Я не уйду.
Из–за стеклянной двери кафе показался мужчина лет тридцати. По его покатым плечам прошёлся ливень, от чего он суетливо поёжился, прибавил шагу, спасаясь от муссона. Он не вызвал тревоги, но я чувствовал, что опасность где–то рядом. Смешно прыгая через лужи, ему, наконец, удалось добраться до своего автомобиля. Но одной ногой он попал в лужу, и до меня донёсся его недовольный фальцет. Плотная стена воды мешала рассмотреть марку машины.
В какой–то момент в его походке мне почудилось нечто хищное, знакомое, но прислушавшись к своему внутреннему голосу, я понял, что, скорее всего, опасности он не представляет. Доверять своему второму «я» мне приходилось довольно часто, и до сих пор не было сбоя. Непроизвольно постучав по мокрой стене кулаком, я подумал, что моё нынешнее состояние – итог моей жизни. И этот дождь, и этот город, немного враждебный по отношению ко мне, и эта страна – чуждые для меня материи, хотя я честно пытался понять их поступки, мысли. Ибо понимание того, что меня окружало сейчас, было ключом к загадке, которую требовалось разгадать в будущем.
«Ты кто?»
Ноет тело и болит правая рука в районе трицепса. Сутки назад я пропустил удар, который мог быть смертельным. Тогда повезло. Знать бы, сколько ещё везения предоставит жизнь. Если мне и предстоит умереть, то только не в такую погоду. Муссон не лучшее время для смерти.
Осень не моё время года. Я не люблю её, ну как кошки – собак. И ненавижу дождь. Уже ненавижу, хотя когда–то он был частью моей кармы. И первый снег, уснувший на бескрайних полях, и золото листвы, талантливо описанные поэтами и художниками моей Родины, вызывают настолько негативные эмоции, что даже близкие мне люди считают меня в это время года особенно невыносимым.
Чёртов дождь… От боли сводит мышцы, и накатывает слабость.
Задумавшись, я не заметил приближающегося человека, чья тень, коснувшись моих ботинок, заставила обернуться. Но я тут же взял себя в руки, увидев перед собой всего лишь немолодую японку. Поклонившись, она что–то произнесла, и в попытке понять её я погрузился в свою память, стараясь раскрыть спрятанный внутри меня словарь.
– Аригато…, – я покачал головой в уверенности, что она поймёт меня. Если благодарность и была сейчас в чьей–то крови, то только не в моей. Месть. Именно этим коктейлем я был полон, как бокал с пивом у завсегдатаев бара напротив. Именно она не позволяла остыть моей крови, превратив её в гудрон. Из–за неё я здесь.
Ответный кивок в темноте, как продолжение её пути, и закравшиеся подозрения, что ей, возможно, подвластны мои мысли, настолько сильно царапнули душу, что непроизвольно заставили плотнее сжать губы. И лишь осознав, что слова ответной благодарности могут запоздать, я мгновенно выдохнул их вместе, со скопившимся в лёгких, воздухом.
Стук деревянных каблуков затих в переулке спустя пять минут. Вдохнув сырость, я досчитал до десяти, стараясь задержать её в лёгких, так, как меня учил мой жизненный опыт, и лишь потом я сделал выдох, получившийся слишком резким. Но странная, глупая нервозность спала. Хотя внутреннее напряжение, которое касалось меня своими липкими щупальцами, чувствовалось, вызывая омерзение.
Когда картинка кафе напротив расползлась, как отражение луны в воде, внутренние сигналы подали знак опасности, но дыхательная гимнастика успокоила вспыхнувшие ассоциации. В этот самый момент, когда неожиданная слабость растворилась в выдохе, мне показалось, что далеко на границе муссона, за линией уличного освещения остановилась машина с мощным двигателем. Бившая по его капоту крупная дробь дождя, водяными взрывами разлеталась по сторонам. Пытаясь что–то рассмотреть сквозь сумрак и лобовые стёкла автомобиля, я заметил красную точку вспыхнувшей сигареты. Она, как запрещающий цвет светофора, предупреждала об опасности. Моё второе «я» хотело что–то сказать, но мне пришлось натянуть узду своего воображения, заставив его заткнуться.
И тут я увидел её.
