– Бамалей, – сказал мальчик, катая во рту очередной ледяной шарик. В процессе этом удвоенно картавил, – я хочу в ту ствану, где падает свадкий снег. Вот тот, из котового моложеный делают.
– Любезный мой, – усомнился я, – мне кажется, что мороженое делают не из снега.
– Ну да? – усмехнулся Ёнька. – Из чего же тогда?
– Может быть, даже из молока.
– Евунда.
– Это почему же? – удивился я.
– Из мовока не повучится, – авторитетно заявил мой приятель. – Оно всегда куда-то сбегает.
– Ты откуда это знаешь?
– Мама так всегда говорит. Если бы мороженый был из молока, то он сразу бы от тебя разбежался, – сказал мальчик, ненадолго затих и рассмеялся. Наверное, нарисовал в своей рыжей голове картину с ловлей удирающего мороженого.
– От меня не сбежит. Я его в холодильнике держу, – прошептал я секретным голосом. – Там ручка и замок. Уж оттуда-то никто не уйдёт.
– Ух ты! – восхитился Ёнька. – А у нас дома холодильник без замка.
Тут мальчик задумался. Потом посмотрел на меня хитрымпрехитрым глазом. Ну, вы знаете – когда глаз становиться особенно хитрым, он прикрывается веками и выглядывает оттуда через тоненькую щёлочку. Вот через такую щёлку и посмотрел на меня мой друг:
– Бамалей, а если папу моего в твой холодильник посадить, то он тоже не сбежит?
– О, – удивился я. – Любезный мой, я, если честно, и не знаю. Я пап туда ещё ни разу не втискивал. Тебе зачем это?
– Надо мне, – важно сказал мальчик.
– Неужели твой папа убежать собирается? Ни за что не поверю! Уж не подслушивал ли ты чего? – мой глаз тоже стал хитрым и спрятался от Ёньки.
– Нет, я не подслушивал, – вздохнул мальчик с явным сожалением. – Но он всегда куда-то уезжает. А когда приезжает, то со мной меньше всех играет. С мамой и то больше. Теперь мама говорит, что он будет только по выходным, – Ёнька всхлипнул и не очень храбро шмыгнул носом. Его рука с мороженым опустилась на дощечку, и рядом с ней тут же возник голубь с вертлявой головой.
– Выдумщик ты, – сказал я, но сердце моё снова дрогнуло.
– Ничего и не выдумщик, – ответил он. – Папа сегодня приходил. Я целый день его охранял. Даже рассердил. Потом он на кухню ушёл, а мама меня на улицу… Теперь папа точно сбежит.
– Непростая у тебя ситуация, друг мой. Но всё ещё может наладиться, – сказал я, а сам подумал: «Как это у меня получается с ним так по-взрослому разговаривать? Вот с мамой его никак».
– Бамалей, – взгляд мальчика вдруг загорелся, – а ты можешь моему папе позвонить? Проверить…
– Ну, во-первых, у меня его номера нет. А во-вторых, ты же, наверное, захочешь, чтобы я звонил ему каждые пять минут? Так?
– Ага, – признался Ёнька. – Нельзя?
– Можно, конечно, – вздохнул я. – Только кажется мне, Ёнька, что твой папа мне не обрадуется. Может быть, вообще загвоздка не только в нём?
– Бамалей, – задумался мальчик, – кто такая Загвоздка? И в ком она тогда, если не в папе?
– Я думаю, что и в тебе тоже, – ответил я.
– Почему её так зовут?
– Её не зовут, она сама навязывается. Твоя так и вовсе не она, а он.
– Он – это мальчик? Как его звать? – спросил мой друг.
– Менябросиль, – ответил я.
– Глупое имя, – Ёнька поскрёб нос липкими пальцами. – Не слышал такого. Так это мальчик?
Мой друг отмахнулся ногой от голубя и поднял мороженое повыше, чтобы птицы не достали. От эскимо отделился кусок шоколада и упал под лавочку. Захлопали крылья, поднялась суета.
– Мальчик? Менябросиль-то? – переспросил я. – Да, наверное. Он тоненький и почти невидимый – сразу и не разобрать. Его часто не замечают. Все и всегда проходят мимо. Оттого он думает, что его всегда бросают. Вот и лезет к кому ни попадя в ухо, чтобы его оттуда не достали. Катается в голове на пугливых мыслях и трясётся, как древний будильник.
– А почему трясётся?
– Боится.
– Бамалей, давай вынем его из меня, а? – попросил Ёнька.
– Мне кажется, Ёнька, что он пока ещё в тебя не залез. Просто на плече катается и всякие страхи про папу в ушко шепчет. Снять с плеча такого малыша – дело несложное…
После этой фразы на странице всё перечёркнуто и вырвано несколько листов. Записи продолжаются с нового.
