Он въехал на Сампсониевский мост и тут девушки затараторили одновременно и радостно на родном языке, а девушка на переднем сиденье вскрикнула:
– Вот! Человек на лошадь!
Денисов недоумевающе повертел головой, и тут до него дошло: весь торец высотки, стоящей за мостом, занимал отлично подсвеченный здоровенный рекламный плакат, на котором мужественный ковбой в джинсах усмирял бунтующего коня – это была реклама сигарет «Мальборо». Справа, на торце здания гостиницы, сиял ещё один плакат: холёный молодец в кожаном пиджаке предлагал насладиться «Мартини».
«Символы миллениума – «Мальборо» и «Мартини»», – чуть не расхохотался Денисов и ему тут же вспомнился весёлый советский фильм «Джентльмены удачи», и тот замечательный эпизод в нём, в котором герои фильма разыскивают в Москве нужное место, оказавшееся памятником Лермонтову по ориентиру «…там мужик в пиджаке, а рядом дерево».
– Д-а-а, – протянул он, – а ведь и, правда, человек на коне. Большой американский мужик на большом американском коне. Теперь-то куда?
– Налева, налева, – дуэтом пропели дуэтом.
– Налево у нас будет маленькая улица Астраханская, дорогие вы мои, – поворачивая в проулок, – сказал Денисов.
– Астарханьскайя, Астарханьскайя, – эхом отозвались девушки, а сидевшая впереди, добавила, – здесь, здесь.
Денисов остановился у старого неопрятного дома с тёмными подъездами. Девушка на переднем сиденье протянула ему сторублёвку.
– Это много будет, на рубль всего проехали, дорогие гости города.
– Нет многа. Спасиба, спасиба, карашо, – ответила девушка, повторив, улыбаясь, – спасиба, спасиба.
– Что ж, и вам спасибо. Ну, надо же! Человек на лошади, – не сдержался и рассмеялся Денисов.
Кладя деньги за солнцезащитный козырёк он, улыбаясь, наблюдал, как его пассажирки смеясь чему-то, резво бежали к подъезду. «Человек на лошади», – рассмеялся он опять, трогаясь.
Он решил ехать домой, но не поехал по пустынной набережной, которую только что пересёк, хотя по ней можно было, никуда не сворачивая в это время суток, с ветерком домчать до дома, а поехал к центру города, в надежде подхватить попутного пассажира: там шансов на это было больше.
Любуясь ярко освещённым Михайловским замком, он переехал Пантелеймоновский мост, свернул на Фонтанку и увидел двух мужчин, один из них голосовал. Он остановился.
Мужчины, один безусый, другой – усатый, оба в дорогих дублёнках и одинаковых ондатровых шапках, были удивительно похожи, явное родство выпирало из них. Безусый, открыв дверь машины, с заметным кавказским акцентом спросил:
– Шеф, отвезёшь человека в Московский район?
– Человека я всегда отвезу с удовольствием, но Московский район большой, – сказал Денисов, – куда именно?
–На улицу Ленсовета.
– А точнее?
– Ближе к «Звёздной». Да вы не бойтесь, мы нормальные люди. За двести рублей ничего будет?
Денисов не ответил. Он бросил взгляд на часы, думая о том, что вернётся домой, если сейчас возьмёт пассажира, уже после двух часов ночи. Безусый приняв его раздумье за колебание, быстро проговорил:
– Двести пятьдесят…
И за двести рублей было вполне «ничего» – Денисов приглашающе кивнул.
– А я и не боюсь. Поехали.
Безусый полез в карман.
– Очень прошу, шеф, до подъезда только. До подъезда довезёте человека? Хорошо, да? Это брат мой старший, он в гости приехал, понимаете? Очень прошу вас, до подъезда довезите, – просительно проговорил он, протягивая деньги.
– Конечно, довезу. Какие проблемы? – пожал плечами Денисов.
–Только никого не берите больше. Очень прошу, хорошо?
– Это я вам точно могу гарантировать.
– Один секунд, – извиняюще произнёс безусый.
