Артем Галустов "Пока есть юность"

– П-полицейский.

– Неслабо он. На, прижми.

– Вы ведь разрешите мне остаться?

– Думаю, тебе поскорее нужно домой. У меня скоро закончится смена. Я тебя отвезу, не волнуйся. – как только я это сказала, страх у неё вспыхнул в глазах. Карие зрачки расширились. Она поставила руки впереди себя и снова вся затряслась.

– Что? Нет, пожалуйста, можно я останусь. Они найдут меня. Я здесь…

Я схватила её за запястья и слегка тряхнула. Она удивилась, и я посмотрела ей в глаза.

– Послушай, детка, нам нельзя оставаться. Ты меня подождёшь здесь. Поспи пока. У тебя ещё полчаса.

– Но…

– Если останешься здесь, они найдут тебя. Если пойдёшь со мной, то через некоторое время уже будешь спать у себя дома. Верь мне. – я увидела, как она успокоилась. Она заворожённо смотрела на меня.

– Вы… вы очень красивая…

– Спасибо. – улыбнулась я ей.

– Нет, правда. Ваши глаза. Никогда такие не видела. Они вроде бы такие же, как у меня, но с каким-то красным оттенком. Они как-будто еле горят изнутри. Как это возможно? И ваши волосы. То же самое. Они тёмные, но при этом и красные…

– Ты слишком сильно испугалась, детка. Спи! Я разбужу, когда приду. Если кто-то другой зайдёт, скажешь, что ты моя сестра и ждёшь меня здесь. Поняла?

– Да… так странно… детка?

– Дурная привычка. Я всех так называю. Ладно, спи. – я поцеловала её в лоб, и она сразу заснула.

Я спустилась вниз. Пока меня не было, официантка охраняла бар. Я кивнула ей головой, поблагодарив, и она уступила мне место. Никто больше не уходил. Все так же сидели битком. За витриной стреляли. Смог вплотную прислонился к стеклу.

Ничего не заказывали. Телевизор продолжал говорить о восстании. Но такое слово, конечно же, не произносили. В новостях молодых людей называли бандитскими группировками, экстремистами или террористами. Кто они были для нас? Чьи-то братья и сёстры, сыновья и дочери, внуки и внучки, близкие друзья, одноклассники, случайные знакомые. Кто угодно, но не преступники. Всего лишь ребята, которые очень похожи на нас. Они жили где-то по соседству и всю жизнь находились рядом. Они претерпевали все удачи и горести с теми, кто был в баре. Рождались в тех же роддомах, учились по той же программе, ели ту же еду. Целиком и полностью родные, чьи жизни сейчас отнимали. В тот вечер они служили очередным напоминаем того, что мы зашли в тупик, что нас загнали. Мы в ловушке. И посетители сидели в баре. Они уже не смотрели на экран. Понуро глядели в стаканы и думали: «А может, тоже крикнуть? Содрать кожу с костяшек на кулаках. Они ждут нас, а я дожидаюсь спокойствия».

Когда пришла моя сменщица, она сказала мне, что моя сестра ждёт в подсобке. Я быстро побежала наверх. Девчонка уже не спала, но выглядела слегка отдохнувшей. В любом случае шок прошёл. Но теперь мне нужно было вытащить её обратно в ад.

Она следила за моими движениями. Не спешила или не хотела вставать. Я открыла шкафчик. Сняла каблуки. Надела кроссовки. Вытащила темно-зелёную дубленку. Встала у зеркала и увидела себя в полный рост. Застегнула пуговицы, завязала ремень. Расчесала волосы. Достала из сумки красную помаду и намазала губы. Заодно проверила стрелки у глаз.

Девчонка смотрела на меня как на умалишенную.

– Что? А как же боевой раскрас? Ты готова? – она пожала плечами. – Не бойся. Со мной тебе нечего бояться.

Мы вышли с ней через чёрный ход. Я взяла её за руку. Дальше двух метров ничего нельзя было разглядеть. Всё в дыму. Хорошо, что снегопад прекратился. Но выстрелы и взрывы всё ещё остались на улицах. Вокруг слышно, как у многих машин сработала сигнализация. Они доносились из дворов-колодцев, словно из труб. Нам нужно было бежать в такой же двор, но двигались мы на ощупь. Что самое страшное, так это то, что путь лежал через улицу, где основные силы восстания. Это был знаменитый переулок колонн.