Напуганная мамочка
«Дело несложное», – подумал тогда я и принялся колдовать.
В заклинаниях я нашёптывал о том, как любят Ёньку мама и папа, как ценят его и дорожат им. Признаться, увлёкся. Маленький Менябросиль меж тем боялся всё сильнее и сильнее. Из Ёнькиной головы перестали просачиваться пугливые мысли, и это делало его одиночество невыносимым.
Скоро колдовство стало похожим на разговор про голубей и Светланку. Менябросиль исчез незаметно. Ёнька егозил и смеялся, а о тоненьком мальчике мы вспомнили только тогда, когда неподалёку запричитала неёнькина мама. Одного этого звука хватило, чтобы сразу всё понять.
– Ваня! – кричала мамочка своему малышу. – Не ходи туда!
Мы обернулись на крик. Сын мамы – карапуз с совочком – ковылял прямо к дороге. До опасного края было ещё далеко, и кричать так испуганно было рановато, а значит, Менябросиль не просто так ушёл от нас.
– Стой немедленно! – кричала мамочка и бежала вслед за малышом. – Ах ты разбойник! – ругалась она. – Вот догоню тебя! – возмущалась она. – Ох и получишь же ты! – грозилась она.
– Натворили мы с тобой делов, Ёнька! – только и успел сказать я. – Бегом за мной!
Мы вскочили с лавочки и помчались наперерез малышу и его маме.
В изрядном отдалении от дороги сердитая мама поймала сына и уже хотела было его отшлёпать, как мы нагнали их. В моей голове снова что-то щёлкнуло и крикнулась фраза, которая кричаться не собиралась:
– Ни с места! Волшебная полиция! Каждое ваше действие будет использовано против вашего сына!
– Ну да, – согласилась и удивилась чужая мама. – Так и будет.
– Любезная моя, – скопировал мою манеру Ёнька, – мы с Бамалеем против.
Мой друг выступил вперёд, почесал голову и нахмурился своим лучшим нахмуром.
– Вы не можете быть против, – возмутилась чужая мама. – Это мой сын! Вы его нянчили? Что, если в следующий раз он убежит на дорогу?
– Стаи диких машин набросятся на него? – предположил я.
– Вам смешно? – удивилась она.
Нет, мне было не смешно. Страх становился навязчивым, и с речью происходило неладное, но и с мамой этой явно было что-то не так. Её фразы отслаивались от губ пёстрыми и чудными лохмотьями, словно чужие. Присутствие Менябросиля казалось очевидным.
– Замрите, – скомандовал я. – Это не ваши слова. Вам шепчет их маленький преступник. Это он злится и хочет, чтобы вы наказали мальчика.
– Это не он! – возмутился Ёнька из-за обычной мальчишеской солидарности. – Это тётя сама так хочет!
– Нет, Ёнька, – сказал я. – Именно Менябросиль напугал её. Он всегда так громко кричит в голове, что мысли разбегаются.
– Что он кричит? – спросил Ёнька.
– Не скажу, – ответила мамочка. – Это страшно.
– Да, это он, – сказал я и вздохнул. – Никаких сомнений. Без него эта добрая мама не стала бы никого наказывать. Просто обняла бы сыночка и сказала, как она его любит и как переживает. И ещё сказала бы о том, какими страшными бывают чужие машины, если знакомиться с ними посреди дороги. Без Менябросиля её мысли не были бы такими, какие и назвать-то страшно.
– Так и есть, – чуть не плача, произнесла мама. – Что это вдруг со мной? – она обняла сыночка и взяла на руки. – Наверное, я растерялась.
– Вы не сами растерялись, – успокоил я её. – Вы просто растеряли добрые слова. Их ещё можно собрать.
– Так мы пойдём? – спросила неёнькина мама и прижала сына к груди. – Мы же пойдём искать ласковые слова? Да, мой хороший?
– Вы быстрее идите, а то там эти голуби… – с важным видом посоветовал Ёнька.
Он не договорил. Мой друг вдруг взмахнул руками, ойкнул и упал на спину. В солнечных лучах я успел увидеть, как тонкая тень перескочила через мальчика и помчалась к волшебному лесу.
– Стой! – закричал я, но было уже поздно.
Менябросиль шилом проколол мир возле самого дождя. Пёстрая цветастая радость начала отслаиваться от обыденного. Трещинка казалась почти незаметной, я бы мог залатать её, но отвлёкся, помогая Ёньке встать. Это была моя вторая ошибка. Как потом ни старался, не мог я отыскать место надрыва. Застонав и схватившись за голову, я сел в траву.
– Бамалей, ты чего? – перепуганно спросил малыш и взял меня за руку.
– Ай беда, ай беда, Ёнька! Эх и делов же я натворил!
– Ужасных?
