Анастасия Головкина "Виталий Головачев и Мария Петровых: неоплаканная боль"

«В конце июля наехало на меня стихописание, – пишет Маруся Кате в августе 1943 года, – и я по вечерам в кухне писала, как одержимая… Если бы ты знала, как все эти стихи раскачали мою глубочайшую боль, как будто подвели к раскрытой могиле! Но, м.б., так легче» [24].

Знаю, что ко мне ты не придешь,

Но, поверь, не о тебе горюю.

Нестерпимо без тебя, и всё ж

Не о том с тобою говорю я.

Милый, ты передо мной в долгу.

Вспомни, что осталось за тобою:

Ты мне должен – должен, я не лгу! –

Воздух, солнце, небо голубое,

Шум лесной, речную тишину, –

Всё, что до тебя со мною было.

Возврати друзей, веселье, силу,

И тогда уже оставь одну.

Всё, что от рождения дано мне

И до дня, где были мы одни,

Всё по совести, по чести – вспомни,

Всю, какой узнал меня, верни.

Как роса в тугое сердце розы,

В это слово проникает ложь:

Если ты вернешь хотя бы слезы,

Это значит, ты ко мне придешь.

5 – 6 августа 1943 г.

[25]

ВАДИМ ГОЛОВАЧЕВ И ДЕЛО ГРУППЫ «БОРЬБА» 1928 г.

Мясорубка массовых репрессий слепа и всеядна. В ее челюстях нередко оказывались люди случайные, вполне лояльные режиму и далекие от политики. Но Виталий Головачев случайной жертвой не был. Унаследованный от бабушки артистизм, талант оратора и публициста предопределили его тягу к общественной деятельности.

«… где-то в 27-м, – вспоминает Наталья Баранская (Радченко), – молодые люди с двух старших курсов, человек пять-шесть, объединились в кружок интересующихся политикой. <…> В кружок «политиков» входили Виталий Головачев, Владимир Браилко, очень умный, серьезный, самостоятельно мыслящий парень. И еще двое или трое, которых я не знала и видела только однажды. <…> Мне были скучны разговоры и споры на непонятную тему, только это мне и запомнилось. <…> О кружке в нашей компании знали, но делами его не интересовались. У нас, девушек, был «поэтический салон» [29:440 – 441].

К более близкому знакомству с сообществом «политиков» Наталью подтолкнула ее однокурсница Нина Лурье, которая была накоротке с Головачевым. Среди сочувствующих оказался также студент ВГЛК Николай Быстряков (в мемуарах фигурирует как Фёдор Б.), позднее ставший мужем Натальи.

Виталия чекисты причислят к организаторам этого сообщества, хотя он был одним из самых юных его участников. Но нас это ничуть не удивляет. Помимо яркого общественного темперамента, которым одарила Виталия природа, его раннему политическому созреванию весьма способствовал опыт его старшего брата Вадима. Еще в годы Гражданской войны он создал объединенную студенческую организацию и за свою общественную активность летом 1922 года был выслан властями на «философском поезде» в Берлин, – большая честь для юноши, не разменявшего еще и третьего десятка своей жизни.

В своих тезисах по вопросу об объединенной студенческой организации Вадим пишет:

«Будучи прекрасно организованным аппаратом коммунистической диктатуры, Советская власть считается только с силой и совершенно игнорирует организации, реальной силы за собой не имеющие, позволяя себе по отношению к ним и представляемым ими группам населения все, что ей заблагорассудится» [8:6].

Апогей гражданской активности Вадима приходится на весну-лето 1921 года. И к этому же периоду относится знакомство Виталия с Александром Сафоновым и Игорем Алексеевым – будущими участниками группы «Борьба». Познакомились они в детской колонии (так назывались учреждения-предшественники пионерлагерей) и до ареста были неразлучны. В середине 1920-х годов все трое поступили в московские вузы: Виталий – на Литературные курсы, Алексеев – в Менделеевский, а Сафонов – в Московский химико-технологический институт.

Об общественной деятельности Вадима и его преследованиях Виталий знал во всех подробностях от своей сестры Марьяны и ее мужа Игоря Беккера, который тоже входил в созданную Вадимом студенческую организацию и затем много лет провел в ссылке в Восточной Сибири и Красноярском крае [Прил. № 5 и 6]. Через Вадима в руки к молодым людям попал политический самиздат – рукописные копии писем во ВЦИК от политзаключенных, основную массу которых составляли тогда члены оппонирующих большевикам социалистических партий и анархисты. В этих письмах авторы подробно описывают злоупотребления, проявленные конвоем по отношению к арестантам во время их подготовки к этапированию из Бутырки в Ярославскую и Орловскую политические тюрьмы.

