Анастасия Головкина "Виталий Головачев и Мария Петровых: неоплаканная боль"

Виталий Головачев и Мария Петровых: неоплаканная боль
Анастасия Головкина

В книге наиболее полно раскрывается история отношений Марии Петровых с ее вторым мужем, журналистом и переводчиком Виталием Головачевым, репрессированным в годы "Большого террора" и погибшим в заключении. Приводится множество до сей поры неизвестных фактов. Большинство документов публикуется впервые.

Анастасия Головкина

Виталий Головачев и Мария Петровых: неоплаканная боль

ЗАТЕРЯННЫЙ В АРХИВНОЙ ПЫЛИ

Предлагаемое читателю собрание очерков продолжает серию публикаций по материалам из личного архива М.С. Петровых. В центре нашего внимания история отношений Марии Сергеевны с ее вторым мужем, Виталием Дмитриевичем Головачевым, осужденным в годы «Большого террора» по надуманному обвинению и погибшим в заключении. До недавнего времени по целому ряду причин эта часть биографии М.С. Петровых оставалась наименее изученной.

За свою недолгую жизнь В.Д. Головачев пережил три ареста, которые сопровождались обысками и изъятиями его фотографий, статей, стихов, писем, записных книжек, личных документов, то есть всего того, что необходимо для сохранения памяти о человеке. Неизгладимая боль утраты не давала Марии Сергеевне упорядочить свои воспоминания о супруге и в более поздние годы. Друзья и близкие, не желая ранить ее, не задавали ей лишних вопросов. Даже у ее дочери А.В. Головачевой сведения об отце были весьма скудные и фрагментарные. Никакие его даты в семье никогда не отмечались, фигура его была окружена почтительным молчанием. Всё это привело к печальным последствиям в виде того, что в семье Петровых просто не сложилась традиция сохранения памяти о Виталии Дмитриевиче. И это нехорошо вдвойне. Получилось, что родственники невольно поддержали карательные методы тех лет, которые были направлены на полное выжигание человека из жизни и памяти его близких. Лишь осознав недопустимость такого положения вещей, мы взялись за этот весьма нелегкий труд. Объем утраченных данных поначалу казался достигшим критического предела, после которого реконструкция прошлого становится невозможной. Но дорогу осилит идущий…

В настоящем художественно-документальном исследовании мы предприняли попытку наиболее всесторонне рассмотреть историю отношений М.С. Петровых с ее вторым мужем, дополнив мемуарно-биографический материал анализом архивно-следственных дел, по которым проходил В.Д. Головачев. Мы полагаем, что наша работа может заинтересовать читателя не только как материал, восполняющий пробелы в биографии М.С. Петровых, но и с общеисторической точки зрения. Тема репрессий в СССР по-прежнему волнует многих и при этом остается не до конца изученной. Анализ материалов архивно-следственных дел в их взаимосвязи с биографическими данными конкретных репрессированных несомненно обогащает знания, которые мы черпаем из рассекреченных документов КПСС, историко-статистических исследований, мемуаров и биографий вождей.

Отдельно отметим, что в нашей работе стихи М. Петровых приводятся в их первоначальном варианте, запечатлевшем больше автобиографических черт. Все документы цитируются строго по оригиналу с сохранением всех особенностей письменной речи их авторов.

Ранние годы

Виталий Дмитриевич Головачев (01.12.1908 – 27.02.1942) был самым младшим ребенком в дворянской семье с глубокими московскими корнями. Отец его, Дмитрий Михайлович Головачев, окончил Историко-филологический факультет Императорского Московского университета, имел чин действительного статского советника и преподавал в частной гимназии, которую содержала его супруга, Елизавета Николаевна (урожд. Мисюра). Из близких родственников Е.Н. Головачевой в гимназии преподавала также ее младшая сестра Александра Николаевна и ее муж Дмитрий Николаевич Ушаков [13].

Собственной недвижимости у Головачевых не было, но достаток семьи позволял снимать в Москве двухэтажный дом.

У Виталия была сестра Марианна или по-домашнему Марьяна (1905 г.р.) и трое братьев: Вадим (1903 г.р.), Сергей (1904 г.р.). Имени третьего брата, умершего ребенком, нам пока установить не удалось.

