Затем он отключил связь, быстро разобрал мобильный телефон, вынул сим–карту и сжёг её на огне газовой плиты, не снимая небольшой кастрюли, в которую чуть ранее положил три яйца. Затем, немного подумав, выкинул в ведро остатки телефона, предварительно протерев их тряпкой. Подождал, пока закипит вода, затем снял кастрюлю и поставил её в раковину под холодную струю.
Он умел жить на лезвии ножа, скрывая в колоде пятого туза, и, если проигрывал, что случалось редко, отдавал дань противнику так, как принято в его мире. Быстро и безболезненно. Но сейчас был не тот случай.
Подумал, что тот, кто связывался с ним по этому номеру, остался без контакта. Но его поступок, наиболее рациональный в данной ситуации, с точки зрения логики его профессии был, безусловно, верен. Он осмотрелся, словно хотел по–новому взглянуть на мир, который окружал его последнее время. На секунду задумался, просчитывая в уме варианты.
Двухкомнатная квартира, на которую он поменял свою старую, трёхкомнатную, напоминала помещение операционной. Все было стерильно чисто и сверкало от малейшего попадания на предметы луча света, проникающего в комнату через бежевый тюль, скрывающий окна, выходившие на набережную. Он любил смотреть на воду. Даже если это была Яуза.
Мужчина отметил время на часах, причём сделал это чисто автоматически, без всякого анализа. Просто запомнил, когда уничтожил сим–карту. Он всегда запоминал всё, что видел и делал. И это качество отличало его от многих людей, живущих на этой планете. Но именно это мешало оставаться спокойным.
Глубокий вдох и медленный выдох приподняли и опустили грудную клетку.
С высоты четвёртого этажа он заметил автомобиль, которого там вечером не было. Их присутствие он обнаружил почти сразу, как только было выставлено наблюдение, три месяца назад. Но никогда они не подбирались настолько близко. Значит, действительно пора.
Попытка выстроить в мыслях некую линию поведения после полученного, предупредительного сигнала заставила его более жёстко пересмотреть свои действия за последние месяцы. Но никаких ошибок не было, и посему выводы напрашивались сами собой. Его обложили для тотального контроля, что косвенно доказывало начало финальной части операции. И это было плохо, потому что не было предусмотрено планом.
Отойдя от окна, он включил телевизор. На каких–нибудь информационных каналах обязательно промелькнёт нечто важное. Он прощёлкал почти все каналы, что были на телевизоре, и только на самом последнем, московском, услышал, что хотел.
Корреспондент – милая девушка лет двадцати пяти с внешностью модели и такими же мозгами, скорее красовалась перед объективом камеры, нежели пыталась передать нечто важное зрителям. Она, сжимая перед губами микрофон, вызвав у него непроизвольную улыбку, проговорила:
– Запланированная встреча Президента Российской Федерации с Премьер–министром Японии перенесена на середину сентября.
В отличие от корреспондента, он знал точную дату и место встречи.
Мужчина выслушал информацию, как должное. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Слова, вылетевшие из динамиков широкоформатного «SONY», не затрагивали его сознания. Но именно сейчас его мозг получил то, что ему так не хватало для анализа. О встрече объявили всенародно. В условиях тотального контроля именно эта новость станет тем запалом, который взорвёт систему.
– Значит, через неделю, – проговорил он сам себе сухим голосом. – Отступать некуда, позади Москва.
Слова попадали в ухо, затем на барабанную перепонку, выбивая дробь из понятных лишь мозгу сигналов, которые сплошным потоком поступали в левое полушарие, отвечающее за логику. Кровь, обеспечивающая питательными элементами мозговую систему, стала более интенсивно качаться по артериям и венам. Сосуды чуть ли не лопались от избытка крови, но так было надо. Чтобы он мог сделать правильные выводы и выработать соответствующие решение.
Оператор, сидящий в нескольких километрах от его квартиры, недоумённо повёл взглядом в сторону новейшего оборудования автоматической записи разговоров. Он слышал речь корреспондента о встрече в Токио и пока не мог увязать её с его словами о Москве. Причём тут Москва, и почему отступать некуда? Но на всякий случай отметил время произнесения фразы в дежурном журнале.
