– А что же книга, Хранитель? – не выдержала вновь Овелла и тоже стряхнула с себя лоскуты холодного белого покрывала, что укрыло всех троих.
– Я почуял недоброе, когда выяснил, что за книгой Гнева нашлись охотники. Подозревал, кто покусился на деревню Кривой осины. Старый враг. Более сомнений нет. Отыскал ответ в воспоминаниях. Этот враг, он пока в малой силе. И в малой силе надлежит успеть его остановить. И еще – понять, кто его выпустил. Возвращаемся домой, Шэм. В дереве бесконечности мне важно найти силы на новое сражение… и еще один ответ.
Глава 8. Возращение блудного Лифона
Это была тихая ночь. Такие ночи в Многомирье стали редкостью.
Почти каждый вечер норны приносили какие-нибудь тревожные новости.
– А ну, кыш, ни к чему мне черные бабочки сна! Улетай, болтливая норна! – Одну из болтушек, что принесла очередные недобрые вести, прогоняла Лапочка. – После вашей болтовни трескучей у меня кружится голова, получаются дурные шляпки, неровные швы на платьишках, и прилетают черные бабочки сна. Не люблю темные сны. Красивым муфлишкам нельзя смотреть дурные сны, от них морщинки раньше времени. Кыш, кыш!
Лапочка распахнула окно, одна из свечей на ее столике погасла, но норна не торопилась вылетать в холодную ночь.
– Все деревни в беспокойстве! – трещала она и кружила над Лапочкой.
– Беспокойство не по мне. Беспокойство только отнимает спокойствие, но не защищает от беды.
– Хм-м-м! Что взять с муфлишки в шляпке и расфуфырчатом платье? – поддразнила Лапочку норна и показала ей крохотный язычок.
– Не учите меня шить! – махнула на нее та обеими лапками и надула губки.
– Афи мне говорила, что без толку общаться с тобой, – фыркнула увернувшаяся от наказания норна и вылетела все-таки в окно.
– Подумаешь, – муфлишка закрыла створки и удобно устроилась на мягкой подушечке, что украшала ее рабочий плетеный стульчик. – Много чего говорит эта Афи, норна – она и есть норна.
Свечи потрескивали на столе, и Лапочка, прикусив язычок и прищурившись, вышивала букву Х на бездонной сумочке. Сумка была нарядная. Лапочка шила ее для Хомиша и мурлыкала песенку:
– Наш мир трещит, а я пою.
Ведь в лапках нежных прочная нить.
Я чую, где, я все починю.
Ах, не-е-е учите ме-е-еня шить.
Страх не впущу в свой теплый дом.
Я цветолетье буду ждать.
А как цветы взойдут кругом,
Так все починим и станем плясать.
Лапочка была переполнена самыми прелестными мыслями. Вот как закончится белоземье, опять настанут теплые дни. Нагрянет праздник, и она непременно пригласит Хомиша в свою деревню танцевать кафуфлю.
Там и вручит подарок.
Когда муфель увидит эту ярко-красную вышивку, он поймет.
Она же не бабуша Круль, она же не слепая. Давно догадалась: Хомиш смотрит на нее не как на остальных муфлишек и, наверное, уже вырастил для нее любоцвет.
Лапочка мечтала и так старательно продевала иголку в толстую холщовую материю, что не сразу услышала, как кто-то поскребся в круглое окошко.
Она мурлыкала песенку дальше.
В окно снова кто-то неуверенно поскребся.
И в новый раз Лапочка не повела ушком. Норны и белые хлопья иногда так напрашиваются, чтобы их впустили в теплое жилище.
«Глупые белые хлопья, – думала Лапочка. – Они не догадываются, что тепло их превратит в лужицы. Нужно всегда помнить, что опасность может исходить даже от тепла».
– М-м-м! Вот так да! Как это в такую прелестную головку в шляпке могли попасть такие мысли? – вслух сказала Лапочка самой себе, вспомнила вредную собеседницу, которую только что выдворила на холод, и засмеялась, продолжая рукодельничать.
Но в стекло вновь постучались. Только уж теперь настойчиво и громко.
– Кому там не спится? – Лапочка насторожилась и отложила вышивку.
И хоть муфлишка и не подавала виду, но норна была права – в Многомирье давно стало неспокойно. Вечеринщики в морочные времена не предвещали хорошего. Добрые муфли по ночам не ходят по гостям, особенно в белоземье.
«Ну вот же, никто не отвечает, это просто ветка упала или норна неосторожная пролетела», – попыталась успокоить себя муфлишка и потянулась за отложенным рукоделием, но стук повторился громче и настойчивей.
Лапочка медленно и с опаской подкралась к круглому окну, едва прихваченному холодными кружевными узорами белоземья. С другой стороны на нее смотрели огромные глаза.