«Во время сна заключенных эта буйная ватага ворвалась в коридоры и камеры с криками и площадной бранью, угрожая револьверами, насильно стаскивая с коек в одном белье и нещадно избивая. Били, не разбирая и чем попало, били всех – не исключая женщин и больных. Били прикладами винтовок, рукоятками револьверов, кулаками и сапогами, скручивали позади руки, таскали женщин за волосы, спускали с железных лестниц пинками и ударами. Все протесты оставались без внимания. Малейшее сопротивление или возражение вызывало ожесточение чекистов.

<…>

От имени политических заключенных, группируя приведенные факты, лишний раз с полной очевидностью устанавливаем, что коммунистическая власть в борьбе с идейными политическими противниками, социалистами и анархистами, прибегает к жестоким и циничным избиениям, не щадя ни больных, ни женщин.

Перед лицом русского и международного общественного мнения трудящихся масс мы заявляем решительный протест против насилия и клеймим позором действия власти, воскрешающей в коммунистических тюрьмах кровавые призраки Средневековья» [8:9 – 10об].

Как можно понять, к моменту создания группы «Борьба» в 1926 году Виталий был достаточно хорошо осведомлен о том, что ожидает активного оппозиционера в текущих условиях и с чем можно столкнуться в местах заключения. И свое решение принять участие в оппозиционной организации он принимает абсолютно осознанно.

Отметим, что Виталий рос в семье людей интеллигентных, просвещенных, не религиозных, социалистически настроенных и сочувственно встретивших революцию. Но горький опыт брата заставил Виталия задуматься… К независимой общественной деятельности власть нетерпима, любая политическая оппозиция подавляется самым жестоким образом, – это ли путь к строительству более справедливого общества?

Ответы на этот вопрос Виталий и его единомышленники ищут в трудах Гегеля, Маркса, Каутского, которых благодаря знанию иностранных языков они могут читать в подлиннике. К идее создания оппозиционной группы молодые люди приходят естественным путем – через интеллектуальный и духовный опыт, через осмысление происходящих в стране политических событий.

Следствие припишет группе «троцкизм», и ярлык «троцкиста» прирастет к Виталию намертво. Но на самом деле идейными последователями Льва Троцкого участники группы не являлись. Они придерживались позиций классического марксизма и по этой причине были, конечно, левее Центра, но из советских политических лидеров они не поддерживали никого, считая, что все они, погрязнув в борьбе друг с другом, утратили ощущение реальности и связь с теоретическими истоками. Своей задачей группа «Борьба» ставила пропаганду идей подлинного марксизма и интерпретацию политических событий с позиций марксистской теории.

Уместно вспомнить, что политическая обстановка того времени оставляла еще какую-то надежду на более демократический путь развития советского общества. Ну или по крайней мере на возможность цивилизованного сосуществования разных социально-экономических концепций хотя бы в рамках марксизма. Вторую половину 1920-х годов по праву называют «золотым веком» советской экономической мысли. «Марксизм-ленинизм» как правящая идеология тогда еще не сформировался, и в печати продолжались оживленные экономические дискуссии. Многие видные экономисты, которые в 1930-е годы за отступничество будут выброшены из науки и репрессированы, тогда еще активно публиковались. Самому широкому кругу читателей доступны были работы И. Рубина, Е. Преображенского, Л. Юровского, Н. Бухарина, Г. Сокольникова, Н. Кондратьева, А. Чаянова и др.

Уже тогда наметилось главное методологическое противоречие, из которого советская экономическая мысль не сможет выпутаться до конца существования советской империи. С одной стороны, необходимо было обосновывать утвержденную центром экономическую политику, а с другой, беспристрастно изучать реально существующие экономические отношения и хозяйственную практику. Ведь невозможно совершенствовать систему управления народным хозяйством, имея в голове лишь образ идеального общества. Задача науки в том и заключается, чтобы изучать объективную реальность. Но любая попытка объективного изучения реальной народнохозяйственной практики неизбежно вела к осознанию ее несоответствия идеологическим императивам.

Главная претензия теоретиков «Борьбы» к большевикам состояла не в том, что их программа отклонялась от хрестоматийной модели социалистического строительства, а в том, что они в ущерб осмыслению реальной экономической жизни выдают желаемое за действительное и при помощи пропаганды вводят народ в заблуждение.