Наконец мужчина, сделав последний комплекс упражнений, присел на кресло и закрыл глаза. Перед ним все более чётко вырисовывалась схема будущих действий, и мысли, ещё недавно непонятные и противоречивые, сейчас напоминали стаю рыб, плывущих в одну сторону.
Пора.
Следующий час прошёл в подготовке к грядущим событиям. В походную сумку с множеством замков он бросил чистую рубаху, джинсы и серую куртку с потайными карманами. А также наградной пистолет с навинченной системой бесшумной стрельбы, хотя он всегда считал, что первая, выпушенная из ствола пуля, означала последний день в карьере разведчика. Ноутбук и документы, часть из которых была на его имя, положил сверху.
Прошло ещё минут пять. Причём он точно знал, что именно пять, а не три или шесть, доверяя внутреннему циферблату больше, чем наручным часам фирмы «Сейко», которые лежали на столе в гостиной. Старик Сунь–Синь был прав, считая, что тактика, это умение заставить врага думать, что ты далеко, когда, на самом деле, ты рядом.
А вот стратегия – наоборот: враг думает, что ты рядом, а ты очень далеко. Этот китайский полководец, живший две тысячи лет назад, видел грядущее, хотя так и не выиграл ни одного сражения.
И так стратегия забыта – наступило время тактики.
Затем он встал и подошёл к холодильнику, где на верхней полке лежали шприцы и ампулы с лекарством. Он выбрал один с самой тонкой иглой и вытащил из целлофановой оболочки стеклянный сосуд с жёлтой жидкостью. Препарат повышает подвижность в суставах и улучшает метаболизм организма. Вскрыл шприц и отломил кончик на ампуле. Вставил в неё иглу и втянул поршнем почти всю жидкость. Избавился от пузырьков с воздухом, на четверть его опустошив. Закатал рукав на левой руке, перетянул мышцы бицепса резиновым жгутом. Поработал кулаком так, что тонкие линии жизни на синих татуировках, набухли от избыточного давления.
Затем сжал кулак, настолько сильно, что одна из вен отчётливо вылезла наружу. В неё он и воткнул иглу, чуть припустив поршень, чтобы кровь немного попала внутрь шприца, затем медленно надавил на него. И давил до тех пор, пока вся жидкость не исчезла в вене.
Единственный способ выжить – мильфедрон. Десять кубиков длительного действия. Столько ещё никто не принимал. Но ему нужен был стимул, потому что вся его дальнейшая жизнь, если он проиграет, не стоила и рубля.
– Ты, Дмитрий Дмитриевич, должен понять одно. Есть задача, которую надо решать, и есть обязательство перед страной, которое не отменишь. Не могу приказать. Сам ещё не всё понимаю. Думаю, разберёшься на месте, – у себя дома директор СВР был мягким и пушистым, а не остро заточенным клинком готовым к бою, как на работе. Представляя собой плюшевую игрушку с добрыми глазами, которым хотелось верить, он ещё раз внимательно взглянул в лицо собеседника. Его взгляд был полон уважения, и даже чуть–чуть восхищения, замешанного на вере.
– От твоей работы там зависит многое здесь. Знаю, что ставится на кон. Но это – наш крест. Твой крест и мой.
Боли Дмитрий Дмитриевич не чувствовал. К ней он привык лет сорок назад. По заверениям врачей, эффект наступит не раньше, чем через три часа. А это значит – в девять утра и продержится чуть более пяти суток. За это время ему нужно успеть сделать то, что наметил для себя почти полгода назад. В день исчезновения дочери. И его жизнь в эти минуты, не представляла для него никакой ценности.
– Да, товарищ директор, – ответил он в их последнюю встречу, – я всё понимаю.
– Ну, зачем так официально?
– Хорошо, Коля. Так тому и быть.