Отдельного внимания заслуживают обстоятельства рождения Виталия. В 1906 – 1907 году у Елизаветы Николаевны случился бурный роман с преподавателем химии Петром Петровичем Лебедевым, сыном драматической актрисы Е.П. Шебуевой. В лучших традициях того времени влюбленные бежали в Париж, и память об этом безумстве сохранилась на фотокарточке, где Петр Петрович с победным выражением лица держит в зубах цветок. Но быть вместе влюбленные не могли, Петр Петрович тоже был несвободен, и Елизавета Николаевна вернулась к мужу, который благородно принял ее с Виталием во чреве. Срок был совсем небольшой, ребенка выдали за сына Дмитрия Михайловича, правда была похоронена в узком семейном кругу. Но Дмитрий Михайлович ребенка не просто принял, а искренне полюбил. Широко образованный, начитанный, с тонким вкусом и высокими духовными запросами, он оказал на Виталия сильное влияние. Встречам сына с родным отцом Дмитрий Михайлович не препятствовал, но поставил Лебедеву условие, что тот никогда не раскроет Виталию тайну его рождения.

Только похоронив отца, Виталий узнал, что тот ему не родной. Мальчику было тогда 16 лет. Об этом сказал ему кто-то из старших, видимо, пытаясь так неумело его утешить. Но облегчения это известие, конечно, Виталию не принесло. Оно стало для него еще одним потрясением, которое лишь обострило боль утраты. Пройдут многие годы, прежде чем он назовет Петра Петровича отцом.

В начале 1930-х годов, похоронив законную супругу, Петр Петрович женился на Елизавете Николаевне, и они прожили вместе всю оставшуюся жизнь.

Студенчество и знакомство с Марусей

В 1924 году Виталий окончил в Москве школу-девятилетку № 36, а спустя год поступил на Высшие государственные литературные курсы (ВГЛК). Но этим его образование не ограничивалось, что, впрочем, неудивительно для ребенка из семьи педагогов. Виталий глубоко интересовался историей, философией, психологией, экономикой, лингвистикой, исполнял на фортепиано классический репертуар и знал четыре иностранных языка. Предположительно, уроки музыки, французского и немецкого входили в программу домашнего воспитания, а английский и итальянский он освоил уже самостоятельно.

«Старшекурсник Виталий Головачев был прекрасным музыкантом, – вспоминает бывшая студентка ВГЛК Наталья Баранская (Радченко), описывая вечеринки юных литераторов в доме Сытиных на Тверской, – исполнял фортепьянные пьесы Шопена, Бетховена, услаждал нас звуками вальсов Чайковского и мазурок Венявского. Я уже не помню, как попал Виталий в наш кружок, что или кто привлек его сюда. Его присутствие, несомненно, овевало наше сборище ветерком приобщения к высокому искусству» [29:409 – 410].

На одной из таких студенческих вечеринок Виталий разглядел Марусю и потерял голову. Кто знает, как могли бы сложиться их отношения, если бы и она чувствовала себя свободной. Но ещё в Ярославле у Маруси закрутился роман с поэтом Петром Грандицким, который тоже вскоре приехал в Москву и поступил в аспирантуру по сельскохозяйственному профилю.

Виталию Маруся категорически заявила, что отношения между ними могут быть только дружеские, и они подружились семьями: Виталий быстро нашел общий язык с Катей, любимой Марусиной сестрой, а Маруся сблизилась с Марьяной и Сергеем.

Одной из общих для молодых людей оказалась невеселая тема: в обеих семьях были репрессированные родственники. В 1922 году из страны был выслан Вадим Головачев, старший брат Виталия. Примерно к этому же времени относится первый арест Дмитрия Александровича Смирнова (священномученика отца Дмитрия), Марусиного родного дяди по материнской линии.

В новоиспеченной компании о политике говорили много и тогда еще вполне открыто. Виталий поражал Марусю зрелостью суждений и необычайной внутренней свободой, быстро развеяв ее первое впечатление о нем, как о наивном несмышленыше (он был моложе ее на 8 месяцев). Потенциал героя-любовника, вероятно, тоже пробудился в нем довольно рано, что не ускользало от внимания прекрасной половины с ее всепроникающей интуицией. Недаром однажды на каникулах в маленьком Трубчевске людская молва приписала семнадцатилетнему Виталию роман с женщиной сильно старше его.

«Мое появление, – пишет Виталий Кате в конце июня 1926 года, – было квалифицировано здешними кумушками, как приезд второго, нелюбимого или нелюбящего (уж не знаю!) мужа той особы, к которой я собственно приехал на каникулы, с одной стороны, очень скромной, c другой, сорокалетней, а с третьей, бывшей когда-то воспитательницей моих старших Geschwister. Это (как, впрочем, и все окружающее меня здесь) вот уже несколько дней подряд приводит меня в сильно юмористическое расположение духа» [15].

