– Да ладно вам, Уильям, никто вашего хозяина трогать не собирается. С мертвого, как говорится, должок не получишь. А вы, – он обернулся к бледному Андрею Александровичу, – свои приговоры будете читать в судебной палате, вам понятно? А мне эту чепуху вешать не надо, очень уж этого не люблю.
Револьвер незваного утреннего гостя отправился во внутренний карман пальто. Дворецкий опустил свой и обратился к Островскому.
– Ну так что, Петр Петрович, прикажете удалить этого господина?
– Эх, Уильям, этим делу не поможешь. Нужно как-то решать вопрос.
Марчин потуже натянул свои перчатки.
– Вот именно, нужно решать. Я и так потратил слишком много драгоценного времени. Или вы вообразили, что у меня нет больше никаких дел? Ошибаетесь, мой друг, ошибаетесь. Давайте и вправду решать наше с вами дело. Сумма весьма незначительная для такого человека как вы, и нам обоим это наилучшим образом известно. Я предпочел бы получить свои пятьсот рублей и в ту же минуту раскланяться.
– Уж не собираетесь ли вы и вправду ему заплатить? – Вступил в разговор молчавший до сего момента Чернокуцкий. – Да лучше бы Уильям его пристрелил, право слово. Мы бы сказали, что он первым на нас напал. А ведь оно так и было, не так ли?
– Я бы на вашем месте помолчал, граф. Ваше мнение здесь никому не интересно.
– Ну, кому не интересно, а кому и интересно, – Евгений Павлович, стоящий в другой стороне гостиной, стал подходить к Хавинскому, оставив недопитую бутылку на столике. – Наблюдаю я за этим цирком, и никак в толк не возьму, как это вы так, милейший Марчин, опустились? Уже стали оружием угрожать нашему другу и его уважаемым гостям. Как интересно. Раньше за вами такого не водилось. Мельчаете, мельчаете. Хочу, чтобы вы знали: я к вам не испытываю никаких чувств, потому что вы животное, бешеная собака, как точно выразился Уильям. Хотя нет, постойте! Одну эмоцию я, пожалуй, к вам испытываю. Это презрение. Да-да, ведь собак именно презирают, верно? Вот и я вас презираю. С таким как вы я бы ни за что не сел играть в карты, а вот Петр погорячился. Ну проигрался он вам, и что? Отдавать теперь долг? А вы слышали, чтобы собаке отдавали долг? Ну правда, слышали вы когда-нибудь такое?
Пока говорил, все приближался к поляку. И вот, он уже стоит к нему вплотную. Лицо разгоряченное, красное, но озаренное пьяной улыбкой гусарского балагура. Последнее было неудивительно, потому что граф был действительно пьян.
Надо отдать должное Хавинскому: за все время, пока Чернокуцкий к нему шел, он не попятился, продолжая стоять на месте. Похоже, не испугался.
– Бросьте нести вздор! Отойдите, не то я за себя не ручаюсь. Предупреждаю вас, граф.
Обстановка накалялась. Горячий Чернокуцкий мог напасть на негодяя, и тогда кровопролития не избежать. Заряженный револьвер вряд ли его испугает.
– Немедленно прекратите! – Рявкнул промышленник, да так громко, что оба развернулись к нему – Извольте пройти в мой кабинет, там мы с вами и потолкуем. Наедине.
– Что?! – Не поверил своим ушам граф. – Он пытался тебя похитить, угрожал, и ты собираешься с ним разговаривать? Да что с тобой?
– Свои проблемы я решу сам, Евгений. Не лезь.
Сказано это было тоном, не терпящим возражений. И Чернокуцкий повиновался, отошел на несколько шагов.
– Так-то лучше, – поляк сжал кулаки. – Но только без глупостей. Учтите, у меня в кармане револьвер, и я не премину пустить его в действие. Вы меня знаете.
– С вас станется. – Тихо прошептал Островский, но Антон услышал.
Островский встал и прошел в свой кабинет, двери которого примыкали прямо к гостиной. Хавинский отправился за ним. Антон услышал, как хлопнули двери. Промышленник и шантажист остались наедине.
Ох, дорого бы он отдал, чтобы услышать, о чем они там говорили. Интересно, заплатит ли Петр Петрович своему недругу, или же пойдет на попятную? Вообще, студента удивило, что он, человек строгий и выдержанный, так запросто спустил оскорбления и свой адрес и в адрес своих гостей. На людей склада Петра Петровича Островского это было не похоже. Хотя кто их там знает, эти порядки в высшем обществе?
