А Зина все стояла, как дура, со счастливым лицом.
Потом как водой облили: где же взять бабушку и библиотеку, что надеть, что сказать???…
И зашумело внутри море. Волны накатывали и отступали. А волнение внутри оставалось. Но тихое, с надеждой. Зина улыбалась без причины…
Зина влюбилась
В воскресенье Зина вскочила чуть свет, хотя с вечера заснуть удалось с трудом. В голове вертелось «скоро-скоро», она частенько поглядывала на большие настенные бабушкины часы, и прислушивалась – когда же ударит следующий час.
Часы были родом из ее детства. По ним она училась времени: «когда маленькая стрелка дойдет сюда, а большая будет вот здесь», – терпеливо объясняла бабушка. – «Тогда и будут твои любимые Спокойнойночималыши».
Когда они получили свою новую квартиру – часы переехали вместе с ними от бабушки, как добрый знак.
Вообще, чувство времени было заложено в Зине природой, она почти безошибочно определяла – который сейчас час.
Но с годами Зина заметила, что время у всех людей разное. Вернее не время, а его скорость.
Вот у бабушки время было длинным, как и её рассказы – со всеми подробностями о походе в поликлинику. Они вместе с дедом долго ждали весну зимой, а летом – зиму. Время исчислялось годами.
У мамы время было выходным – и скорость была недельной – от выходных к выходным, от дачи до дачи.
А у нее, у Зины, время исчислялось часами, остановилось на без пятнадцати десять в это воскресенье, и никак дальше не двигалось.
Ждать Зина ненавидела. Ей казалось, что часы просто издеваются и из вредности идут медленнее.
Не вытерпела, выскочила к подъезду, чтобы хоть немного остыть. Огляделась, распахнула шубу, но всё равно было жарко.
Танина бабушка ждала, книги были перевязаны, уложены в ровные стопочки: Гоголь с Гоголем, Пушкин сам по себе, Тургенев с Лесковым. Ждала Зина. Ждала и Танька.
Долго.
Наконец-то. Зина выдохнула и шагнула из февральской стужи в знакомую машину, к такому почему-то знакомому лицу, таким родным рукам. И чуть не бросилась на шею от радости, что сдержал обещание и не забыл. Сердце заколотилось как сумасшедшее.
«Давайте знакомиться», – предложила Зина. «Гена», – сказал Гена.
– Зина, – просто ответила она. – Я учусь в Университете на экономиста, а Вы?
– Давай на ты, – предложил Гена, – а я работаю на Химпроме в гальваническом цеху.
И опять замолчал надолго. Слово гальваника у Зины ассоциировалось с космосом, а Гена стал для нее космонавтом.
Не знал Гена, что там напридумывала Зина, на самом деле он был простым рабочим парнем на вредном производстве, получал кучу денег, любил простые человеческие радости: регулярный секс, хорошую выпивку, а к ней приличную закуску, рыбалку и телевизор.
Пока пробирались по ближним дворам к знакомому Танькиному дому с ее вымышленной библиотекой, Зина осмелела и провела разведку.
Живет один, в общежитие, переехал из Ростова, работает по 12 часов посменно, в перерывах копается в машине или таксует – просто так – от нечего делать, но деньги лишними не будут. Машину Гена свою любил, называл ласточкой, обращался с ней нежно.
Книжки забрали, перевезли, перенесли, сложили в коридоре.
Пригласила Гену чайку попить, в благодарность за помощь, Зина начала метать на стол бабушкино варенье, булочки, строгать колбасу, а сама все разглядывала толстый мохеровый свитер, щеки, уши, руки.
Ну спасибо, – сказал Гена. Тебе спасибо – просто ответила Зина.
В коридоре замялись оба, не зная, что сказать. Одевание зимой – долгий процесс.
Ну я пошел …. И ушел…
Внезапно затрезвонил телефон.
– Ну что? – радостно выдыхала в трубку Танька.
– Да ничего, книжки принесу потом. Пока… – загрустила Зина.
И это было впервые с Зиной, когда она хотела, а Он нет.
Зина и Гоша
Раньше у Зины жил попугай. Звали его, как положено, Гоша.
Был он маленький волнистый, зеленого цвета.
Сначала долго молчал – думал. А потом как-то сразу заговорил, и много, и очень понятно.
«Гоша – хороший! Гоша – молодец!»
Больше всех он любил бабушку. Она чаще всех бывала на кухне, да и дома вообще была чаще всех и дольше. «Бабу люблю», – говорил Гоша.