Прикрыв дверь машины, он обнял усатого. Некоторое время они так стояли, обнявшись, похлопывая друг друга по спине. Затем, стали жать руки, громко говоря по-азербайджански. Денисов хорошо отличал этот язык от других кавказских языков: первые полгода армейской службы ему довелось провести на окраине Баку в посёлке Патамдар.
Когда казалось, что братья уже закончили прощаться, младший вдруг схватил старшего за руку и опять принялся что-то ему горячо говорить с просительным и укоризненным видом, периодически показывая рукой на дом, напротив которого они стояли.
Усатый, мягко улыбаясь, отрицательно качал головой, иногда отвечал, несколько раз произнеся громко слово «аэропорт». Наконец они ещё раз обнялись. Усатый, кряхтя, уселся в машину, сказав: «Здравствуй, дорогой».
Но на этом затянувшееся прощание, увы, не закончилось. Провожающий брат открыл дверь, просунул голову в салон. Он так долго и укоризненно говорил, что старший брат не выдержал и с шутливой строгостью сказал ему на русском:
– Слушай, брат, хватит, да? Что ты меня, как девушку провожаешь! Человека тоже задерживаешь. Всё, Сулейман, всё! Иди спать, аривидерчи, чао, бамбино, сорри! Доеду – сразу тебе позвоню.
Но и это не подействовало. Беспокойный младший брат, обратился к Денисову с жалостливо-просительным выражением лица:
– Друг, очень тебя прошу, довези до подъезда. Это брат мой старший, понимаешь, да? Очень, тебя, прошу.
– Сулик, там перекопали, ты же знаешь. Ещё скажи, чтобы меня человек на четвёртый этаж довёз, – расхохотался усатый.
– Тогда близко пусть остановит от подъезда, – не унялся младший брат.
– Хорошо, хорошо, но давайте всё-таки уже поедем, – сказал Денисов, – время поджимает.
– А знаешь, что, Тельман, – сказал вдруг младший, – я с тобой поеду! А назад меня водитель привезёт. Шеф, назад привезёшь, да? Я ещё заплачу…
– Иди домой, Сулик, – расхохотался усач, шутливо вытолкал брата и закрыл дверь машины. Говорил он почти без акцента.
Поглядывая в зеркало заднего вида, Денисов тронулся. Младший брат стоял и смотрел вслед удаляющемуся автомобилю.
– Вы извините нас, пожалуйста, – повернулся к нему пассажир, – мы немного выпили. Это брат мой младший (Денисов едва сдержал смех, чуть не сказав, что он это уже понял), он в Питере давно живёт, а я сейчас в Минске. Мы родом из Ленкорани. Знаете, нет? От нас до Ирана всего сорок километров. Красивое место – субтропики, мандарины, фейхоа, инжир, море, рыба. Помидоры, знаете какие у нас? Лучшие в мире! Последнее время редко с братом видимся, жизнь такая быстрая пошла. («Что быстрая, то – быстрая», – внутренне согласился с пассажиром Денисов). Времени встречаться, совсем нет. Вот встретились… знаете, у нас родственные отношения очень сильные. Брат такой стол открыл, – пассажир первый раз нарушил лексику русского языка, сказав не «накрыл стол», а «открыл». Я утром в Минск улетаю, он меня уговаривал остаться у него, а я у среднего брата остановился на Ленсовета, от его дома до аэропорта близко. Самолёт рано улетает, надо поспать немного. В Минске прямо с аэропорта поеду на работу. У вас можно курить?
«Если сейчас закурю, то это будет четырнадцатая сигарета за день. Почти полтора часа уже не курил. Вот, надо же! По Павловской теории рефлексов, пассажир напомнил мне о сигаретах и сразу дико курить захотелось! Нет, потерплю, пожалуй», – решил Денисов.
Уже месяца два он пытался бросить курить по методике уменьшения количества выкуренных сигарет за день. Нынешняя его норма была десять сигарет, и он её периодически жестоко нарушал.
– Курите, курите, – кивнул он головой, – я сам курящий.
Пассажир достал пачку «Парламента».