Когда он стал рассуждать об этом, то призадумался. Только вчера вечером он попал в этот дом, а уже произошло столько всего интересного и в то же время непонятного. Таинственный шантажист и не менее таинственный телохранитель, какой-то денежный долг, подозрительный дворецкий с револьвером наперевес, какой-то Илья Ремизов, добивающийся руки Маргариты и ведший себя с ней за столом столь бесцеремонным образом. Да и сама Марго…
Когда подумал про Марго, передернулся. Вспомнил о прошлой ночи. Он до сих пор чувствовал ее запах, прикосновение нежных пальцев, томное дыхание в порыве страсти. И произошло все как-то сразу, в один момент, но казалось, прошла целая вечность. Он даже не мог дать этому названия, потому что ничего подобного с Антоном еще не случалось. И забыть такое было никак невозможно.
Неужели он влюбился? Довольно странно, если учесть, что знает ее всего одну ночь. Одну, но зато какую! Безумную, страстную, озаренную божественным светом.
Эта ночь перевернула в нем все. Появилось ясное осознание того, что без этой девушки он уже не сможет. Настолько глубоко она засела в его сердце, настолько слился он с ней тогда, на мягкой кровати, что, казалось, частичка этой прекрасной девушки навсегда осталась в его душе и уж больше никогда ее не покинет. И как он хотел обнять ее сейчас, успокоить, провести ладонью по ее черным, распущенным волосам.
И быть с ней рядом. Всегда. Да, пусть она ведет себя немного странно, пусть выросла совсем в других условиях и по-детски наивна, но это не портит ее, а скорее наоборот – придает неповторимое очарование, перед которыми невозможно устоять. Разве редкий цветок не требует особого ухода, особых условий содержания? И разве Марго – не этот редкий цветок? Думая об этом, Антон поймал себя на том, что плачет, и сам на себя разозлился. Проклятая впечатлительность! Вроде уже не ребенок, а распустил нюни. Тоже мне, шекспировский Ромео.
Кравцов и Чернокуцкий остались в гостиной одни (Уильям вышел на кухню). Стали делиться впечатлениями.
– Это не человек, а сущий дьявол, Евгений Павлович. Вы видели?
– Никакой он не дьявол, а просто заносчивый хвастун, которого не мешало бы проучить. Да и потом…ик!…Ух ты, снова началось. Как выпью, начинаю икать, видели вы что-нибудь подобное? Ха-ха. Вот всегда так. Как говорится, не хочешь икать, не пей. Ну а мне, вижу, уготовано икать всю оставшуюся жизнь. Такая вот…ик!…Проблема.
Но Андрею Александровичу было явно не до шуток. Он до сих пор не мог прийти в себя после этой сцены с револьвером, и лицо его, побелевшее от страха, так белым и осталось. Не привык поверенный, видать, к подобным штукам. Да и дела, должно быть, решал по большей части мирные, не уголовные.
– А пойдемте-ка с вами покурим, а? У меня есть замечательные сигары, по пять рублей штука? Не желаете ли угоститься?
Кравцов желал, поэтому ответил утвердительно.
– Но имейте в виду, – добавил он, – Петр Петрович не переносит запаха дыма. Придется нам с вами проследовать на крыльцо, в беседку. Там замечательная курилка для гостей.
– Бывал там неоднократно…ик!… И согласен с каждым вашим словом. Курилка и вправду потрясающая.
– В таком случае, прошу.
Чернокуцкий стал шарить глазами в поисках чего-то, а потом громко, что было сил, позвал дворецкого. Тот в мгновение ока появился в дверях, как будто все время там и стоял.
– Уильям, где мой плащ, черт бы тебя побрал?!
Но англичанин на фамильярное обращение совсем не обиделся. Похоже, в этом странном доме это было в порядке вещей. А может, Уильям не отреагировал потому, что исходило это из уст ни с кем не церемонившегося, но зато доброго и честного графа?
– Прошу вас, Евгений Павлович.
Плащ тут же нашелся. Оказалось, Чернокуцкий бросил его на диван, в самый угол гостиной.
– Матерь Божья, почему он такой мятый? – Негодовал граф. – Карамба, готов дать голову на отсечение, что вчера, когда мы пришли сюда с Петром, он был только из прачечной и выглажен, как лысина английского премьер-министра.
Но на лице Уильяма не дрогнул ни один мускул, и он ответил в таком же спокойном тоне:
– Прошу меня извинить, но вы, после того как бросили его на кровать, изволили на него лечь и проспали так до сегодняшнего утра.
– В самом деле? Ик!…Скажите, многоуважаемый и горячо любимый мой…Ик!… Уильям, а я был сильно пьян вчера?
– Не более чем сейчас, граф.
– Да ну?! А вы знаете, что я вас очень-очень люблю и горячо уважаю? А ну говорите, знали или нет?
Но и здесь лицо уроженца Туманного Альбиона осталось непроницаемым.
– Всегда это знал, мой дорогой граф.