С тех пор прошло больше двух лет. В его возрасте время мчится как лошадь за призом на ипподроме, не обращая внимания на тех, кто справа и слева. И всё это время он ждал этой минуты. И ещё, он был уверен, что сегодня вечером, ближе к ночи, его обязательно убьют. Его труп был частью общей картины, которую он собирался нарисовать красками, созданными из его мыслей, сомнений и желаний.
Набережная Яузы. Алексей Ванин
Ночь выдалась на удивление спокойной. Лишь барабанный стук дождя по лобовому стеклу напоминал о работе, ибо именно из–за неё сейчас они и протирали штаны, сидя в машине в ожидании утра, которое было на подходе. Но именно в эти предутренние часы ночь особенно темна и, как говорит классик, полна ужасов.
Мужчин, сидящих в темно–синем джипе последней модели, было трое. Машина была предоставлена заинтересованным лицом и учитывала возможность быстро догнать беглеца. А также позволяла удобно провести время, когда главной задачей было – ждать. Присмотревшись к ним внимательней, можно было заметить, что они отличались от остальных людей более цепким взглядом, железными нервами и работоспособной мышечной системой.
Все что они хотели сказать друг другу, было сказано. Всем, чем они могли поделиться – уже поделились. Были рассказаны все байки из мужского фольклора, кто кому набил рожу и зачем. Какие пистолеты лучше. Наши или бельгийские. Хотя кое–кто из сидящих в автомобиле мужчин считал, что лучше итальянских, как по кучности боя, так и по плавности хода затвора, нет. Именно они наиболее эффективны в ближнем бою. А также кто, сколько и с кем выпил.
Третий месяц их группа следила за каждым шагом старика, живущего на четвёртом этаже сталинского дома, подробно анализируя его поступки. Надо было найти прямое или косвенное доказательство противоправных действий. Но не было зацепок, что нервировало, как минимум, нескольких генералов и чиновников, чьи кабинеты находились на Старой площади в Москве и на Лубянке.
Совсем ещё молодому водителю, бывшему чемпиону Москвы по ралли, сидящему за рулём оперативного джипа, не позволяла расслабиться общая, напряжённая обстановка в салоне. Поэтому он держал правую руку на рычаге переключения передач, порой непроизвольно сжимая его чёрный набалдашник, и периодически всматривался в зеркало заднего вида, выискивая возможное препятствие за спиной, мешающее манёвру.
Справа от него разместился старший группы в звании майора. Он был одет в чёрную кожаную куртку из 90?х и джинсы свободного покроя. А на заднем сиденье сидел тридцатипятилетний оперативник в модном костюме, переведённый из Якутска около восьми месяцев назад специальным распоряжением директора ФСБ. Он был похож на контрразведчика, как бульдог на скаковую лошадь.
– Работать надо, а не эсэмэсить, – тихо проговорил старший группы, обративший внимание, что модник за его спиной увлёкся перепиской по смартфону и практически не поднимал глаз.
– Это с женой. Зачитать?
– Не надо.
Всего по объекту работало четыре группы, не считая технарей – специалистов технической службы, разместивших свою аппаратуру в его квартире. Но все было впустую. Установленные дома и на даче камеры слежения были совершенством инженерной мысли и фиксировали жизнь обывателя, давно отошедшего от работы, живущего своей незамысловатой жизнью, невесёлой, скорее серой и скучной. В пять подъем. Лёгкая зарядка. Завтрак. Чтение газеты или просмотр телевизора. И такому поведению можно было поверить, если бы те, кто собственно и организовал все это, не знали бы фигуранта несколько десятков лет. Поверить в то, что ОН превратился в пенсионера, они просто не могли, ибо прошли с ним ту же школу жизни.
– Второй, я первый, что у вас?
– Как всегда.
– Не расслабляйтесь…, – ответил старший, и подумал, – ты, вряд ли позволишь. Затем, спустя пару секунд произнёс:
– Когда смена? Уже почти рассвело, – даже при разговорах с руководством, он никогда не называл ни время, ни место стоянки.