Екатерина Владимировна Голицына. Русская. Детдомовская. Специалист по интернет–технологиям. Возраст двадцать семь лет. Рост сто семьдесят два сантиметра. Вес пятьдесят девять килограмм. Мастер спорта по джиу–джитсу. По характеру выдержанная, пользуется уважением товарищей. В совершенстве владеет огнестрельным оружием. Лучшая в группе по скоростной стрельбе из пистолета по ростовой мишени. Свободно владеет японским и английским языками. Даже в сложной обстановке не теряет присутствие духа. Особые приметы – рыжеволосая. Являясь связником группы, работает под дипломатическим прикрытием в посольстве России.
Член нашей группы. Пропала, как и другие, три месяца назад. Думаю, она считает меня погибшим, и этот факт даёт мне шанс рассмотреть ситуацию изнутри, не только для определения уровня опасности, исходящего от неё. Я хочу найти виновного. В том, что он существует, я уверен настолько, насколько в это не верит никто. Что ж, наши пути расходились не раз, но на этот путь я встал намеренно. Он должен привести меня в Изумрудный город, где лишь покаяние спасёт их всех от моего возмездия. Я её вижу.
Пожелайте удачи, господа.
Почти шесть месяцев отсутствия смешали все краски на полотне нашей работы до такой степени, что разобрать кисть мастера практически невозможно. Это меня пугает, хотя по–настоящему испугать меня невозможно. Мои безумные мысли толкают меня в спину так сильно, что я напрягаюсь, отделяя мух от котлет. Хотя до сих пор не пойму, кто, все–таки, мы такие. Мухи или котлеты?
Она шла под зонтом, не оглядываясь, в полной уверенности своей безопасности. По информации, она иногда приходит сюда после восьми вечера. Значит и она получила сообщение. Я посмотрел вправо, но за рыжеволосой женщиной никто не шёл. Этот факт успокоил. Но кто тогда сидит в джипе в двухстах метрах от меня? Тем временем мысли перенеслись к ней, словно так я мог её защитить. Я не видел её полгода, и она не изменилась ни на грамм: высокая, хрупкая, красивая, лёгкая на подъём, с правильными европейскими чертами лица, умная и всегда уверенная в себе. Как стрела, выпущенная из арбалета. «Пусть войдёт в подъезд», – подумал я.
Между тем девушка миновала витрину кафе, скрывая под прозрачной тканью зонта золотую прядь и ступая по лужам сапожками с высокими каблучками. Спустя мгновение она исчезла в темноте подъезда пятиэтажного дома с номером сто шесть по Фудзуми–Камагоро дори. Не дожидаясь пока вспыхнет свет в её окне, я заношу ногу над лужей, лежащей на моём пути. Очень медленно и очень осторожно, как когда–то в Сирии, когда шёл сквозь минное поле. Это долгая история, и когда–нибудь я расскажу её вам.
Меня окружают мгла и безмолвие. И хотя старая японка исчезла за углом и давно растворилась в кромешной тьме, мысли о ней не дают успокоиться нервам. Звуки её каблучков, растаявшие в шёпоте дождя, всё ещё слышатся в ушах. А сейчас, не будь я так уверен в правильности своих поступков, обязательно попросил бы у Всевышнего помощи.
Иногда мне кажется, что моё нахождение здесь бессмысленно. Как бессмысленна природа с солнцем или дождём. Весной и летом. Как бессмысленны поступки людей. И в то же время я понимаю, что именно в этой бессмысленности скрывалось нечто большее, связывающее нас в единое целое. Жизнь. Ибо она – сущность человеческого бытия. И ради жизни я сейчас здесь.
Сквозь стекло окна кафе я заметил, как сидящий за столиком мужчина поднёс к губам дымящийся кофе. Затем повернул голову в мою сторону, но я был уверен, что он не видит меня. Скорее ему хотелось взглянуть на своё отражение. Он поправил волосы лёгким движением руки. Я пристально оценил его фигуру. Всмотрелся в его лицо. Нет, его я тоже никогда раньше не видел.
В этом старом районе Токио домики настолько близко ютились друг к другу, что казались единым организмом. Жёлтые глаза кафе, оставляя на дороге пятна выходного веселья, все больше расплывались в отражении мокрого асфальта, по которому мне предстояло перейти. И если мой внутренний голос прав – то все, что мной было и будет сделано не напрасно.