– Форточку немного открою?
– Будьте, как дома, – Денисов вставил в магнитофон кассету. Джордж Бенсон рассыпав по струнам гитары изящнейшую каденцию в унисон со своим необыкновенным фальцетом, запел свою «коронку» «This Masquerade».
Пассажир аккуратно стряхнул пепел в пепельницу. Сигаретный дымок, приятно щекотал вздрогнувшие ноздри Денисова, желание закурить стало невыносимым. Тяжело вздохнув, он ругнув себя: «Слабак», достал из пачки, лежащей в боксе под магнитофоном сигарету. Пассажир услужливо щёлкнул зажигалкой, пропиликавшей первые такты из диксиленда «Когда святые маршируют». Денисов прикурил и с наслаждением затянулся, кивком головы поблагодарив его.
– Я богатый. У меня ещё два брата есть, самые младшие. Один в Москве, другой дома в Ленкорани отцу помогает, дай Бог ему здоровья. У нас в Азербайджане с работой сейчас не очень. В Баку ещё, куда не шло, а в районах плохо. Выживают, кто как может. У моего отца дом, огород, сад, корова, куры, козы. Младшему брату работы хватает. Мы, конечно, с братьями, тоже им помогаем. Родители у нас святое, знаете – говорил его пассажир, периодически поворачиваясь к нему.
Денисов курил, слушал пассажира, поглядывая на него, зная по опыту, что говорливость, вызванная горячительными напитками, теплом в машине и мягким креслом, иногда вполне может закончиться крепким сном, из которого вывести заснувшего иногда бывает довольно затруднительно. Но пассажир вёл себя вполне адекватно, хотя и распространял по салону винные пары; пепел он стряхивал точно в пепельницу, не фамильярничал, не «тыкал» и не важничал.
Денисову не раз доводилось возить людей в разной степени подпития, с разными «бзиками» и видами поведения. Встречались хамы и молчуны, надоедливые болтуны, лезшие с глупыми разговорами, не редкостью были надменные брюзжащие снобы, выказывающие полное презрение к водителю, всем недовольные; не обходилось без пьяненьких весельчаков, утомлявшие россказнями, бестактными анекдотами, нередко случались и сразу «отрубающиеся» пассажиры. Таких приходилось будить и порой довольно бесцеремонно. Случались пассажиры, которые после пробуждения, начинали утверждать, что они уже расплатились. Худшими из пьяненьких пассажиров Денисов считал «политиканов» – эти могли утомить похлеще пьяных женщин и весельчаков со скабрёзными анекдотами.
Невский был пустынен, у клубов на приколе выстроились такси. У дверей отеля отдыхал длиннющий белоснежный лимузин с его логотипом на кузове, ожидающий именитых гостей этого роскошного храма комфорта.
Пассажир раздражённо кивнул головой в сторону отеля.
– Видите, как богато жить стали? Казино, клубы, иномарки, бары, рестораны, супермаркеты. Всё есть, одного только нет…
Он аккуратно затушил сигарету, помолчал. Глядя печально в окно, продолжил скомкано и торопливо:
– Может, я старый стал, да? Не знаю. Всё, как-то не так… не так, понимаете? Только дети радуют и жалко их, знаете. Что дальше у них в жизни будет? Они теперь какие-то не такие. Мы, знаете, другие были. Взрослых уважали, слушали их, не спорили, хлеб на землю не кидали. Теперь дети чересчур свободные. Может хорошо, а может и не очень. Если у ребёнка телевизор папа, что хорошего из ребёнка выйдет, да? Молодым хорошо. Смеются. А что молодым не смеяться, да? Молодые всегда смеются. Они ещё не знают, что жизнь быстрая, думают, что всегда молодыми будут. По улице идёшь – люди мало улыбаются. Ладно, бедные люди, да? У них голова всегда болит: детей накормить, за квартиру заплатить, ботинки починить, когда улыбаться? Я в торговле кручусь, не с бедными людьми общаюсь, они тоже редко улыбаются. Всё у них есть: дома, квартиры, машины, деньги, за границу отдыхать ездят. Они тоже не радуются. Это цифры, понимаете, цифры! В голове у них, знаете, цифры крутятся, стучат, жить нормально не дают! Понимаете? Честное слово, мне иногда кажется, что я слышу, как у человека в голове калькулятор стучит! Вы брата моего видели, да? Он меня провожал. Я пять дней здесь был, хороший товар ему из Белоруссии поставил, сам не бедно живу, не миллионер, могу и больше зарабатывать. Не хочу. Голова будет болеть, спать плохо буду. Семья не голодает, у нас всё есть, а туда (он поднял глаза вверх), сами знаете, ничего с собой не заберёшь. Я пять дней с братом общался, а он всё думает, думает, думает, если даже улыбается – глаза не весёлые, не живые, понимаете? Я ему анекдот хороший – он смеётся. Э-э-э, не так смеётся, я вижу, да! Нет, не так. Он вид делает, что ему смешно, а сам в это время другое думает: у него в голове калькулятор щелкает, мешает смеяться нормально!
