Жанна Половцева "Идиот и дура"

– Кто? Где?

– Вот, – она пошарилась по карминам и нашла фотографию, – Лёлечка. Она меня любит.

Фотография была старая и женщина на ней не молодая.

– Лёлечка? Кто это?

– Она меня любит.

– Ладно-ладно. А где она живёт, ты знаешь?

Веточка перевернула фотографию. Адрес был.

– Ё… бэ-пэ! Это километров 300 будет. А здесь, здесь есть кто-нибудь?

– Здесь – нет.

– Ну, ты ведь где-то живёшь?

– Нигде.

– То есть как нигде? Где вы с мамой жили?

– В больнице, я на кровати, а мама на полу.

– Ясно. Что ничего не ясно.

– Мама умерла, кровать забрали.

– Ты можешь мне показать, где эта больница?

– Могу.

– Поехали. Чёрт!

Документов с собой не было, ключи в кармане, правда, но возвращаться в офис – не выйти потом. Ладно, проскочим как-нибудь, – Садись. Показывай.

– Ух ты, какая у тебя машина! – Веточка вертелась, разглядывая с выпученными глазами салон, – Кожа, климат-контроль… и кресла подогреваются?

– Откуда такие познания?

– Я знаю, я знаю, я знаю…

– Хорошо, молодец. Послушай, а об этом кольце ты что-нибудь знаешь?

– Мамино.

– А у мамы оно откуда?

– Ты что, забыл? Оно всегда у неё было.

– Забыл. Она тебе что-нибудь рассказывала о нём?

– Мама с папой, когда женились, купили. Ты что, забыл?

– Это точно?

Веточка напряглась и оцепенела.

– Эй. С тобой всё в порядке? Куда дальше ехать? – пришлось остановиться. Что делать с мумией Евгений не знал. Болезнь это или придурь, долго ли будет продолжаться, и как вывести девицу из этого? Посидели несколько минут.

– Ну, всё, хватит, не хочешь ехать дальше, выходи, меня работа ждёт, – молчание, – Вон пошла! – заорал неожиданно для себя, – замаяла ты меня!

– Туда.

– Ты дура или притворяешься?

– Дура.

– Дуры себя дурами не называют.

– А я называю.

– Ты понимаешь, не могу я быть твоим братом. Да, я жил с отцом, я не знал мать, но это ничего не доказывает. Твоя мать могла спереть это кольцо где-нибудь. А! Даже у моего папаши. Теперь понятно, откуда она про меня знает! Поняла?

– Конечно! Всё поняла!

– Что ты можешь понимать, ты дура!

– Я дура! Я дура! Я дура! Я дура!

– Прекрати немедленно, а то врежу!

– Я дура – поэтому ты не брат. А если бы я была умная, то была бы сестра.

– По-моему, ты не такая уж и дура.

– Такая, такая, – она начала корчить рожи и хвататься за руль, – Видишь, какая я дура?!

– Вижу, вижу, отстань, а то врежемся.

– Труп?

– Типун тебе на язык.

– Трупная дура! – Это её развеселило, и она начала хохотать.

Евгений обозвал себя идиотом – надо было связаться! Ну и что, что кольцо! Даже если и мать – что с того? Она его бросила и не проявлялась, пока не надо стало подсунуть свою доченьку неизвестно от кого нагулянную. Это, наверняка, что нагулянную! Сейчас они приедут, он сдаст её, и прощай!

– Приехали!

Здание было городской поликлиники №2. Евгений поискал другие таблички, но их не было.

– Ну, пошли.

– Веточка! Деточка моя! Ты, что ли? – какая-то старушка столкнулась с ними в дверях.

– Тётя Нюра! Тётя Нюра! – запрыгала Веточка вокруг неё, – это мой братик, Евгений Николаевич. Вот!

– Ну и хорошо, ну и слава Богу! А я-то думаю. Где ты? Горе-то какое! Как хорошо, что вы её приветили. Я вижу – добрый вы человек. Теперь я спокойна.

– Она сказала, что жила тут.

– Жили-жили. Мать-то её полы мыла, ну и сторожила ночами. Вот и жили. А куда ж их горемычных. А Вы с ней построже, построже, она поспокойнее будет. Ну-ка, тише, окаянная. Мать-то умерла, а её куда? Ну и сдали… понимаете сами. А она и сбежала, вот проныра! Как сумела?

– Мне там больно было.

– Бедная ты моя. Сейчас всё хорошо будет, нашёлся брат-то.

– Вы не знаете, кто-нибудь ещё у неё есть?

– Как же это, Вы разве не знаете?

– С материной стороны. Мы же не жили с ней.

– А ну да, ну да. Да нет, никого. Одна она была. Никого.

– А вот это кто? – Евгений протянул фотографию.

– Это Лёля, это Лёля!

– Вот не знаю, милок, не сказывала мне Вероника-то, – Жека вздрогнул: всё, что знал о матери – это имя; неужели всё-таки? – А что?

– Понимаете, мне ненадолго уехать надо – командировка, – начал сочинять Евгений, – Работа есть работа.

– Да, да, понимаю. А что, у Вас-то никого нет?

– Так получилось.

– Плохо-плохо, тут её не возьмут, с матерью жила, и то ругались.

– Ладно, придумаем что-нибудь.

– И я-то не могу, я-то у сына живу. А так кто ж ещё?

– Ладно, ладно.

– Придумай, милок.

– И вот ещё. Это чьё кольцо, не знаете?

– Мамино.

– Вероникино, Вероникино, она его берегла шибко. Есть было нечего, и то не продала. Золотое, говорила, память о муже. Любила его очень, подлеца. Ой, извините, всяко в жизни бывает.

– А давно оно у неё?

– Да сколько знаю её, всё на пальце носила.

– А сколько знаете?

– Так уж… Ента пигалицей ещё была. До травмы ещё.

– До какой травмы?

– Так это ж она вон с той лестницы пала. Головой-то ушиблась сильно. Вот и тронулась умом-то. Маленькая была ещё. Не досмотрели.

– Ладно. Спасибо. Пошли.

– Ак мне-то что, Вам спасибо, приветили. Добрый человек, добрый.

– Ну, и что мне с тобой делать?

– Добрый человек.

– Да не добрый я.

– Злой?

– И не злой. Просто некогда мне с тобой возиться. Вот уехал из-за тебя, знаешь, что мне сейчас будет?

– Убьют?

– Почти.

– Маму всегда убивали.

– Вот, видишь – знаешь! У тебя хоть документы какие-нибудь есть?

– Есть. Я прятала. На, – паспорт был завёрнут в газету и сложен в полиэтиленовый мешочек.

– Виктория Николаевна Булаева. Понятно. А почему «Веточка»?

– Мамочка так звала: Веточка – тоненькая, гнётся на ветру. Кто захочет, обломит. Жалко… Обратно не прирастёт. Дерево умрёт, Веточка умрёт. Что с дуры взять. И ты не хочешь.

– Хватит прибедняться. Поехали.