Диана Галли "День рождения"

Снисходит и берёт меня в полон.

И он снисходит – Гамаюн ли, Сирин ли…

Но птицей он падёт, разъяв крыла,

И всё развеет. Вновь душа – как вымели

Обиды и ненужные дела.

Я не коснусь ни краешка, ни пёрышка,

Лишь буду его слушать, не дыша.

Скормлю ему сияющее солнышко,

Которым вдруг окажется душа.

И будет до весны благословением

Напев его, прощением грехов.

А по весне, дождавшись воскресения,

Вернётся он к престолу облаков.

И если бы я птицы той не ведала,

То жизнь была бы злом и темнотой.

Была бы только яростью и бедами,

Полынью и погасшею звездой.

Бунтует за окном зима московская,

Тяжёлая привычная зима.

Я снова нахожу перо неброское

Из верного знакомого крыла.

Девятый день

Девятый день с рождения души.

Уже Москва не кажется тюрьмой.

Уже почти не пишешь: «Разреши,

Побыть в тепле твоем.»

Молчишь со мной.

Молчат огни Кузнецкого моста,

Молчат Большой и Малый на закате.

Но так светла Москва и так чиста,

Как никогда не шитое мне платье.

Я этот город знала "от и до",

До той поры, пока тебя не знала.

А нынче словно в первый раз всё то,

Что я давно прошла и потеряла.

Девятый день с рождения души…

Из блокады

Слепит снег, солёная пороша.

Снова сыпет снег над Ленинградом.

У метро остановись, прохожий:

Скрип салазок бродит Летним садом.

Не дойти до Бога, до наркома,

До весны. Снега над Ленинградом.

Не дошли машины, эшелоны.

И никто не вышел из блокады.

По каморкам спят до срока крупы.

И салазки в уголке, как впредь.

Больше века там не греют трубы,

Потому что нечему гореть.

Нечему гореть, уходит память,

И салазки проскребают душу.

И снега солёные над нами,

Теми, кто еще умеет слушать.

И не в радость эти юбилеи,

И не в радость жирные плакаты.

В эти ночи снег солёный веет,

В эти дни – салазки за оградой.

Кровь героев

Лето пахнет отчаянно – кровью героев

Из растрёпанных книг детской библиотеки.

Лето полно отваги и тяги к разбою,

И ночными набегами в сад у аптеки.

И Коломна плывёт, как собор Нотр-Дама:

Квазимодо играет в соседнем дворе.

Клод Фролло каждым утром листает программу

И кроссворды решает с Густавом Доре.

В том языческом детстве легко было падать,

Разбиваться о скалы пустых гаражей.

До любви же всего ничего оставалось:

Он спешил в магазин за бутылкой своей.

Он ещё и не ведал, что мир содрогнется

От его появления в жизни чужой.

Он ещё и не ведал, что будет мне солнцем

И проклятьем моим, и моею душой.

И отступят мои подмосковные боги

Пред его небывалым пустым хвастовством.

И уже не спасёт меня Клод Фролло строгий

Нотр-Дамом, кнутом, покаяньем, постом…