Из своего закутка мы быстро оказались в нужном месте. Почерневшие и облупленные колоны стояли в ряд с двух сторон узкого переулка. Брусчатка под ногами была в некоторых местах размолота в гравий. Витрины и окна разбиты. Мебель выброшена наружу. Кто-то изредка пробегал мимо, словно призрак.

Я подняла голову. Посмотрела на небо. Я искала луну, но нашла лишь её тусклый белый свет, который стушевал дым. Но перед одним только моим взглядом вся чернота стала рассеиваться и скручиваться. И перед нашим взором уже предстала полная луна, которая крутилась, словно винил в проигрывателе.

Пока я смотрела наверх, нас заметил патруль из двух человек и сделал предупредительный выстрел. Я побежала, потянув девочку за собой. Полицейские устремились за нами. Они уже догоняли. Девчонка не могла бежать быстрее. Мы повернули в тёмную арку, и я резко остановилась. Преследователи последовали за нами и встали прямо передо мной. Два человека в полном обмундировании и защите, с автоматами на перевес глядели на нас. Девочка замерла. Я чувствовала, как она трясётся.

– Они сюда забежали? – спросил один другого.

– Нет, братан, в следующий. Ты перепутал. Пошли быстрее, там тупик. Они не выберутся.

И они ушли в соседний закуток, а мы пошли дальше. Девочка ничего не говорила. Она задумчиво смотрела себе под ноги. В дворах было не так дымно, но от каждого выстрела с крыши глухо падал снег. Моя машина оказалась в тоненькой поволоке пепла. Я быстро её почистила. Какой-то мужчина всё это время смотрел на меня из окна и курил сигарету. Наверное, думал, что я одна из протестующих. Хотел, небось, увидеть что-то интересное. «Что, телевизора нет?»

Девчонку я отвезла и довела до квартиры, чтобы убедиться, что родители дома. Нам открыла дверь её мама. Милая и на вид хрупкая женщина, которая совала мне помятые купюры. Я отказалась, конечно. Ни у кого из нас уже не было денег.

II

Когда приехала к себе во двор, я будто попала в другой город. Ни взрывов, ни выстрелов, ни обгорелых зданий, ни дыма. Чистое небо. Звёзды. Луну ничего не закрывало. Она ярко светила и кружилась лишь только для меня. Там, в центре, ты практически не видишь снега. А здесь высокие сугробы, от которых на улице светлее.

Тихо и спокойно. Я оставила машину чуть поодаль от дома и шла по пустому двору, кружась и слушая музыку в наушниках. Не знаю, почему у меня был такой настрой. Может потому, что я что-то сделала во всей этой ситуации. Не осталась в стороне. Помогла хоть одной, а может и не только ей.

Местами горел свет в окнах. Снег аккуратно лежал на подоконниках и на ветвях деревьев. Ни шороха, ни стука, ничто не скидывало его. Я шла вдоль подъездов. У каждого тепло горел желтый фонарь.

Рядом с моим крыльцом стояла рябина. Снег шапками лежал на гроздьях. Вдруг позади себя я услышала голос:

– Тина…

Но он прозвучал не столько за спиной, сколько у меня в голове. Он был так отчётлив, несмотря на музыку, и исходил, словно из трубы. Я сняла один наушник и повернулась. Передо мной стояла моя мама.

Она очень красивая и вечно молодая женщина. Стояла в полуголом виде. Мантия, которая не обладала никаким цветом, веяла вокруг неё, закрывая интимные части тела. Чёрные волосы лежали на белых плечах. Тёмные зрачки ночи смотрели тебе прямо в душу. Она парила в воздухе. Её голые ступни почти касались земли. Сама она не просто стояла, а скорее восседала на куске ткани. Мы находились с ней прямо у подъезда. Её зовут Никта. Она богиня ночи.

– Дочь моя, я смотрю, ты очень весела в такой горький день.

– Нет… не сказать… просто я, наверное, не пала духом.

– Это приятно от тебя слышать.

– Ты хочешь со мной поговорить?

– Ну, во-первых, я захотела тебя увидеть. Я волнуюсь.

– А во-вторых? Вы, боги, приходите только тогда, когда это нужно вам.