Делилась она с ним морковкой, разрешала сидеть у себя на плече и перебирать волосы. Для Гоши это была высшая степень его признательности и доверия.
Но была у Гоши одна страсть: любил он шампанское. Само слово не выговаривал, кричал просто: «И мне, и мне!»
И как только какой праздник, он уже по столу разгуливает – ждет.
Бах! и шампанское по фужерам! Он взлетит быстро, присядет на край, отхлебнет и радуется. «Гоша рад! Гоша рад! Вкусно!»
Тогда уже не летает высоко, а переходит от фужера к фужеру – то там хлебнет, то тут.
Так он любил шипучку, что остановиться не мог вовремя: шёл в разнос… и напивался. Начинал болтать без умолку, качался, бродил, падал и засыпал на столе на полуслове.
Кто-нибудь бережно относил его в клетку, укладывал в кроватку из-под французских духов.
А потом наступало утро. И оно было недобрым для Гоши. «Гоше плохо! Гоша болеет!»
Корил он себя, накручивал круги по клетке, ругался: «Гоша – алкаш! Гоша пьет! Гоша больше не будет! Алкоголь – яд, яд!»
Долго чистил перышки, пил водичку, иногда и того хуже. Шел к жалейке-бабушке с повинной. Та его спрашивала: «Будешь опохмеляться?»
«Нет! Гоша не пьет!» – уверенно отвечал Гоша.
Как он отличал пиво от шампанского, никто не знает, но отличал. Пил исключительно благородное игристое.
Однажды семья решила, что Гоше одиноко и купили ему подружку. Назвали Яшкой.
Потому что была она из чужой семьи и якшалась неизвестно с кем до нашего Гоши, да и возраст был неопределенным. Купили её за хитрый глаз и веселый нрав.
Яшка была симпатичной желтенькой, но характер показала сразу. Стала наводить порядок в клетке, долго строила гнездо. Вообщем, хозяйничала. Говорить могла только по-попугайски, но не молчала ни минуты. Постоянно Гошу ругала за что-нибудь: то семечку тот уронил, то нагадил не там, то воду всю выпил.
Гоша испугался. Если бы мог, попросил бы себе другой дом, да не знал как.
Была Яшка хитрой, открывала клетку, закрывала Гошу внутри и летала, где хотела. Гоша возмущенно топал по клетке: «Яшка – плохая! закрыла Гошу! Открой! Открой!» Но открыть клетку сам не мог – не умел.
И вот в гнезде появились три малюсеньких яичка.
Яшка сидела с неохотой, быстро уставала и удирала при любой возможности.
Гоша ругался матом! Нахохливался, но садился таки высиживать птенцов.
Вечером собирался народ с работы, спрашивал: «Гоша, опять сидишь?»
«Опять сидишь!» – вторил Гоша, понурив голову и расправляя крылья.
Потом все вместе ловили Яшку, запихивали в клетку, выпускали на свободу Гошу.
И он спешил к бабушке волосы гладить и разговаривать… про сложности семейной жизни…
А вот пить стал реже… Папа Гоша…..
Зина и лето
Наконец-то лето пришло.
Как долго мы его ждали. Наступила нестерпимая жара. Плюс тридцать ежедневно и солнце с утра до ночи. Мозг плавился и стекал из-подмышек и вдоль спины. Думать было нечем. Всем хотелось подстричься под машинку и Зине тоже. В офисах спасал на полную катушку работающий кондиционер, а вот в транспорте было невозможно. Двери распахивались и жара бросалась тебя согревать – ты же так просил зимой тепла – вот оно – радуйся.
Но радовались почему-то не все, а только те, у кого был отпуск на носу. А все остальные – почему-то только перед выходными.
Зина подумала: народ просто не любит работать летом, а жару он любит и лето любит.
Ведь это так здорово – загорать на горячем песке, купаться, жарить шашлык, сидеть у костра. Отогреться от этой холодной зимы, нажариться до чертиков и даже немного про запас. Зина спокойно относилась к жаре – предпочитала тепло холоду. Мозг ее оставался свежим. Она любила лето.
Зина любила бывать на пляже. Больше всего ее радовали старики, когда они бережно приносили кресла и зонтик, помогали друг другу в воде и спокойно перелистывали газету. От них исходил покой.
Любовалась она беременными – ведь такое красивое тело бывает только у них. Как будто свет изнутри струится, и радость такая в глазах, и отрешенность – половина мыслей прислушивается – что там внутри.
Частенько играла Зина с чужими детьми. Замки из песка получались сложными, с переходами, озерами и тайниками.