И эти слова: «Ты кто?» – так и останутся просто словами. Я знал, что этот вопрос, который он выдавил из себя, вскоре растворится в пороховой гари выстрела из пистолета, вставленного себе в рот. И его глаза, почерневшие от страха, спустя мгновение потухнут навечно. Это – карма. Он понимал это, так же как и я.
Дрожь спала, и тело вновь стало чувствовать мышцы. Прояснилось сознание. Такое случается в ожидании боя. Говорят, боль души можно вылечить раскаянием. Не знаю. Хотя то, что я сделал, не очень походило на него. Стараясь отстраниться от прошлого, я ещё раз глубоко вдохнул мокрый воздух, чтобы толкнуть себя в настоящее. И ещё раз посмотрел на часы, вывернув кисть. Семь пятьдесят две после полудня. В такт движению ног бьётся моё сердце. Возмездие – в этом я видел предназначение. Но сейчас все мысли были бестолковы и глупы, ибо я знал, что жизнь обретает смысл, лишь когда рука касается пистолета.
– Я знаю, – он взвёл курок пистолета с одним патроном в стволе, – Ты – Кадзи. Ураган, который потушит пламя, утопит камень в воде. Ты – злой ветер.
Пот застилал ему глаза, и его речь напоминала слова безумца. Я видел, как он слабел с каждой секундой, поэтому и спешил. Не хватало сил нажать спусковой крючок одним пальцем, и он сжал рукоять второй рукой с разбитыми в кровь кулаками. Мир погрузился в туман, но ему хватило воли надавить на спусковой крючок.
Подняв глаза к фасаду здания, я сконцентрировал фокус на крайнем окне справа. Сейчас, если что и насторожило меня, так это упавший на землю вечер, как на песок, подстреленный снайпером муртазак. Я посмотрел влево, затем вправо. И лишь почуяв запах крови, погрузился по щиколотку в лужу, ощутив холод, и двинулся, как мне казалось, в сторону мира, оставив за спиной запахи пороха.
Ссутулившись, чтобы казаться меньше, чем на самом деле, я торопливо пересёк улицу, направляясь к месту встречи. Взгляд, брошенный в витрину кафе, вновь скользнул по лицу сидящего за столиком мужчины. Его взгляд был направлен в мою сторону, но в глазах отсутствовало любопытство.
Подъезд мало чем отличался от таких же подъездов в других точках мира.
Быстро набрав код, я вошёл внутрь, оставляя на чистом кафеле прихожей мокрые следы. Взбежал по лестнице на второй этаж. И в тот самый момент, когда моя нога уже была занесена на последнюю ступеньку, где–то внутри себя я услышал пронзительную сирену, предупреждающую об опасности, настолько громкую, что заложило уши. Но до того, как она окончательно заглохнет, я делаю шаг в пустоту, ибо обратной дороги для меня уже нет.
А дождь все лил, как из шланга осатаневшего дворника, помешанного на чистоте.
Несколько человек, которых я видел, по отдельности не представляли опасности, но все разом вызывали тревогу. Сидящие в автомобиле люди, немолодая японка и мужчина из кафе напротив. Именно они все и включили сирену в моих мозгах.
Москва. Алексей Ванин
– Что–то такое есть, – медленно произнёс старший группы в ответ на замечание Ванина о возможном наблюдении за ними со стороны сторонних лиц. – Стоим, как три тополя на Плющихе. Первый, начинать движение?
– Остаётесь на месте. Дальше клиента ведёт Белых, – разнеслось в салоне припаркованного к парапету Яузы автомобиля, пронзив тишину, словно томагавк индейца из племени Чероки скальп белого колонизатора.
Наступило короткое, осеннее, московское утро, разбавленное косыми струями дождя, смазывающего картинку перед глазами настолько сильно, что контуры окружающих домов сливались в одно сплошное пятно. Тишина не нарушалась ни звуками работающих двигателей, ни говором людей, если не считать постукивание капель по металлической крыше салона отдалённо напоминающих барабанную дробь во время казни преступника на эшафоте.
Трое мужчин сидящих в салоне автомобиля продолжали перебрасываться между собой короткими, как плевок, фразами, настолько редкими, что пауза между предложениями напоминала время между пьянками. Они совсем бы уже заскучали, не случись неожиданного приказа «ждать». Он взбодрил их настолько, что удар электрического тока мог быть принят за ласковое поглаживание. Примостившееся было безмолвие растворилось в голосе с заднего сиденья.