Из показаний Головачева:

«Отношение к партии вытекает отсюда – борьба с ее идеологическими воззрениями, противоречащими действительному положению вещей и действительной политике, основанной на базе государственного капитализма и утопической постановке вопроса о социалистическом строительстве, защита подлинной марксистской точки зрения и освещение при ее помощи конкретных моментов развития» [1:66об].

Группа «Борьба» имела разветвленную структуру с ядром в Москве и «филиалами» в других городах, выпускала журнал с одноименным названием, располагала собственной кассой, которая складывалась из пожертвований участников, организовывала встречи и тематические дискуссии в среде студенческой и рабочей молодежи.

Аресты участников начались осенью 1928 года, чуть меньше чем через год после XV Съезда ВКП(б), на котором из партии был исключен Троцкий и несколько десятков его сторонников.

Головачев был арестован сотрудниками ГПУ 27 декабря 1928 г. в квартире Игоря Алексеева на Новинском бульваре, куда он пришел с Александром Сафоновым и Владимиром Браилко для участия в дискуссии на тему «Внешняя торговля СССР». В этот же день были задержаны Александр Лесевицкий и Владимир Лялин.

Во время следствия арестанты разделились на два лагеря: Головачев, Алексеев и Браилко признали свою причастность к группе «Борьба»; Сафонов, Лесевицкий и Лялин – не признали.

Первым «заговорил» Володя Браилко, но показания поначалу давал только на себя:

«Год тому назад примерно в декабре 1927 года я узнал о существовании «Социалистической группы Борьба». От кого узнал, сказать отказываюсь. С этого же времени принимал участие в ее деятельности, причем стоял всегда особняком. Деятельность группы выражалась в проработке исторических, философских, политических и экономических вопросов. В начале 1928 года, очевидно, был издан 1-й номер журнала «Борьба», который предназначался для домашнего употребления. Как он попал за границу, я не знаю, если бы я знал это, то самым решительным образом протестовал бы. Месяца через четыре-пять вышел второй номер, в нем была помещена моя статья «Против меньшевиков». В 1-м номере моей статьи не было. Кто писал в 1 и 2 номера, я не знаю. Кто персонально входил в группу, я тоже не знаю, сам я никого в группу не вербовал» [1:46].

Но на этом же допросе в показаниях Браилко наступает перелом, и он заявляет, что журнал «Борьба» печатал Головачев. Судя по всему, следствие шантажировало Владимира благополучием его жены Варвары, которая тоже была арестована.

«Вопрос о том, кто печатал №№ «Борьбы», мне был поставлен таким образом: было заявлено, что арестована моя жена В.И. Голубкова, которая подозревается в том, что она печатала на машинке эти №№. Тут же было заявлено, что другим участником печатания мог быть Головачев. И ввиду того, что моя жена никакого участия в печатании №№ не принимала и вообще не имела никакого касательства к группе, я принужден был реабилитировать невиновного человека, указав, что, по моим сведениям, журнал печатал Головачев» [1:46].

Но не только беспокойство о жене побудило Браилко отвечать на вопросы следствия. Узнав о повальных арестах участников и всесторонней осведомленности ГПУ об их деятельности, он посчитал глухое отрицание просто бессмысленным, так как группа всё равно уже раскрыта и дальнейшая ее деятельность невозможна. Но показания он дает только о товарищах, уже арестованных, не называя никаких новых имен. При попытке следователя навязать ему еще каких-то соучастников Владимир заявил:

«Давать какие-либо показания о лицах считаю для себя неудобным. Считаю, что ГПУ ликвидировало всю группу… Я имел в группе кличку «Новиков». Под этой кличкой я ездил в Ленинград. У кого я останавливался в Ленинграде и с кем встречался, отвечать отказываюсь. На вопрос, сколько раз я виделся с Шишовым, отвечать отказываюсь и вообще о лицах говорить не буду» [1:108].

Головачеву на первом допросе, помимо показаний Браилко, была предъявлена его записка, изъятая на обыске у Николая Быстрякова, арестованного двумя месяцами раньше. О группе «Борьба» в записке нет ни единого намека, но кое-какая организационная деятельность всё же проглядывает: Виталий предлагает создать кружок по вопросам современной литературы и организации быта литераторов, куда приглашает Быстрякова и Нину Лурье.

Свою причастность к группе «Борьба» Виталий поначалу тоже отрицает, а по поводу машинки говорит, что на ней он печатал научные работы своего «дяди» Петра Петровича Лебедева. На следующий день чекисты задерживают его мать, Елизавету Николаевну, и вместе с машинкой доставляют на Лубянку для дачи показаний.