Всё-таки пассажира немного развезло. Говорить он стал немного сумбурно, в его вполне приличной русской речи проявлялись заметные оттенки азербайджанского говора, он делал паузы, жестикулировал.
Поворачивая из крайнего правого ряда на Лиговский проспект, Денисову не удалось уйти влево: его нахально подрезал «Фольксваген», шедший слева от него. Он резво «нырнул» вправо и остановился у тротуара, рядом с голосовавшим мужчиной с чемоданом в руке.
– Вай! Что он делает, ишак?! – вскрикнул пассажир.
– Борьба за выживание. Конкуренция. Деньги сильно нужны человеку. Решил меня опередить, боялся, что я заберу потенциального клиента, – ответил Денисов.
Ему пришлось резко затормозить и остановиться, чтобы ни ткнуться в задний бампер нахального «Фольксвагена». Но и подать немного назад, чтобы продолжить движение не удалось: сзади его машину поджал старенький «Москвич», ставший в очередь за клиентом.
К машине Денисова быстро подошла женщина в стёганом пальто и в нелепой высокой лисьей шапке. Она нагнулась к приоткрытому окошку, простужено спросила у его пассажира:
– Комната нужна?
Недоумевающе посмотрев на неё, тот повернулся к Денисову.
– Она, что хочет?
Женщина сообразив, что обратилась не по адресу отошла от машины к троице таких же, как она, немолодых, неброско одетых женщин. Водитель «Фольксвагена», не сговорившись с клиентом, обиженно стартовал, взревев дырявым глушителем.
– Она, что хотела? – переспросил пассажир.
Выкручивая руль влево, Денисов бросил:
– Квартиру или комнату сдать, может ещё чего.
Ему опять захотелось курить, но он пересилил себя. В шее возникла пульсирующая боль. Он повертел головой, думая, что после того, как он подвёз девушек вьетнамок, нужно было ехать домой, усталость уже тогда давала о себе знать.
Поёрзав в кресле, пассажир огорчённо покачал головой.
– Вот видите, эта женщина тоже не спит, ей деньги нужны. Деньги, деньги, деньги – шайтан их придумал. Может, у неё ребёнок больной или муж инвалид, да? А вы? Между прочим, вы не молодой уже человек тоже не спите, халтурите ночью, да? Магазины тоже работают, продавцы не спят, таксисты не спят, охранники не спят – это жизнь? Когда человеку смеяться? Я про брата говорил вам. Спросил его: если всё, что у тебя есть в деньги перевести, ну, всё, понимаете, квартиру, хорошая квартира, не халам-балам – на Фонтанке, машины – у него две легковые, ещё «Газель», три продуктовые точки в городе, склад есть для опта. Сколько у тебя, спрашиваю, налички выйдет? Клянусь, честное слово, так слышно стало, как у него в голове калькулятор сильно, сильно стал стучать! Так сильно стучал! (Денисов невольно улыбнулся). Сумму очень приличную назвал. Э-э-э, не приличную – отличную! Чего не радуешься тогда, говорю ему? Ты, когда в Ленинград первый раз приехал, у тебя два чемодана гвоздик на продажу было, зато ты песни каждый день пел и смеялся от души. Э-э-э, говорит, брат, что это вспоминать – прошло это уже. Теперь другое.
«Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей навредит?» – прозвучала в голове Денисова фраза из Евангелия.
Пассажир опять закурил. Он сидел, нахохлившись, хмурился. Денисов моргнул фарами медленно бредущему через проспект худому, легко одетому мужчине без головного убора, с длинными до плеч волнистыми седыми волосами, припорошёнными снегом, но тот не прибавил шага. Что-то, пришёптывая, нелепо размахивая руками, он резко остановился на середине проспекта, после двинулся к трамвайным путям. Денисов притормозил и объехал его справа, думая, что Родион Раскольников – вот так же руками размахивал, бродя по улицам Петербурга.
– Пьяный, да? Этот тоже, что думает, куда идёт? Зачем не спит? По улицам ходит ночью, зачем? – экспрессивно воскликнул пассажир. – Почему не спят, по городу ночью ходят? Полгорода не спит. Которые ночью работают – это ясно, другие так просто ходят. Ходят, как знаете, когда человек больной – у него болит, он спать не может, ходит, ходит, ходит. Все ходят, ходят, бегают. Эй, друг, перекур сделай, да! Подумай, зачем бегаешь. Аллах с неба смотрит, расстраивается: что это за Олимпийские игры?! Туда бегут, сюда… бегал, бегал, потом устал бегать и умер. Всё! Конец фильма. Зачем бегал? Город… это… как сказать правильно… жадный он, да? Сам не спит и других гоняет. Гоняет, гоняет людей, думать не даёт, на небо не даёт смотреть, все бегут в асфальт смотрят. А под асфальтом что? Канализация! Канализация, брат, понимаешь? Я иногда так думаю, что в деревне людям лучше, чем в городе. Там жизнь труднее, зато вкуснее. В супермаркет за молоком не ходят, да? Корова молоко даёт. Зелень, фрукты, овощи свои, хлеб, масло сами делают. Всё без химии, да? Долго жить будешь. Там человек весь день работает, устаёт, и спать рано ложится. Ночью ему по улице ходить не надо. Он, что лунатик? Утром рано уже хлеб печь надо, корову доить, дрова, воду принести. Клянусь Аллахом, ещё год, другой – уеду в деревню жить! – с огорчённым лицом заключил он и замолчал.
«Вот, пожалуйста, человек другой культуры, языка и религии, а его размышления будут близки и понятны многим людям, понятны они и мне. Который раз я возвращаюсь к мысли, что человек не одинок в мире в своих размышлениях и мироощущении. У Толстого в «Войне и мире» есть яркий эпизод, когда встречаются француз маршал Даву и пленённый Пьер Безухов. Толстой пишет, что они смотрели они друг на друга всего несколько секунд, но между ними неожиданно установились человеческие отношении без отношения к войне, пленению и суду. Они оба в эту минуту смутно прочувствовали множество вещей, понимая, что они дети человечества, братья. И мой пассажир, говоря о беге по кругу, круглосуточном тщетном, суетном и бессмысленном бдение горожан, о пытке неутихающим стуком клавиш калькулятора, абсолютно прав. И так многие думают. Люди всё видят и вообщем-то понимают, то общее, негативное, демоническое, что происходит вокруг них. Не все высказаться могут ясно, но на подсознательном уровне чувствуют пустоту, бессодержательность разладных времён. Заглянуть чуть-чуть вперёд, массе, конечно, не дано, а бег по кругу, под аккомпанемент калькулятора, не даёт возможности, как выразился мой пассажир «на небо посмотреть». Гнетущая, чёрная, неосознанная мысль о тщете этого бега запрятана в тёмных чуланах, завалена хламом забот, праздного существования, глупых идей, навязчивых фобий, кривых и вредных представлений. Она иногда проявляется, создавая неприятное тоскливое и подавленное состояние духа и страх. Это неприятно и большинство старается быстрее загнать её опять в чулан», – думалось Денисову и вдруг, как в магнитофонной записи в его голове прокрутился родной голос покойного отца, который часто наставлял его, говоря:
«Никогда не считай простых людей за туземцев, которым нужно что-то объяснять жестами. Говори на родном, близком тебе языке, так, как ты говоришь всегда. Выражай мысли своими словами, без иностранных терминов, не бойся, что тебя не поймут. Тебя поймут – русский язык красочный, богат оттенками, мелизмами. Иностранцы, приезжавшие в Россию в 18-м веке, поражались тому, что простые неграмотные люди, понимали их очень быстро. Не пытайся придумывать какие-то облегчённые формы в разговоре, так можно запутаться. Когда говорят о насущном и близком сердцам людей, народы всегда понимают друг друга, люди не одиноки в мире, их многое связывает».