– Вот люблю я его, ей-Богу люблю, не поверите, – все приговаривал Чернокуцкий, обращаясь уже к Кравцову. – Помню как-то раз…
Но о чем дальше говорил выпивший Евгений Павлович, Антон не услышал, потому что они с Андреем Александровичем вышли на улицу. Вскоре, убрав со стола грязные приборы, ушел и Уильям. В гостиной никого не осталось.
Пойти и мне, что ли, покурить, подумал студент.
Сообразив, что в своем укрытии делать больше нечего, он направился к входной двери. Не прошло и полминуты, как он уже шагал по выложенной мозаикой дорожке по направлению к беседке, которая располагалась слева от особняка. Беседка эта имела форму арки, а к ней вели две массивные ступеньки, такой же расцветки, как и дорожка к дому. Вокруг росли тюльпаны, контрастируя цветом своих бутонов с черными решетками курилки. Трава была аккуратно пострижена заботливым садовником. Сад у Петра Островского был хоть и невелик, но поистине красив.
Но посмотрев на улицу, за решетчатое ограждение, Антон обомлел. За воротами стояла черная карета, запряженная отличной двойкой. Та самая, в которую вчера вечером пытались затащить богатого промышленника и Маргариту Петровну. Лошади от безделья перебирали копытами и крутили головами из стороны в сторону, щурясь от яркого полуденного солнца.
На козлах, свесив ноги, сидел страшный альбинос. Теперь, присмотревшись повнимательнее, Антон увидел, что он действительно турок. Восточный разрез глаз, орлиный нос, густые, взлохмаченные брови. Правда, волосы на голове не черные, а бесцветные.
И одет он не так, как вчера. На нем был прекрасного покроя широкий светло-коричневый камзол, обшитый красной каймой. В руках он крутил кинжал, и острый клинок отбрасывал золотистые солнечные блики. Увидев Антона, турок прищурился, и лицо его исказилось нескрываемой злобой. От такого взгляда внутри у молодого студента все похолодело. Выходит, узнал.
Не желая смотреть на недоброго турка, Антон Ковров отвернулся и зашагал дальше к беседке. Чернокуцкий и поверенный Кравцов курили сигары, пуская под кованый навес клубы сизого дыма. Увидели студента, улыбнулись.
– О, вот и наш вчерашний спаситель, – поприветствовал его граф. – Вы знакомы с…Ик!…С Андреем Александровичем?
Поверенный чуть заметно кивнул и протянул ему руку. Поздоровались.
– Антон Семенович Ковров, очень рад познакомиться.
– Взаимно, Петр Петрович о вас рассказывал. Вы молодец, очень одобряю ваш поступок.
– Благодарю вас, Андрей Александрович, но одобрять тут нечего. Любой человек, обладающий чувством собственного достоинства, поступил бы так же.
– Тем не менее, примите мою искреннюю благодарность. Петр Петрович не только мой клиент, но и хороший друг. И я горжусь, что такой замечательный человек как он не брезгует порой спросить у меня совета. Но ладно, что это я о себе? Как вы, как ваша рана?
– Благодарю, уже лучше.
– Очень рад. А вы слышали, мой новый знакомец, что произошло сегодня утром, вот только что?
Антон подумал, что не стоит строить из себя неосведомленного. Но и раскрываться полностью он был не намерен.
– Если вы про мерзавца Хавинского, то знаю. Услышал обрывки вашей беседы в столовой.
– Это не мерзавец, а сущий дьявол! – Произнес поверенный, но непонятно, кому именно адресовал свои слова – то ли Антону, то ли самому себе.
– Граф имел честь упомянуть имя этого человека вчера вечером. То, что он редкостный мерзавец, я уже понял. Но чем он так страшен, что сам Петр Петрович, как мне показалось, его побаивается?
Поверенный выпустил кольцо сигарного дыма. Посмотрел, как оно медленно расползается под потолком, а потом ответил:
– Почему он так опасен, мало кто знает наверняка. Но вокруг него ходят множество нехороших слухов. Поговаривают, что на его совести несколько нераскрытых убийств, а также шантаж, вымогательства и прочие незаконные авантюры. Было предпринято немало попыток, в том числе и с моей стороны, отправить его в арестантские ссылки, но всякий раз ему помогала какая-то неведомая сила. То свидетель куда-то исчез, то улик оказывалось недостаточно. А однажды приключилась история, которая буквально потрясла всю общественность. Скажите, вы слышали что-нибудь про бриллиант Стелла?
Антон раскурил любезно предложенную сигару и с первой же затяжки скрутился пополам в приступе продолжительного кашля.
– Что с вами? – Перепугался Кравцов, усиленно хлопая по спине задыхающегося студента.
– Простите ради Бога, дымом поперхнулся, – ответил юноша, разогнувшись. Лицо его было красное, как панцирь только что сваренного рака. – Слишком крепкие. Как вы их курите?