Смех смехом, но даже в самом развращенном уме не родились бы такие предположения, если бы Виталий подобно многим своим сверстникам выглядел большим ребенком. А он в свои семнадцать выглядел кавалером под стать зрелой особе. Другое дело, что Виталий совершенно не стремился производить такое впечатление и впадал в сильное смущение при встрече с местным бомондом, уже сложившим о нем свое авторитетное мнение. Завернувшись в плащ, он старался поскорее скрыться от пытливых взоров и потеряться за городскими стенами в непроглядных брянских чащах.

«Очень Вам благодарен за строчки о Марусе, – пишет Виталий в следующем письме к Кате. – Я от нее до сих пор не получил еще ответа на свое письмо. Может быть, в этом виновата почта» [Прил. № 2].

Маруся не балует Виталия письмами и в целом держится в рамках «договора о дружбе», но проницательная Катя всё же подметила, что Маруся на самом деле к Виталию тоже неровно дышит. На это замечание сестра с жаром ей возразила:

«Это – опять? Б-р-р-р-р-р-р-р-р-р! Катя! Да возьми ты его себе… Ведь ходила же ты с ним на «Пиковую даму». Я уже радоваться стала. Он ведь хороший мальчик. Неглупый. Очень начитанный и умеет хорошо говорить. Младенческий же возраст его, сама знаешь, – незаметен. Ну будет о Виташке. Довольно как-то напачкали чернил…» [18]

А ведь и вправду трудно сжиться с мыслью, что твоим избранником может стать человек, во многом тебе противоположный. Маруся не любила бывать в обществе, предпочитая общение тет-а-тет; Виталий был человеком светским, компанейским, ориентированным на социум; Маруся была чутка к людям, немногословна и осторожна в словах, письма писать не любила; Виталий обладал стремительным, напористым темпераментом и способностью переживать несколько впечатлений одновременно; он был разговорчив, к словам относился достаточно небрежно, письма писал с легкостью, часто, и притом письма длинные и обстоятельные. Маруся ощущала себя верующей; Виталий был атеистом, увлеченным революционными теориями. Очевидно, что при таких различиях в мироощущении неизбежны тягостные минуты взаимонепонимания.

К тому же Виталий и сам не стал бороться за место в жизни Маруси и как будто охотно согласился на роль друга. Вероятно, здесь сказалась его неопытность в делах сердечных и ориентация на глобальные цели. Главным в жизни он считал служение отечеству и участие в каком-то важном общем деле, а всё личное отходило у него на второй план. Письмо Маруси, где она яростно отрицает свой интерес к Виталию, относится к 1926 году, когда он уже примкнул к группе оппозиционно настроенной молодежи, считая, что монополистическим устремлениям большевиков необходимо противопоставить новую общественную силу.

«Я почти физически чувствую, – пишет Виталий Марусе в начале августа 1926 года, – как все теснее и теснее сжимаются звенья или для того, чтобы вознести нас на небывалую высоту, или чтобы задушить безжалостно и спокойно, как душат на войне газами. Я не вижу в своей чистоте никакого смысла, если она ни на что не направлена» [14].

Виталий был убежден в том, что все таланты человека, все его способности, всё, что ему дано, и даже самое стремление к нравственным идеалам обретают ценность лишь тогда, когда воплощаются в реальном действии. Общественная жизнь захлестнула Виталия с головой, а Мария через год вышла замуж за Петра.

Не заставил себя долго ждать и первый арест Виталия, разлучивший его с Марусей на целых три с половиной года. Путь к сближению с новым избранником обернётся для нее мучительнейшей личной драмой. Переживания, которые будил в ней Виталий, сильно отличались от ее чувства к Петру и от тогда еще владевших ее воображением юношеских представлений о любви. Марии понадобятся годы на то, чтобы принять в себе это новое чувство и разорвать отношения с душевно близким и преданным ей человеком.

Супругами Мария с Виталием начали представляться вскоре после его возвращения из ссылки в конце зимы 1934 года, хотя поначалу это была скорее дань приличиям. Родители Марии были людьми строгого воспитания. Ей сложно было бы объяснить им перемены в своей личной жизни иначе, нежели вторым браком. Но еще около года после возвращения Виталия Мария продолжала терзаться сомнениями…

Сложности с трудоустройством и прочие бытовые неурядицы, с которыми неизбежно сталкиваются бывшие лагерники, Марию не пугали. Жизнь в первые годы после революции уже научила ее стойко переносить лишения. Тревожило ее только одно: любит ли он ее так же сильно, как она его? Насколько долговечен их союз? Получится ли у них с Виталием семья? Склонный к теоретизированию, устремлённый к внешним целям, да еще и жутко рассеянный, он был всегда повернут к Марии как бы вполоборота, ускользая от нее и заставляя сомневаться в прочности их отношений.