– Недавно я читал в газете про одну девушку из благополучной Америки, выросшую в золотой колыбельке у родителей миллионеров, – заговорил Денисов, внутренне улыбнувшись дорогому воспоминанию об отце. – У неё было всё, о чём только могут мечтать люди. И вот она решила провести свои каникулы в Африке. Приехала в Эфиопию или в Сомали, не помню точно, и там увидела деточек-скелетиков, которых их истощённые чёрные матери кормят грудью-пустышкой, похожей на высохшую чёрную лепёшку. Что-то щёлкнуло в головке американочки, и её срочно пришлось везти обратно в Штаты, но не домой, а прямиком в психиатрическую клинику: – е выдержала увиденного ужаса тонкая мозговая оболочка бедной девочки. Она будто оказалась в реальном фильме-ужасов. Девчонка думала до этого, что народ – это разносчик пиццы, улыбчивый почтальон, официанты, добрые исполнительные слуги в их особняке. Вот и тот длинноволосый человек, которого мы только что видели… кто знает, что с ним произошло. С человеком всякое может произойти, когда его представления об окружающем его мире неожиданно резко перевернутся, и он из цветного неожиданно станет миром чёрно-белым. Возможно, и у этого человека сработало реле под воздействием неких жутких картинок, потрясших его сущность. Вы, вот, ведь заметили, как люди и мир изменились под воздействием проклятого «калькулятора». Когда жизнь страны неожиданно резко изменилась, людей ушедших в себя или потерявших ориентиры, заблудившихся во времени, заметно прибавилось. Всем пришлось проходить через нежданные испытания, болезненную ломку, а не все к этому оказались готовы, после относительно спокойного бытия в их уничтоженной стране СССР. Переворот – слово говорящее, не правда ли?! Только так можно назвать то, что у нас произошло. Переворот во всём – кавардак в головах, человек не успевает ухватить всего, всё так быстро меняется, рушатся мечты, планы, судьбы. А люди устали безмерно от бесконечных изменений жизни, а сколько их случилось в стране за вообщем-то короткий исторический срок! Лес рубят, а щепки, как всегда, в людей летят. Вы недавно сказали, что вам кажется, что время убыстрилось. И я с вами согласен, есть ощущение, есть, что оно заспешило. Но, наверное, это мы чувствуем с вами, люди пожившие. Молодёжь, конечно же, воспринимает всё проще и легче. Хотя у многих и «крышу реально сносит», как сейчас стали говорить. А у людей вопросы, вопросы, вопросы: как жить, как не потерять себя, как остаться человеком, куда идти? Решений много, но какое выбрать – задача трудная, каверзная, мучительная. К сожалению и с горечью я должен сказать, что нашим новым властителям не грозит такой нервный срыв, как той бедной девочке из благополучной Америки. В их каменных головах, реле, которое заведует тонкими вещами, давно перегорело, перегорело от вечной калькуляции, как верно вы подметили, а на людей им глубоко плевать. Людей потерянных, обманутых, изломанных, болезненно воспринимающих новую явь, сейчас в много, а в Петербурге, наверно, больше где-либо, сам город наш такой… с тонкой мозговой оболочкой.