– Что за манера дурацкая – делать из меня мегеру? Я богиня, а не ведьма. Как ты себя чувствуешь? Как твоё положение?

– Ты меня начинаешь пугать своей чуткостью. – усмехнулась я. – Где же мой любимый надменный тон?

– Не без него, моя дорогая. Но я всё же тоже мать. У меня есть дети. Ты поговорила с ним?

– Да, поговорила…

– И?

Я развела руками.

– Видимо, мне одной растить ребёнка.

– Видимо? – разозлилась она. – Ох, Тина! Не буду скрывать, что я крайне разочарована тобой.

– Ма, оно и к лучшему. Сейчас мне хорошо. От меня ушло мое чувство одиночества, когда я узнала о беременности. Мне больше никто не нужен.

– И все же, я смотрю, тебе было очень сложно обратиться к брату. Ты слишком гордая!

– Вся в тебя, наверное.

– Не забывайся, Тина.

– Ма, ой да… бесполезно с тобой разговаривать…

Я повернулась и открыла дверь.

– Что бесполезно? Не смей поворачиваться ко мне спиной!

– Бесполезно кого-то заставить любить себя, вот что! – я захлопнула дверь и поднялась к себе на этаж по лестничной площадке.

Вошла к себе домой. По стене гуляли зловещие тени от ветвей деревьев. Побыстрее захотелось включить свет. Я жила в однокомнатной квартире. Мебели у меня практически не было. В комнате стояла длинная вешалка со всей моей одеждой. Рядом туалетный столик с зеркалом. В углу ёлка, украшенная искусственными цветами. Спала я просто на матрасе. На нем лежал мой ноутбук. Перед постелью стоял небольшой белый столик с телевизором.

Я скинула с ног кроссовки. Сняла дублёнку. Я не любила после работы включать свет. Всегда хотелось уюта в доме. Я зажгла ёлку, а также огоньки, которые у меня закрывали всю стену. Белые фонарики выгнали тени деревьев. Включила телевизор и лампочки на туалетном столике. На экране всё продолжали идти новости.

Я встала перед своим зеркалом. Взглянула на себя. На мне были джинсы и чёрный кроп-топ с рукавами. Я разделась. Осталась в нижнем белье. Села и сняла макияж. Внимательно посмотрела на своё отражение. Я в последнее время сама себе не нравилась, и слова девчонки заставляли меня присмотреться. На мраморную кожу, худобу, которая меня не устраивала, так как внутренне я себя такой не ощущала. Мне хотелось, чтобы у меня были самые настоящие женские руки и плечи. Мясистая ключица, а не эта – с выпирающими костями и ожерельем родинок на ней. Мне казалось, что у меня лоб чуть больше, а прямой волос только это подчеркивал. Даже губы совсем тонкие и худосочные. Мне приходилось их все время подкрашивать. Единственное, чем я завлекала, так это своей природной принадлежностью к богам. Я дочь мрака и ночи – Эреба и Никты. Я родилась у них лисицей. Мне был присущ хитрый взгляд, насыщенно-красный оттенок в карих глазах миндальной формы и тёмное-красные волосы. Испещрённый веснушками маленький нос. Я надеялась, что моя беременность предаст мне ещё и формы.

Я пошла принять душ. Мне нужно было смыть с себя этот день. Казалось, что я пропахла порохом. Когда вышла в своём белом халате и с полотенцем на голове, я снова села у зеркала. Машинально рука прикоснулась к животу. Огоньки играли на моем лице.

Вдруг поднялась вьюга. Окна с грохотом распахнулись, и моя мать верхом на мантии и метели протиснулась в комнату и босыми ногами ступила на дощатый пол. Одним мановением руки она захлопнула ставни обратно. Луна заинтересовано застыла среди облаков и смотрела на нас.

– Любишь ты эффектно появляться.

– Я тебе не всё сказала, что хотела.

– Что же ещё?

Она легла на мой матрас. Было видно, что ей не хотелось говорить.

– Из-за того, что происходит уже несколько дней, богами было принято решение. Зевс поручил всем нам спуститься, чтобы сообщить об этом своим ближайшим потомкам. Собственно говоря, я здесь. Однако хочу сказать, что мне совсем не нравится то, к чему мы пришли.

– И что же это за решение такое?