– Ждите…
– Который час? – раздалось сзади.
– Почти восемь, – отозвался водитель.
Старший группы откинул поседевшую на висках голову на подлокотник и закрыл глаза на недолгие десять секунд. Это упражнение прочищало мозги и зрение, а заодно позволяло, как минимум, на некоторое время остаться одному.
Прошёл ещё час.
– Клиент, – ни к кому не обращаясь, проговорил водитель, чернявый парнишка лет двадцати пяти с тонкой линией усиков, делающих его похожим на какого–то актёра начала двадцатого века.
– Внимание, – но слова были не нужны, так как все мгновенно напряглись, хотя внешне и остались расслабленными.
Старший тихо, словно его мог услышать тот самый «клиент», за которым приделали ноги, проговорил в микрофон:
– Приготовится. Наш вышел из дома.
Сидящий на заднем сиденье мужчина сделал отметку в журнале контроля, выведя в графе «время» цифру восемь тридцать шесть, перед этим глянув на циферблат наручных часов. Требование заказчика. Затем он перелистал журнал на несколько страниц назад, затем ещё раз, и только потом высказал своё мнение:
– Сегодня на шесть минут позже срока, – чем заставил обернуться старшего экипажа.
– А раньше?
– Судя по записям, в течение последних двух недель он выходил из подъезда своего дома в восемь тридцать, но сегодня опоздал на шесть минут.
– Почему?
– Не знаю…, – соврал собеседник, моргнув раскосыми глазами.
– Где клиент? – это уже к водителю, развалившемуся в кресле.
– Зашёл за угол. Там его встретит «Третий».
– Так, Лёша, мухой в подъезд. Посмотри, почему опоздал с выходом. В общем, поводи жалом. Присутствие не афишируй…
– Ладно, командир, пошёл.
Из машины – джипа «Чероки» вылез невысокий, но крепкий на вид, мужчина. Вроде бы неторопливо, но в то же время весьма рационально, а, следовательно, быстро. Он столь же стремительно зашагал в сторону закрытой входной двери сталинского дома. Этот дом, стоявший на набережной Яузы, когда–то был местом проживания высшего генералитета Советской Армии. Построенный где–то в начале тридцатых годов, архитектурный ансамбль представлял собой долговременную огневую точку, чтобы в случае войны мог продержаться достаточно долго. Пронизанный проходами, в его хитросплетении мог разобраться только человек, проживший в доме не менее года.
– А парень, вроде, наш, – смотря в спину товарища, проговорил водитель.
– Наш то, наш, но я не очень люблю прикомандированных.
– Так какой он прикомандированный. Уже почти полгода вместе.
Тем временем, немного поколдовав у электронного замка, Лёша мгновенно исчез в чёрном проёме подъезда. Затем быстро, насколько это было возможно, пальцами правой руки вынул из одного почтового ящика записку, написанную от руки и содержащую набор цифр. Пробежался по ней глазами. Сунул её в соседний (через один) ящик и вышел на улицу. Через минуту он столь же стремительно преодолел расстояние между домом и автомобилем группы слежения и, ввалившись внутрь, повёл носом, словно почуял гниль.
– Лифт на ремонте. Дедушка шёл пешком с четвёртого этажа. Лестницы большие, двадцать две ступеньки. Человек в возрасте объекта может преодолеть их за шесть – семь минут. Если идёт неторопливо. Времени опоздания соответствует. Да, и проветрить салон не помешает.
На последнее высказывание старший группы не обратил внимания.
– По его внешнему виду не скажешь, что он слишком–то запыхался.
– Что косвенно подтверждает факт, что торопиться дедушке никуда не надо, – заключил Лёша, захлопнув двери джипа.
– Ты заметил, что выходя, он даже не оглянулся по сторонам, хотя ранее делал этот жест головой, и, как правило, в нашу сторону…, – задумчиво высказал замеченную странность в поведении объекта старший.
– Отметить в журнале? – шёпотом задал вопрос Лёша.
Командир группы подумал, раскидывая мозгами так и эдак, затем, без намёка на юмор, согласился.