– Отменные сигары, – обиделся Андрей Александрович. – Кубинские, высшего качества. Сам Дизраэли, говорят, такие курил.
– Не буду спорить, но мне от них плохо.
Поверенный развел руками.
– Прошу извинить, других не имею.
Антон взял его за рукав.
– Это ничего, совсем ничего. У меня есть свои, в комнате. Если не возражаете, я мигом сбегаю и вернусь. А вы мне про бриллиант расскажете, ладно? Очень уж охота послушать.
– Да, прошу вас. Мы подождем.
Ковров быстрым шагом проследовал в дом и через несколько минут вернулся, держа в руке сигару. Она была гораздо тоньше той, которую предложил ему поверенный. Чиркнул зажигалкой, прикурил.
– Слабенький вы, как я погляжу, – укоризненно заметил граф. – Настоящие мужчины предпочитают…ик…Крепкое курево. В нашем полку только такие и курили.
Антон пожал плечами, но ничего не ответил.
– Прошу вас, Андрей Александрович, продолжайте, – попросил юноша. – Вы остановились на драгоценном камне. Стелла, кажется?
– Да, Стелла! Это легендарнейший драгоценный камень в Европе. Весит, кажется, более пятидесяти пяти карат. Видел его несколько раз, но увы, только лишь на картинках, в сборниках «Западные и восточные драгоценные каменья». Скажу прямо, камень небывалой красоты, и он сразу же привлек мое внимание.
Сказано было с воодушевлением, потому что бриллиант этот действительно однажды поразил воображение молодого студента. Хоть к драгоценностям он был равнодушен и читал о них исключительно ради собственного удовольствия, но оценивал их не за их денежную стоимость, а исключительно за внешнюю красоту.
– Ну что же, неплохо. Что еще можете о нем сказать?
Антон кое-что читал об этой реликвии и не преминул случаем блеснуть эрудицией.
– Насколько я помню, камень этот, как и многие другие, был привезен из Индии, еще очень давно. В Европе же его впервые увидели у короля Карла Смелого. Говорят, что Карл, согласно арабскому поверью, считал, что из двух воюющих сторон побеждает та, которая владеет более тяжелым алмазом. Поэтому после того, как голландский дворянин Луи де Журвель огранил этот камень, Карл повелел вставить его в свой шлем наподобие кокарды. В битве с войсками швейцарцев Карл Смелый вступил в поединок с самым храбрым воином противника, превосходившем его по физической силе. На своем боевом коне он промчался вдоль вражеского войска, развернулся на скаку и неожиданно для всех стал напротив солнца.
Все удивились такой элементарной тактической ошибке. Однако это совсем не было ошибкой: во время поединка Карл стал мотать своей головой из стороны в сторону, солнечным зайчиком от бриллианта ослепил противника и ловко проткнул его шпагой.
Однако победы ему это не принесло, потому что войско его потерпело сокрушительное фиаско, а сам он был убит прямо на поле боя. Стеллу нашел на обледенелом поле какой-то швейцарский солдат и продал его местному священнику всего за один гульден, так как не знал настоящей стоимости камня. Потом он каким-то образом попал к португальскому королю, а уже после – к маркизу Николя де Вале, отпрыску французской династии Валуа и близкого друга Генриха Третьего. У маркиза он пробыл довольно долго, а потом оказался у английского короля Якова Первого.
– Все так, мой юный друг, все так, – сигара Андрея Александровича потухла, и он раскурил ее снова. Вижу, с этой легендой вы знакомы. А знаете ли вы, что за камнем охотился сам Наполеон, но так и не смог найти?
– Что-то не припомню.
– Он послал на поиски своего самого хитрого и умного агента, но тот не смог отыскать никаких следов этой реликвии.
– Да, точно. Потом Стелла оказалась в России, правильно? В 1828 году, когда ее приобрел владелец российских угледобывающих заводов Сергей Покровский.
– И заметьте, приобрел незаконно! – Подмигнул Андрей Александрович. – К Покровскому алмаз попал через дочь Франциска I, короля обеих Сицилий. Доподлинно известно, что вскоре после этой покупки, он слег с какой-то странной болезнью, похожей на тропическую лихорадку. Лекари только руками разводили. Чем только не лечили, какими травами не потчевали – все зря. Преставился уважаемый миллионщик в страшных мучениях. Ну, а бриллиант по наследству достался его законной супруге, княгине Аделаиде Покровской. Что было дальше, знаете?
Антон улыбнулся, будто Андрей Александрович задал ему глупый вопрос.
– По-моему, это всем известно. Княгиня, похоронив со всеми почестями мужа, вышла замуж за известного на тот момент историка Филиппа Вяземского. И до сих пор камень находится у нее. Кстати, два года назад у нее скончался единственный сын.
Поверенный усмехнулся.
– То есть вы считаете, что Стелла до сих пор находится в её коллекции?