Лапочке стало не по себе. Растерявшаяся муфлишка сразу узнала пропавшего наглого соседа Хомиша. Она неохотно приоткрыла окно. Из щелочки, что образовалась, раздался тихий осторожный голос:
– Лапочка, эгей! Открой, а-а-а? Лапочка, я Лифон. Из деревни Больших пней. Вспомни: ты, я и Хомиш…
Лапочке совсем не нравился странный и вечно нестриженый чубатый муфель в рваной и неопрятной одежде. А уж после его проделок и после разговоров о том, что он стал бесцветным и пропал, она и вовсе смутилась. Но Лифон как знал… Он произносил жалобным голосом заветное имя, то, которое с некоторых пор заставляло ее сердечко стучать мелодичнее и приятнее.
– Не схочешь за-ради меня, так за-ради Хомиша…
– Лифон? – переспросила разумная муфлишка. – Ты же пропал.
– Как пропал, так и нашелся. Сечешь? – тихо ответил ночной гость и заоглядывался.
– Чего тебе, ну же? – открыла шире окошко Лапочка.
Перед ней стоял тот самый, но совсем иной Лифон. Да, она узнала его, но и не узнавала.
Взгляд у того Лифона был из-под вечно нависающего чуба нагловатый, самоуверенный и дерзкий. Этот Лифон был выше и тощее, хоть и такой же точно чубатый. На угловатой мордочке, выглядывающей из глубины объемного капюшона, все место занимали глаза. Испуганные, голодные, но в них горели какие-то искры. Горели и мигали. Эти искры тревожили Лапочку, они не были дружелюбными. Они были пугающими.
– Лапочка, застращал, да? Выслушай меня, за-ради Хомиша, не запирай окно. Я не двинулся умишком и не стал бесцветным. Во, гляди, – Лифон засучил болтающийся рукав и показал ей яркую шерсть на лапе. – Видала, я снова добрый муфель. Выйди, а-а-а? Нипочем дурного не сделаю, только расскажу все. Как на духу все расскажу.
– Вот еще, – фыркнула муфлишка, – буду я морозить носик. Холодно, и спрячь лапу в рукав, а то у меня мороз по коже. Так рассказывай. Добрые муфли ночами не шляются по чужим дворам. А про тебя жутчее жуткого разговоры идут.
– Да не трусь. Выйди, расскажу что-то ужасное, ты должна знать, Хомиш должен знать. Все муфли знать должны. Сечешь? – он настороженно оглянулся и прошептал еще тише: – Нас могут услышать, выйди, а?
– Вслед за этими норнами хочешь мне испортить сон? Вы сговорились, что ли?
– Уж что тебе наболтали норны, не мне знать. Но опасность повсюду. Веришь, – Лифон сделал голос громче, – опасность может грозить и Хомишу, и тебе.
Лапочка была не только смелой, но и чрезвычайно умной, однако даже очень умные, но влюбленные муфлишки совершают иногда ошибки.
Она закрыла окно. Заснувший радостецвет на мгновенье сонно приподнял бутон, горшочек пошатнулся, но Лапочка успела его придержать и вернуть на место.
Тихошенько, чтобы никого ненароком не разбудить, она набросила на себя новую сшитую душегрею, меховую шапочку с пумпоном, обула теплые сапожки, заглянула в зеркало. Потом вернулась, взяла подушечку и вышла на крыльцо.
– Так и быть, рассказывай.
Лифон потянул ее за рукав.
– Отойдем вон туда.
Оба муфля, оглядываясь, как заговорщики, отошли в глубину двора, где стояла припорошенная снегом лавочка с витыми ножками. Лапочка предусмотрительно подложила подушечку и присела. Лифон плюхнулся прямо на холодные доски, откинул с глаз непослушный вихор и затянул плотнее плащ.
Они сидели под обильным кустом непечалиуса. В белоземье куст непечалиуса такой же грустный, как все кусты и деревья в округе, но его ярко-красные ягоды так красиво сияют на белых ветках.
От Лифона пахло неприятно. Лапочка сморщила прелестный вздернутый носик и не постеснялась тут же заявить:
– Какой ты невоспитанный, Лифон! Ну нельзя же мило общаться с муфлишкой, когда ты такой непомытый.
– Тьфу! Уж извините, благовоспитанная Лапочка, нет в лесах и горах Многомирья ванн для помывки бездомных странников.
Лапочка сделала вид, что не распознала издевательского тона в голосе Лифона.
– Вразуми меня, где же носило бездомного странника? Натворил, набедокурил – и в странствие подался. И мне с тобой тут совсем не правильно разговаривать… но ради Хомиша. Только ради Хомиша!
– За-ради Хомиша. Я и сам хочу повиниться перед ним.
Лапочка подозрительно зыркнула и отсела от растрепанного Лифона.
– Отсядь, пожалуйста, и ты на две лапки.