Денисов замолчал, не сказал вслух, но подумал, что и Раскольниковы бродят с топором под курткой, и Мармеладовы с Шатовыми, и Мышкины со Свидригайловыми, Каракозовы с Желябовыми, и Смердяковы с Верховенскими.
Проехали Московские Ворота. Проспект, густо увешанный гирляндами из разноцветных меняющих цвет лампочек, был пустынен. Под фонарным столбом голосовала женщина в коротковатом красном пальто и белых ботфортах
– Возьмём её, я скоро выйду, а вы ещё заработаете, да? Вам это не помешает, – сказал пассажир, но Денисов не остановился.
– Ваш брат не рекомендовал. Да ей это и не нужно, она, так сказать, тоже работает. В ночную смену вышла.
– Где работает? – удивлённо посмотрел на него пассажир.
– Здесь на асфальте. Совершеннолетняя проститутка.
– Ай, Аллах, ты, что говоришь?! – взлетели вверх брови пассажира.
От волнения он перешёл на «ты»
– Шутишь, да? Солидная женщина, не похожа на… таких. Не может быть!
– Почему же не может быть? Я вовсе не шучу. Солидная индивидуалка, ночная бабочка, с обсыпавшейся пыльцой. Его величество калькулятор щёлкает всюду. Щёлкает он и у неё.
– Вай, мама! Иншаалла – мир перевернулся, – расстроенный азербайджанец, хлопнул себя по лбу.
Когда Денисов только начал «таксовать» и не имел ещё опыта в извозном деле, эта самая немолодая женщина, в этом же красном пальто как-то остановила его в конце Лиговского проспекта. Предполагая, что это очередной пассажир, он остановился. Сев на переднее сиденье, она повернулась к нему и «обворожительно» улыбнулась: «Отдохнуть не желаете»? Несколько мгновений он ошарашенно «расшифровывал» слова пассажирки, а когда до него дошёл смысл её предложения, остановил машину. Кинув ему: «Удачи на дорогах», она вышла из машины и заняла позицию под очередным фонарным столбом. Позже он часто видел её в разных местах города, по всему, несмотря на возраст на неё имелся спрос, поскольку она не сходила с тропы сомнительных утех.
– Что за работа такая? – нервно передёрнулся пассажир. – Плохо, когда такая работа! Харам! Это грех по-нашему. Она же женщина, да? Мать, да? И она тоже ночью не спит – работает. Работает она! Тоже, понимаешь, работу себе нашла. Вы хорошо говорили, что мир поменялся, и люди не знают, как теперь жить. Это я понимаю. Так всегда было: королям, падишахам с визирями, президентам и министрам на людей всегда наплевать. Э-э-э, так всегда было, просто мы теперь на своей шкуре сами всё чувствуем, мы же раньше в спокойной стране жили, ночью спали, днём работали. Что получается, когда порядка нет? Бардак, да? Вы хорошо, друг, говорили, я думаю, что вы писатель или художник, да?
– В настоящее время водитель. Бомбила, – рассмеялся Денисов.
– Это я понимаю, понимаю, понимаю, – закивал головой пассажир, – это халтура, я понимаю. Я сам халтурил на машине, когда деньги сильно нужны были. Но вы же в жизни другим занимались раньше, да?
Денисов промолчал.
– Понимаю, понимаю, дорогой, неприятно, об этом говорить, да? Но разве халтурить по ночам для вас хорошая работа? Вот для вас тоже всё в жизни изменилось, в плохую сторону, да? Я много думаю, думаю, думаю, почему всё стало так? Люди не верят никому, прячутся в своих квартирах, в глаза стараются не смотреть, не здороваются. Мне, знаете, показалось, что даже брат мой мне не очень верит. Так обидно, знаете, на сердце как-то больно, – торопливо проговорил пассажир.
Денисов ответил не сразу. Он чувствовал, что его пассажир чистосердечен, задаётся не праздными вопросами, а теми, что на самом деле бередят его душу, не дают ему покоя, что это не блажь подвыпившего человека, испытывающего горячечную до зуда потребность выговориться.