– А нам не доверяют? – выразивший своё «фи» команде, только что поступившей по оперативной связи, Ванин был искренне недоволен. А гласила команда, что за Клиентом (по оперативной связи сказали – «Клиент», а не «Объект», что косвенно подтверждалось более высоким приоритетом ответственности) будет топать группа под руководством капитана Белых. Нет, он не против Белых. Вообще–то нормальный мужик этот капитан, но зачем тогда они тут торчали всю ночь?
– Сказано Белых, значит Белых. И хватит об этом. У нас здесь своих проблем невпроворот.
– Каких проблем?
– Таких. Сиди и не рыпайся. Наша задача сидеть и следить за домом. Кто пришёл, кто вышел…, и выяснять зачем. – Старший группы наблюдения говорил, практически не выказывая раздражения, хотя внутри него полыхал огонь. – Лишь, в крайнем случае, выдвигаемся за третьим.
Эти чёртовы прикомандированные никогда не поймут суть этой работы.
Как говорят французы – се ля ви. Или что–то похожее.
За эти месяцы, сменяясь с экипажем майора Володина и капитана Белых, траля, как воды Балтики рыбацкая шхуна, время и чередуясь между собой, им удалось нарисовать карту сечения Клиента. Так опера наружного наблюдения говорили о местах, любимых им для посещения. Карта была настолько подробной, что спроси их даже ночью, где сейчас их объект, они ответят мгновенно, лишь бросив взгляд на часы. Кафе, театр, бар или ресторан. Библиотека, если возникло желание полистать книгу. С кем и когда он эти места посещал.
Они отдавали себе отчёт обо всей сложности своей работы. И важности. Для дела, которому служат. У каждого, особенно у майора Никитина – старшего экипажа, который почти пятнадцать лет работал в управлении, сложились стереотипы поведения людей, которых он условно делил на «простых» и «сложных».
Простые имели предпочтения, обусловленные желаниями. Такие были похотливы. Девочки или мальчики. В зависимости от вкуса. Нетерпеливы. Всегда куда–то торопились. Любили понты, показать себя окружающим. За ними было тяжело наблюдать и тем более вести. Но они были предсказуемы. Хотя как тараканы, они постоянно меняли вектор движения. Однажды ему повезло тащить одного такого, по информации – педофила, работавшего в Посольстве дружественного государства. Его подозревали в шпионаже и решили подцепить на педофилии, заставив работать на нас. Но не удалось.
Тогда материалы по нему легли на стол Посла, вместе с его фотографиями, где тот развлекается с мальчиками школьного возраста. И, конечно, без комментариев. Попытка возмутиться наличием дипломатического иммунитета могла привести к массовому сбросу компромата в прессу. Посол предпочёл заткнуться. И ходатайствовать о замене дипломата, вербовка которого не удалась, на родину, где на такие вещи практически внимания не обращали.
Простые и были простыми. Они легко вычислялись, их поступки были понятны, они, словно открытая книга, не имели тайн. Их желания читались по их поведению и были ожидаемы.
Сложные были иные. Немногословные, неторопливые, вдумчивые, внешне спокойные и самое главное – далеко не молодые. Таких людей было легко вести. За такими объектами было приятно наблюдать. Маршруты их ложились на матрицу карт сечения безукоризненно ровными штрихами. Но вот предсказать их поведение наперёд было невозможно.
Ещё были такие, которые не попадали ни под один стандарт майора Никитина. Но их на всю его службу набиралось не более двух. Причём один из них и был тем самым Объектом наблюдения, из–за которого они третий месяц протирают штаны.
Карта его сечения была готова через неделю. Дом, парк, ресторан «Ткемали», грузинский и очень дорогой, обязательная прогулка вдоль Яузы по набережной. По вечерам. Обязательно поликлиника для бывших работников центрального аппарата. Дорогая, как и сама московская жизнь, но не для таких как он. По поступкам его можно было смело включать в группу как «сложных», так и «простых», если бы не требования начальства и количество экипажей, выписанных по его душу.
И в этом случае он попадал в ту самую, не поименованную Никитиным, группу особо тяжёлых «больных» с симптомами непредсказуемого поведения.
