«Казус» звался Сергеем Алексеевичем и преподавал в институте обязательную в то время историю КПСС. Несмотря на свою молодость (в ту пору ему шел всего тридцатый год), он имел кандидатскую степень, которую получил благодаря выгодной женитьбе.
Юная Оленька Шаховцева втрескалась в партийного историка с первой же лекции. Чего только не делала она, чтобы понравиться преподавателю! И в конце концов добилась своего. Случилось это спустя пять лет, когда Олю, защитившую диплом с отличием, оставили в аспирантуре. Встречались они тайком, на квартире однокурсницы Светки. Отец подруги был известным международным обозревателем и вместе с матерью практически не вылезал из заграницы, потому квартира была в полном распоряжении дочери, которая, в свою очередь, ночевала там через раз, предпочитая оставаться у жениха, обитавшего на родительской даче.
Спустя полгода Оля забеременела. Сергей Алексеевич, естественно, начал уговаривать любовницу избавиться от совершенно ненужного ему ребенка. И, в принципе, уговорил и даже подыскал знакомого врача. Но тут вмешалась Анна Степановна, материнским сердцем почувствовавшая, что с дочерью что-то не так, и примчавшаяся в Москву буквально накануне операции. Услышав про аборт, баба Нюра от души отхлестала по щекам свое великовозрастное дитя, а после заставила забрать документы из института, выписаться из общежития и почти что силой увезла домой, попутно выбив для дочери распределение в родной райцентр – Куранск.
С помощью тогдашнего председателя, воевавшего вместе с секретарем райкома, Ольгу удалось не только устроить учительницей английского в школу, но и вне всяких очередей выхлопотать ей, как молодому специалисту, квартиру. Пусть крохотную, в ветхой трехэтажке, но отдельную, с ванной, туалетом и даже газовой колонкой, что для провинциального Куранска считалось почти что шиком.
Долгое время маленький Шаховцев был уверен, что папа умер и похоронен где-то в Москве. Так говорили ему и мама, и бабушка, благоразумно не став сочинять заезженные сказки про полярного летчика или капитана дальнего плавания. Ольга Григорьевна придумала даже почти правдивую историю, что с Ваниным отцом они поженились, будучи студентами, и что у родителя было больное сердце, потому он и ушел из жизни так рано.
Поэтому Ванька, в отличие от другой безотцовщины, жил без надежды, что родитель, бороздящий небо Заполярья или Ледовитый океан, когда-нибудь вернется домой. Он даже по-товарищески сочувствовал той же Ленке Лагутиной, чей батя давным-давно ушел к другой и, встречая бывшую жену или дочь на улице, демонстративно не замечал их. Лишь потом, годам к двенадцати, до Шаховцева вдруг дошло, что он, в отличие от других ребят, носит фамилию матери. А еще через пару лет он случайно увидел свое свидетельство о рождении, где в графе «отец» стоял жирный прочерк.
Поначалу он хотел было выяснить это недоразумение у мамы, но что-то остановило его, и Иван тихо сунул документ обратно в ящик стола. Задал этот вопрос он только через год, но не Ольге Григорьевне, а бабе Нюре. Она-то и рассказала ему все, как было, взяв с внука обещание, что тот ни полсловом не обмолвится матери о том, что узнал.
Обещание Иван до поры до времени сдержал. К тому времени у него и без этого было много тайн от родительницы, и самая главная из них – Светка. Зазноба пятнадцатилетнего Шаховцева жила на соседней улице, работала в универсаме и была старше его на добрых восемь лет.
Познакомились они на дискотеке в городском доме культуры, куда Шах частенько заглядывал после тренировок. Обычно он ходил туда со своей пассией-гимнасткой, занимавшейся в соседней секции. Но в тот раз девушка уехала на соревнования, и он отправился в ДК один.
Иван появился там как раз в тот момент, когда диджей объявил белый танец. Тотчас же девицы, которых было раза в полтора больше, чем ребят, ринулись расхватывать кавалеров. Шах не успел опомниться, как его уже цепко держали за локоть, а в ухо томно прошелестело:
? Разрешите вас пригласить?
Он машинально кивнул, и тотчас же легкие руки легли ему на плечи, увлекая в плавное кружение под нестареющего Джо Дассена.