– Да. И проверь, действительно ли лифт по этому адресу сегодня не работал.
– Движение начинаем? – это подал голос водитель, самый младший по возрасту и званию в группе наблюдения.
– Дождёмся, пока его примет третий. И только тогда.
– А у тебя нет ощущения, что за нами наблюдают? – сидящий за спиной Алексей Ванин произнёс фразу настолько тихим голосом, что старший экипажа не сразу её и разобрал, лишь проникнув в его мозг, она заставила его обернуться и внимательным взглядом окинуть подчинённого.
Кетсу Киташи. Токио. Вчера
Глубокий вечер. На улице – никого. Дождь. Под ногами лежит безупречно ровный тротуар, исчезающий в сумраке водяных струй. Через дорогу несколько деревянных строений конца прошлого века с изогнутыми черепичными крышами, сверкающими в ночи с каждой вспышкой молнии. На первом этаже кафе с сидящими за столиками мужчинами и женщинами. Мужчин больше, если судить по взгляду снаружи. Сверкающие гирлянды традиционных фонарей, подвешенных перед входом, зазывают внутрь. Если провести взглядом слева направо так, как художники проводят кистью по мольберту линию горизонта, можно рассмотреть в пелене дождя бетонное здание банка и, чуть дальше, универмаг с яркими рекламными постерами мужественных мужчин и сексапильных женщин.
От кирпичной кладки закрытого полгода назад завода «Ниссан», находящейся за спиной, веет холодом. Над головой скользят свинцовые тучи, набухшие от воды. Под ботинками лужи, в которых отражаются тучи, кирпичная стена и моё лицо.
Скрываясь на тёмной стороне улицы, я жду её. Это последнее место, куда она придёт вопреки всему. Тусклый свет уличного фонаря, пробиваясь сквозь завесу муссона, прилип к асфальту жёлтым пятном справа в десяти метрах. Не мы управляем кармой, она правит нами. Впрочем, не только. Ибо месть, грубо толкнувшая меня в спину так сильно, что я перестал мыслить разумно, раскрасила мои мысли в чёрный цвет.
Время муссонов.
Боль до сих пор не прошла, словно потешаясь над моей волей, она заставляет страдать. Как визжащая дрель, сверлом вгрызающаяся в твёрдый бетон, истязает душу изнутри, не оставляя места жалости и состраданию. Грязный поток под ногами, состоящий из жёлтых листьев, окурков и бумаги, заставляет сделать пару шагов назад. В сумрак.
Темнеет так же быстро, как и в песках Сирии. Если бы не дождь, сбивший к земле густую бязь душной паутины дня, ожидание превратилось бы в муку. Но сложилось так, и я прижимаюсь спиной к мокрым кирпичам, скрываясь от фар проезжающих мимо автомобилей, каждый из которых старается обдать грязью, заставляя понять сущность моего бытия.
В плотном тумане исчезает прошлое, а будущее маячит в закоулках страха, где дьявол потешается надо мной, мстя за прошлые обиды. Я не помню зла, лишь веду учёт, и чего во мне сейчас с избытком, так это терпения. Но даже его недостаточно, когда понимаешь, что жизнь – это пустота в мире разложенных по рангам эмоций, где каждая раскрашена в свой цвет. Вспыхнувшие при рождении, к середине жизни они тускнеют, превращаясь в головёшки. От чего и мир вокруг становится чёрным. Как уголь.
Но мне известно, что если в мире и существует справедливость, то она заключена в моих кулаках, спрятанных в карманы брюк. И плевать на предрассудки, хотя нечто, глубоко сидящее внутри, заставляет относиться с уважением к этому городу, окружившему меня. И оно взаимно.
«Ты кто?» – раздаётся сквозь мысли далёкий голос, стараясь растворить реальность соляной кислотой прошлого. Он пронзает меня вопросами, как стрелы врагов, требуя ответа. Но сейчас их нет. Голос мешает сосредоточиться, проникая в сознание, лишает преимущества. Но тщетно.
