыпается в пять-шесть утра и сразу же заводит свои мантры.

– Сдохни, подлюка! Сдохни, кровопивец! Сдохни, сучий сын! – начавшись весьма безобидно, к вечеру эти ругательства переходят в такие поражающие воображение четырёх-пятиэтажные конструкции, что я даже пожалела, что отдала завотделением тетрадку и теперь мне некуда их записывать. Насколько я могу судить на слух, Наталья Васильевна в своих комбинациях ни разу не повторилась. Интересно, думаю я, глядя в её выцветшие глаза, кем она была до всего этого.

Сонечка – совсем юная худенькая девушка с морковно-рыжими волосами и светло-зелёными глазами, белки которых – постоянно красные от слёз. Всё происходящее в мире вызывает у Сонечки острую жалость. Она уверена, что самим фактом своего существования причиняет миру острую боль.

– Кроватке больно, что я на ней лежу! – восклицает она утром, едва проснувшись, тут же выпрыгивает из кроватки, совершенно голая. Санитарка Роза натягивает на неё халатик. Сонечка вырывается и кричит: халатику больно, что его надевают! Роза делает Сонечке укол, и она чуть успокаивается, но потом больно становится чашечке, в которую наливают кипяток, тарелочке, в которую кладут пюрешку, и пюрешке, которую кладут в тарелочку, а уж каково приходится унитазику – об этом лучше вообще не думать. Сонечку часто навещает мама, такая же худенькая женщина с морковно-рыжими волосами и тоже постоянно заплаканным лицом. Она обнимает Сонечку и прижимает к себе, а та, всхлипывая, что-то шепчет ей на ухо. Интересно, думаю я, глядя в её вечно красные глаза, кем она могла бы стать, если бы не всё это.

Интересно, если бы я могла выдержать всё то, что выдержала, сохранив при этом внутренний баланс – кем стала бы я?

З значит зацикленность

Хотя в те выходные, что я провела дома, я по полной обделалась, кое-что хорошее и полезное я всё-таки совершила. Я утащила из тумбочки маленькое зеркальце. Если меня с ним застукают, его, конечно же, отберут, потому что нам запрещено пользоваться зеркалами, но я сделаю всё, чтобы меня не застукали. Чтобы пережитый приступ не повторился, я никогда больше не рискну рассматривать в зеркальце всё свое лицо целиком. Я рассматриваю глаз, бледно-голубой и лишённый всякого выражения, рассматриваю свой ободранный нос, искусанную нижнюю губу, вовсе не отвисшую, как мне тогда показалось, пытаюсь собрать из этих осколков своё лицо и думаю – а кто такая я?

Но, к сожалению, все эти мысли сливаются и переходят в одну, грызущую мой мозг. Мыслью, за которую меня, по всей видимости, и упрятали в эту клинику. Мне не даёт покоя Тварь.

Даже сейчас, когда я должна думать о себе, о том, как мне выбраться отсюда, кем я была и какой мне стать, я думаю о ней – о той, которая была никем и стала никем, но при этом в психиатрической клинике оказались мы, а не она.

Ладно, признаюсь честно – я утащила из родительской квартиры не только зеркальце. Хотя что значит утащила? Он сам мне её подарил, потому что сделал больше фото на студенческий билет, чем требовалось, и лишнюю отдал мне, а чтобы вышло уже совсем ретро, на обороте написал «Зайчатке от Сергея». Зайчатка – это он меня так прозвал, потому что я однажды сказала «зайчатки гуманизма» вместо «зачатки», я, честное слово, оговорилась, и только потом уже нашла в Интернете этот прикол. Но это я всё к тому, что раз написано «зайчатке», так, значит, фото предназначалось мне.

Совершенно стандартное фото, тридцать на сорок, чёрно-белое, но я всё равно вижу, что глаза у него серо-голубые, а волосы – тёмно-каштановые. Они с папой, наверное, назвали бы первый цвет серенити, а второй каким-нибудь махагоном или чёрт его знает; я не то что не помню всего этого, я правда помню, папа, даже несмотря на таблетки, я просто изначально в этом не слишком хорошо разбиралась. Таланта к рисованию во мне заложено ещё меньше, чем у той Машки, чья лошадь походила на свинью. Поэтому поначалу я завидовала тому, как ты радуешься успехам Сергея, и мучилась оттого, что моим успехам ты так не будешь радоваться никогда, а потом поняла, что я могу ведь добиться их в другой сфере, и не только не бросила музыкальную школу, но даже и перестала её прогуливать. И всё-таки моим поступлением ты, мне кажется, гордился меньше, чем Сергеем в тот день, когда увидел его фамилию в списке поступивших в Школу-студию МХАТ. Впрочем, тут же сказал ты, я и не сомневался, что он поступит. Ну да, корвалол ты пил, разумеется, просто для удовольствия.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70378117&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.