Но какое-то время спустя Мария обнаружила, что некоторая отстраненность Виталия, которую она порой расценивала, как холодность, в иные минуты была на руку ей самой. Виталий был невосприимчив к мелочам, в частности, к не самым изящным душевным проявлениям своей пассии. А ведь в молодости ей были свойственны и сварливость, и плаксивость, и вспыльчивость. Далеко не каждому такое понравится. А Виталий всегда видел в ней только нечто самое для него главное и не боялся никаких проявлений женского естества.

Положительные перемены происходят у Виталия и на трудовом фронте. Летом 1935-го он переехал в Егорьевск, где устроился на станкостроительный завод в бюро технической информации и начал преподавать русский язык на курсах мастеров соцтруда. От завода он получил комнату в коммуналке. Там и затеплился впервые хрупкий семейный очаг. Мария всё чаще приезжает к Виталию в Егорьевск и живет с ним по целым неделям под одной крышей. В последние полтора года совместной жизни они настолько сблизились, что вместе посещали куратора беременности. В этом смысле они как пара опередили свое время на многие десятилетия: совместное вынашивание было тогда большой редкостью.

Но и обиды неотвязно сопровождают отношения Маруси с Виталием. То и дело она сердится на него бурно, со слезами, по каким-то ничтожным поводам. Особенно странно это наблюдать, когда знаешь, что позади у них действительно тяжелые испытания: пятилетний срок, новый арест и сложный послелагерный быт.

Как-то летом 1936-го Виталий дал Марусе телеграмму, что приедет на следующий день. Но он не приехал и ничего не сообщил о причинах отмены своего визита. Маруся решила, что он тяжело заболел и примчалась в Егорьевск сама. И уже на другой день она строчит своей верной наперснице негодующее письмо:

«Дорогая Катенька! Всё оказалось благополучно: этот негодяй совершенно здоров. Просто у него получилось 12-го 2 урока вместо одного, и он не мог уехать. Ужасно он негодный, потому что, конечно, мог бы заранее договориться с учебной частью и перенести этот урок на другой день. Доехала я благополучно, правда, очень тесно было, но я сидела от Москвы.

И чего я всегда так мучаюсь! Ужасное какое-то свойство. Вчера весь вечер проплакала – уже от обиды на Виташку» [19].

Настроенность на обиду не покинет Марию и тогда, когда Виталий угодит на зону в третий раз.

«Я страшно сердита на Виталия за то, что он не написал мне» [21].

«Я страшно обижена на Виташку за то, что он с тобою не послал мне письма! Это с его стороны безобразно!» [22]

Так пишет она Кате, а самому «обидчику»:

«Пиши мне на Сокольники. Очень жду твоего письма. Если бы знал ты, как я переполнена тобою! Все московские дела и заботы где-то на поверхности, а всё существо мое – это ты» [23].

Неслучайным представляется, что в стихах М. Петровых 1930-х – 1940-х годов отношения лирических героев временами обагряются кровью: «Слишком рубцами горят сердца…», «Все обиды кровные замела пурга…», «И в кровь о камень сердца несравненного…». И в то же время они обретают ощущение нерасторжимости их союза, «кровного родства».

Ты думаешь – пустой, ничтожный случай

Соединяет наши имена.

Не думай так, не мучай так, не мучай, –

Я – кровь твоя, и я тебе нужна.

«Ты думаешь, что силою созвучий…», 1941

Говоришь ты: – Небывало,

Что сбывается со мной!

Обвилась, околдовала,

Стала до крови родной.

«Прощанье», 1943

После гибели Виталия Мария перестала называть его по имени. Это была не утрата близкого человека, а омертвение части ее собственной души. Источник слез иссох. Она больше никогда не сможет заплакать, даже в минуты самых тяжких потрясений. В окружении Марии Сергеевны мало кто знал, когда с ней это случилось. Ее способность страдать бесслёзно многие воспринимали как признак особого мужества. Но увы, это было болезненное состояние, вызванное тяжелейшей душевной травмой и неподвластное даже такому лекарю, как время. Оставшийся для других загадкой, мотив утраты слёз нашел отражение в поэзии М. Петровых.