– Да, Ёнька! Хуже не придумаешь. Если радость от нашего мира оторвётся, то её ничем не удержишь! Она же лёгкая! Ай беда! И я не знаю, где теперь зашивать, – почти плакал я.
– Ну не плачь, – пожалел меня мальчик и взял за руку. – Пойдём к моей маме! Она всегда знает, где зашивать.
И Ёнька повёл меня. Мама, как и в прошлый раз, оказалась неподалёку. Она делала вид, что покачивает коляску, но я чувствовал на себе её цепкий взгляд.
Мы подошли, я доложился по всей форме.
– Уважаемая Ёнькина мама, – сказал я тихо, но внятно. – Я тут дел натворил. Вынужден призвать вашего сына для выполнения важного и очень опасного задания в волшебном лесу. Прошу дать нам разрешение. И зонтик. Для конспирации.
Последнее я добавил намеренно, зная, как размягчаются мамы при звуках умных слов. Ёнькина же посмотрела на меня так, словно слово не подействовало.
– Мой хороший, – сказала она сыну, всем видом своим предполагая обратное, – почему бы тебе не играть с мальчиками? Мне кажется, что у некоторых дядей не все дома.
– Да? – удивился Ёнька и обернулся на Причал.
– Точно не все, – согласился я. – У меня там вообще пусто. Но дело-то совершенно в другом!
Мама вздохнула. Вздох этот говорил о том, что я ей не очень нравлюсь. И ещё о том, что сыну необходимо время от времени совершать подвиги, иначе у него не будет шанса стать героем. Я тоже вздохнул. И мой вздох намекал, что мальчишек, которые не умеют совершать подвиги, приходится жалеть, а куда полезнее ими гордиться. Мама вздохнула ещё раз, но это был бессмысленный вздох. С лёгким намёком на нежелание отпускать сына.
После вздохов мама строго посмотрела на Ёньку. Мальчик умоляюще прижал ладони к груди и притворно улыбнулся. Ещё раз вздохнув с прежним смыслом, мама поднялась с лавочки и натянула целлофановую накидку на козырёк коляски.
– Из-за ваших глупостей мне придётся лезть под дождь. И если кто-то заболеет, то неделю будет сидеть дома! – пригрозила она Ёньке. Строгости ей показалось маловато, и она добавила: – Ну хватит кривляться! – Потом повернулась к моим ногам, почему-то разговаривая с ними. – Вы думаете, что я буду отсиживаться под солнышком, пока мой ребёнок совершает подвиг в такой сырости? Я пойду с вами. И даже, может быть, стану слушать ту чушь, которую вы несёте. Но если вы позволите моему сыну разгуливать босиком, то всё это быстро закончится. Я разжалую вас с должности полицейского так быстро, что вы подумать не успеете вашу очередную глупость.
Только тут я заметил, что Ёнька стоит на дорожке совершенно разутым. Мы все обернулись туда, где стояли кроссовки. Они были на месте, но на одном из них сидел голубь.
– Кажется, ботинок попал в плен, – сказал я. – Пойду спасать.
– Я сам, – сказал мальчик.
Если бы вы видели того грозного голубя, вы бы поняли ценность поступка. Идти на конфликт с этой птицей было страшно даже мне. Ёнька же сделал всё так, что никто не пострадал. Явный признак подлинного подвига. Когда он вернулся и позволил маме завязать шнурки, мы все вместе отправились ко входу в волшебный лес.
Подошли и встали, не решаясь шагнуть за стену дождя. В лесу творилось что-то невообразимое: деревья гнулись под ветром, молнии блистали и грохотал гром. По дорожкам бежали слепленные в ручьи дождевые капли. Входить было страшно, Ёнька же казался решительным и неумолимым. Увидев настроение сына, мама выдала ему его зонтик. Мальчик смело шагнул под дождь. Мама двинулась вслед за ним под собственным зонтом, я же вошёл без прикрытия. Во-первых, зонтика не было, а во-вторых, роль пирата обязывала.
Прореха в радости
Мы пробирались по щиколотку в воде, а лес гудел и гнулся над нашими головами. Дубы закидывали водой и желудями. Старые липы выли и пугали: «У-у-у-йди-и-и-те-же!» Совсем рядом блеснула молния. Раздался округлый с зазубринами раскат грома. В ушах зазвенело. Стало страшно. Ёнька же смело прятался за маму. Он не только сам шёл вперёд, но и толкал её вместе с коляской. Иногда отпускал, чтобы бросить в поток лист, гнутый корабликом.
Долго мы бродили среди струн дождя. Где-то здесь прятался Менябросиль, а мы с Ёнькой знали, как опасен он для мам и детворы. Только дождь спасал людей от его тоненьких цепких ручек и страхов.
– Стойте! – вдруг сказал Ёнька. – Мама, ты слышишь? Мальчик плачет.