Иногда группа наблюдения отмечала его встречи с друзьями. И позднее, уже другие серьёзные люди выворачивали наружу их родственников до девятого колена, выискивая среди них того, кто мог заинтересовать контрразведку. Но таких оказалось немного. Проще говоря – трое. Все – бывшие школьные товарищи и однокурсники. Те, кто ещё был жив. Была ещё одна молодая особа, но их контакт засекли два месяца назад, и с тех пор её не было видно.
Один – предприниматель. Имел связи с Западом. Пришлось подключать СВР, но и они ничего предосудительного в его жизни не нашли. Второй – судья. Этого даже трясти по–взрослому не стали. Третий – журналист на телевидении. С ним мороки оказалось гораздо больше. И было принято решение взять его под колпак. А девушку так и не нашли. Да и чёрт с ней.
И ни одного нового знакомого. Ни одного серьёзного контакта. Ничего.
Но именно это вызывало подозрения у старшего группы Никитина, подозрения настолько невесомые, что кинь их на весы правосудия, стрелка даже не дрогнет.
– Ну, почему так происходит? – голос сзади если и раздражал, то не очень. – Даже геморрой не заработаешь на этих подушках, ну и работёнка, – и сидящий сзади оперативный работник с силой хлопнул по кожаному сиденью обеими ладонями.
– Тихо, – также весомо проговорил старый майор и включил на полную громкость оперативную связь.
В эфире что–то произошло, но что, понять было сложно, хотя, судя по интенсивному обмену довольно жёсткими формулировками между экипажами, возможно, объект был потерян.
– Проспали? – мгновенно догадался сидящий на заднем сиденье офицер.
– Не знаю.
Тем временем колкость фраз, по десятибалльной шкале, достигла апогея, медленно переходя на открытый мат. Старший группы чуть уменьшил звук.
– Проспать дедушку – значит, пора менять профессию, – философски раздалось сзади. И вслед первому изречению, раздалось очередное: – Якутская народная поговорка.
– Вижу его, – раздалось из радиостанции.
– Кажись, Махеров из экипажа Белых зацепился.
– Да, его голос, – немного подумав, согласился старший.
– От него не уйдёшь. Двадцать лет на работе.
– Ведём, – вновь раздалось по внутренней связи. Это означало, что объект вновь под контролем.
– Записать об этом в журнал? – спросили с заднего сиденья.
– Отметь, – ни к кому не обращаясь, проговорил старший группы и, прижав к губам передатчик, проговорил:
– Третий, я второй. У вас все нормально? Третий, приём…
В этот момент водитель обратил внимание на молодого человека, широкой походкой приближавшегося к надзорному подъезду. Что–то в нем было противоестественное, но что, понять старший лейтенант Савков не мог, но на всякий случай обратил на него внимание остальных. Это был высокий, и, возможно, физически сильный мужчина лет тридцати. В правой руке тот нёс чемодан. Судя по его внешнему виду – тяжёлый. Но насколько тяжёлый, Савков визуально не мог предположить.
Он возил экипаж третий год, с самого начала своей службы под руководством майора Никитина, молчаливого и даже немного угрюмого человека с массой наколотых татуировок на обоих предплечьях, сидящего по правую руку. Но работать с ним было интересно, практически никакой рутины. Да и проколов почти не было, не считая мелочей, которые давно забылись.
– Наш? – задал вопрос в пустоту старший лейтенант Савков, от нетерпения вращая головой то вправо, то влево.
– Нет. Наш–два, – хмыкнул, сидящий сзади майор Ванин.
Сутками ранее. Токио. Тахиро Фуджиоки
В системе людских взаимоотношений в Японии годами формировались классы, независимые от интеллекта или личного обаяния, построенные лишь на слухах, порождаемых внутри этих сословий, возвышающих одних и унижающих других. Как правило, в этой незамысловатой системе существовали так называемые уровни величия, каждый из них зарабатывался личной преданностью тому, кто эти уровни и определял. Эта система проникала внутрь сообщества как яд, разлагая моральные устои и возводя в закон право сильного. Она позволяла контролировать его изнутри, прописывая права без обязанностей и обязанности без прав.
Безусловно, аналогичная система взаимоотношений существовала и в Европе, но особенно глубоко она внедрилась в паутину людских связей в азиатских странах. Ведь здесь слово «свобода» не имело даже своего иероглифа, появившегося позднее, в веке где–то девятнадцатом. Именно в тот самый период, когда классы стали терять свою актуальность. Но это деление на классы осталось объективной реальностью среди чиновнического аппарата, где сама среда обитания предполагала их наличие. А также в системе вооружённых сил, ведь без него не могла существовать армия.