Она не сразу ответила, подержала паузу. Мне от этого стало не по себе. Не каждый день в комнату врывается богиня через окно, чтобы огласить будущее.

– Следующее восстание будет решающим в судьбах всех людей. Это нельзя продолжать до бесконечности.

– И как же оно станет решающим?

– С помощью вас?

– Нас? – изумлённо воскликнула я.

– Да, благодаря людям, наделённым даром юности.

– То есть с помощью юнцов.

– Да. Сегодня каждый бог вынужден прийти к своему ребёнку или потомку и сказать, что его долг – вступить в следующее восстание.

– Долг?

– А как иначе? Вы наделены силой юности. Вам покровительствуют боги. Вы ничего не боитесь. Вам всё подвластно. Даже жизнь. Даже судьбы людей. Ваш народ повергнут в тиранию. Разве вы не хотите освободить его? Вы можете стать искрой, которая исцелит в обществе страх от наложенных оков. Тина, разве ты этого не понимаешь?

– Да, понимаю.

– Когда вы начнёте восстание, произойдет цепная реакция. Она поднимет людей, превратив их в единую силу.

– А если юнец откажется идти?

– Тогда он лишится юности. Навсегда.

– Навсегда… – прошептала я сама себе.

Ветер завывал в щели окна. Свист звучал в комнате все громче и громче.

– Да, навсегда. Вы больше никогда не увидите богов. Они не будут вам покровительствовать. Вы лишитесь силы. Вы больше не будете лучшими. Вы останетесь одни. Ваши жизни отдадут в поруки случаю. Вы потеряете свои чувства. И нас. Понимаешь?

– Да. Это суровое наказание. – говорила я задумчиво, смотря куда-то в пол. – Ведь юность – это не просто покровительство, это наш дух. Им обладают люди разных возрастов. Даже пожилые. Можно ли прожить без юности?

– Можно. Многие живут. Как я тебя когда-то учила: молодость – это отсутствие морщин, а юность – наличие души. Ничего не поделаешь, моя дорогая Тина. Ты знаешь, как я тебя люблю, но боюсь, такова плата за страх. И она высока. Представь, ты можешь меня больше никогда не увидеть. Потерять свои чувства, своё нутро.

– Так вы готовите революцию?

– Что? Революцию? Нет, моя дорогая. Конечно же, нет. Давай лучше назовём это демонстрацией силы. Революция происходит сама по себе. Она всего лишь природа. Ну знаешь, одни умирают, другие рождаются. Предоставь всё времени и терпению, но в которых нужно искать или даже отвоёвывать чувство собственного достоинства.

Я не могла больше сидеть. Мне сдавливало горло, будто что-то душило. Я положила руку себе на шею и стала медленно ходить по комнате. Никак не понимала своё положение и ощущала животный страх.

– Зачем всё это? Ради свободы?

– Ты понимаешь, я не очень знаю и, если честно, не понимаю, что это такое – ваша свобода. Дело ведь не в том, что она не работает. Что она построена не из механизмов и людей, а из картонных декораций. Дело в том, что вас унижают, хотят вытереть ноги об ваши трупы, дабы беспрепятственно войти в свой мир вседозволенности. А ты знаешь, как мы терпеть не можем вседозволенность. Это гной, который затрагивает людей и проникает так глубоко, что ни одним скребком не выскоблить. Когда человек живет в унижении, он перестаёт уважать ближнего. Уходит само единство. Целостность. Они создали для вас тюрьму. Искусственную жизнь. А в ней навряд ли можно найти что-то подлинное. В подобных вещах не отыскать правды, красоты, свободы. Но всё искусственное – это театр боевых действий, и на сцену выходят только самые смелые. Те, кто не боится. И играют они не ради себя, а ради публики. А те, кто дойдут до конца, смерти будут больше неподвластны.

– Велика ли разница? Нас всех перебьют, и ты это знаешь. Не говори, что это не так. Вы хотите принести нас в жертву! – теперь эти огоньки раздражали меня, мне захотелось их выключить.

– Ты права… – сказала она спокойно. – Умрут многие, но не надо думать, что мы этому рады. Что мы жаждем отдать вас на убой.

– Одни умрут, других лишат юности. Сколько останутся?

– Мало, но останутся. И этого будет вполне достаточно. Будут рождаться другие. А те, что выживут, будут самыми лучшими.