Лифон послушно отсел и уже извиняющимся тоном начал свой рассказ. Говорил он быстро, опасаясь, что Лапочка не дослушает и сбежит.
– Винюсь, пахну я погано, как и выгляжу. Но, Лапочка, там, – Лифон постучал себя по груди, – там у меня еще поганей. Не брешу. Ты же знаешь про тот праздник, и как мы с Хомишем совершили ослушание, а потом нас наказали.
– Да уж. Хомишу досталось и не по его делам. Он до сих пор вспоминает, – произнесла недовольным тоном Лапочка и заерзала на подушечке.
– Вспоминает, не брешешь? Досталось и ему, и мне, мы ж друзья-братиши. Везде вместе. Но Хомиш вынес наказание, а меня обманом выманили. Не сам я. Сам бы никогда не бросил Хомиша. Это все Волшебница. Тьфу на нее. Она подлая, она меня обманула. Бросила меня. Сечешь, Лапочка? Я столько вынес. Голодал, замерзал, работал везде как придется. Видишь, все лапки в мозолях? Сам я себя наказал. Домой хочу. К Хомишу хочу, но мне нельзя. Мне не поверят, сечешь?
– Думаешь, я глупышец? Думаешь, я тебе верю? – вспыхнула Лапочка.
– Хомиш бы поверил, – посмотрел на носки своих протертых ботинок и грязные полы плаща Лифон и утер лапкой покрасневший от холода нос.
Лапочка сорвала несколько красных ягод, закинула их в рот, пожевала и снова посмотрела на Лифона. Ей стало его так жалко. Весь его вид был печален.
Если и был бы на свете самый несчастный муфель, то он выглядел б именно таким, каким предстал перед Лапочкой Лифон.
– А почему ко мне явился? Чем я помогу?
– Ты – нет, – оживился Лифон, – а Хомиш поможет.
Лапочка перестала жевать и вылупила глаза на Лифона, словно он сказал что-то невообразимое.
– А-а-а! Думается, ты предлагаешь мне, Лапочке, самой красивой муфлишке, полететь в белоземье, в такое дурное время, через поля, леса и позвать к тебе Хомиша?
– Эгей! Не зря ты самая красивая муфлишка, – заегозил хитрый муфель, отточивший до совершенства за время своего путешествия искусство лести. – Даже норны об этом болтают. Ты еще и самая умная муфлишка. Хомиш был прав.
Шкурка Лапочки изменилась в цвете, и тон ее голоса тоже стремительно поменялся:
– Хомиш так говорил?
– Врать не стану, муфли же не врут.
– Не врут, – протянула Лапочка и положила в ротик еще несколько ягод. Внутри у нее все затрепетало и замурчало. Не зря она готовит Хомишу подарок.
– Ага! Еще я помогал Хомишу, когда он готовил что-то для тебя приятное. Я ж его друг, названый братиша. А подруга моего братиши – моя сеструша.
– Ну, я не подруга Хомишу еще. Просто приятно болтаем о том о сем. Хочешь ягод непечалиуса?
– Непечалиус мне сейчас очень поможет, очень есть хочется, – кивнул Лифон, придвинулся и протянул лапку. Лапочка сорвала ледяную гроздь и вложила в открытую ладонь Лифона. – Только по секрету! – заглатывал холодные, но сладкие ягоды Лифон. – Веришь, Хомиш в тебя влюблен по самые свои пушистые уши.
– Он тебе сказал? Когда же? Сколько ж времени ты в беглецах!
– Ага. Еще когда не сбег, он сказал.
– Как это прелестно, – умилительно прищурилась Лапочка и сорвала новую горсть ягод. – Хочешь еще?
– Ага, но они холодные. Зубы сводит. А я и так замерз. Мне бы в тепло. Скажи, самая красивая из всех муфлишек, что я встречал за все время странствий, скажи – ты мне поможешь?
– Самая красивая?
– Ага, не брешу!
– И много ж ты муфлишек видел? – недоверчиво уточнила Лапочка.
– Бескрайллион, – лихо соврал Лифон. – Нет, точнее, звездаллион, – уточнил он. – Ни у одной нет таких глазок и такой шапочки.
Лапочка улыбнулась уже широко и открыто. Глаза ее сощурились и наполнились звездным светом.
– Хорошо же, помогу, – промурчала она. – Только пошли шибче. Пока спрячу тебя в домике нашей соседки бабуши Круль. Там и помоешься, и подождешь, пока я деликатно расскажу все Хомишу.
Они направились на окраину деревни Сочных лугов. В крошечный домик вместе с Лифоном и Лапочкой влетело сияющее облачко ночных огоньков. Беспечные насекомые осветили небольшое жилище. Запущенное, холодное, но все же уютное. Лапочка зажгла свечку и выдворила светляков за дверь, шикнув заодно и на крестовиков, что запутали все углы своей узорной паутиной и бурчали, бурчали что-то на своем паучьем…