Но были и социальные группы, где соблюдалась иерархия всегда, в которых если и была свобода, то лишь как выбор. Или стать частью сословия, или умереть. Такие сообщества называли преступными, хотя преступления, совершаемые ими, ничем не отличались от преступлений, совершаемых государством, где они существовали.
– Тахиро, – невероятно толстый даже для японцев мужчина неопределённого возраста, погруженный в кресло по самое не могу, чиркнул зажигалкой, чтоб прикурить дорогую кубинскую сигару, произнёс имя человека, стоявшего напротив него и в почтении склонившего голову.
Это был хозяин дома, напоминающего крепость средних веков. Настолько он был защищён от всевозможных проблем, а также от внешних и внутренних врагов, которые давно имели виды на его владельца. Расположенный в пригороде Токио, в одном из самых престижных районов столицы, хотя и построенный лет пятьдесят назад, он отдалённо напоминал непреодолимую цитадель как системой защиты, так и внешним видом. Огромное количество датчиков и видеокамер, в графическом порядке установленных в укромных местах, позволяло видеть практически всю территорию и в случае необходимости предупредить его хозяев о целесообразности скрыться по потайному ходу, прорытому лет тридцать назад уже новым владельцем.
Одновременно в здании находилось двадцать человек, из которых большая часть относилась к охранникам. Ими командовал стоящий перед боссом – Тахиро Фуджиоки, прозванный за преданность «Ину» – собакой. Он был гораздо моложе хозяина настолько, насколько тот был моложе Будды.
– Тахиро, – ещё раз внушительно проговорил мужчина с сигарой в зубах, – Этот человек, – он щёлкнул пальцами. – У тебя не должно быть проблем.
Пренебрежительно относясь к европейцам, хозяин дома был искренне уверен в превосходстве жёлтой расы над остальными, и лишь чёрным он давал небольшой шанс в баскетболе, который обожал. Эдакий апартеид наоборот. Но дух сей был частью мировоззрения не только хозяина, но и многочисленных подчинённых этого уверенного в себе монстра, если судить по ширине талии. Он пренебрежительно отзывался о ком угодно, но только не о себе.
– Да, господин, – голова с короткой стрижкой, сидящая на мощной шее, растущей из покатых плеч, склонилась ещё ниже. Хотя в позе человека читалось почтение, оно было полно достоинства и внутренней силы, которая могла вырваться из телесной оболочки в любую минуту, круша все вокруг.
– Надо, чтобы все было сделано тихо. Ты понимаешь? Именно туда приведёт…, как у нас говорят… «утка», которую и следует распотрошить. Ты понимаешь, насколько это важно для всех нас?
– Да, Оши–сан, – хотя он не совсем понимал хозяина, но, наученные, как он, беспрекословно выполнять любой приказ, не нуждаются в деталях.
– Думаю, не совсем. Запомни, это важнее всего того, что ты для меня выполнил ранее. Важнее моей и, тем более, твоей жизни. Потому что ошибка лишит нас обоих всего.
– Я понимаю, господин.
Помещение, имеющее отдалённое сходство с жилищем средневекового феодала, не отличалось изяществом, но все же, в нем чувствовался вкус и предпочтения хозяина. Атрибуты воинского сословия были развешаны по стенам. Огромные секиры и мечи изящной формы с рукоятями из акульей кожи, называемые катаны, более короткие – вакидзаси и совсем маленькие – тэнто. Самурайские доспехи и стальные трезубцы. Ниндзя–то – мечи тайного клана, перед которым хозяин благоговел. Знамёна поверженных его предками врагов, словно пятна несмываемого позора, превратились в часть его личного триумфа.
Сомкнутые за его спиной фусуми – раздвижные перегородки скрывали комнату, где он предавался медитации. Для остальных. На самом деле это была его любимая комната, где он проводил время с малолетними девочками. Тахиро знал эту тайну босса. И не осуждал. Хотя и не участвовал. Только запоминал. Лишь иногда морщился от смертельных криков очередной жертвы. И всегда его глаза оставались холодными, как лёд, как и его сердце.