Спустя полминуты глаза привыкли к полумраку, и Шах разглядел партнершу. Лицо у нее было круглым, скуластым, с раскосыми темными глазами. На вид ей было лет восемнадцать, и Ваня, всегда робевший перед девчонками постарше, чувствовал себя неуверенно. Особенно после того, когда он, семиклассник, безумно и безответно влюбился в красавицу из десятого, долго сох, изнывал по ней, а потом случайно увидел ее в городском парке, бесстыдно обжимающуюся и целующуюся взасос с каким-то приблатненным верзилой…
Но если та давняя девчонка и не замечала втрескавшегося в нее тринадцатилетнего пацана, то теперешняя незнакомка смотрела на кавалера с явным интересом и приязнью.
? Ну, чего молчишь? Сказал бы хоть, как зовут, ? насмешливо произнесла девушка.
? Иван.
? Да? А я думала – Степан.
? Это еще почему? – удивился Шаховцев.
? А ты похож на дядю Степу. Тот тоже еще та каланча был! – вновь засмеялась она. От незнакомки пахло дешевыми духами и вином.
? А-а… ? Шаховцев наконец догадался, что речь идет о герое стихотворения Михалкова, и в свою очередь пошутил: – А ты случайно не отважная Ли?
? Это еще кто такая? – удивленно подняла тонкие выщипанные брови девушка.
? Белая ниндзя из «Когтя смерти». Смотрела?
? Не, я эти мордобои не люблю. Мне больше «Санта-Барбара» нравится.
? Жаль, ты так на нее похожа, ? стараясь казаться развязным, лихо подмигнул Иван. Он и вправду в то время балдел от восточной героини, которая, кроме умения дубасить ногами врагов, обладала и великолепной фигурой.
? Может быть, ? кокетливо пожала плечами партнерша.
? Кстати, а тебя-то как зовут?
? Света.
Они протанцевали весь вечер, болтая о разной ерунде. Кружа девушку в энный раз, Шаховцев вдруг заметил, что его рука нечаянно сползла с талии партнерши, но та не только не отстранилась, а наоборот – еще теснее прижалась к нему. Когда же он, осмелев, решил поцеловать Свету, то она с готовностью подставила в ответ свои теплые, жадные губы…
После, проводив ее, он шел домой, испытывая странное двоякое чувство. С одной стороны, Ване было стыдно перед девушкой-гимнасткой, с которой они встречались вот уже год. Шагая по темной, в желтых кляксах фонарей, улице, Шах вспоминал, как долго присматривался к этой девушке, не решаясь подойти познакомиться. И как был счастлив, когда избранница впервые согласилась сходить с ним в кино.
Но гимнастка оказалась донельзя строгой и неприступной. Она позволила поцеловать себя аж через четыре месяца свиданий, а уж о чем-то большем мечтать и не приходилось. Однажды, сидя в кино, он приобнял ее за плечи и, не рассчитав, нечаянно дотронулся… там, где нельзя. Избранница вспыхнула, резко отпрянула, едва не залепила ухажеру пощечину, ушла и не разговаривала с ним почти неделю. А Светка в первый же вечер дала понять, что кавалер может рассчитывать на многое…
С того дня он только и жил сладостным томлением предстоящей встречи. Сразу же после школы Иван с трудом дожидался вечера, чтобы встретить Светку с работы и отправиться гулять в городской парк. В тот самый, где когда-то тринадцатилетний Ваня увидел свою тогдашнюю возлюбленную с другим. С той поры, лишь только он оказывался поблизости, сердце начинало противно ныть от воспоминаний. Когда же в жизни Ивана появилась гимнастка, то эта боль стала потихоньку стихать, но окончательно так и не исчезла, время от времени напоминая о себе. Но теперь, идя по знакомым аллеям со Светой, он почувствовал, что та давняя горечь окончательно сменилась каким-то злорадным чувством, похожим на отмщение.
А в день, когда Светка была выходная, он спешил к ней сразу же после школы. Если ее мать в это время оказывалась на суточном дежурстве в больнице, они до самого вечера не покидали квартиры, целуясь до умопомрачения и не только… Вскоре это закончилось тем, чем и было должно.
Кстати, своей новой зазнобе Шах поначалу наврал, что ему восемнадцать и в июне он ждет повестку из военкомата. И лишь после их первой близости признался, что приврал себе три лишних года. Светка поначалу опешила и первое время пыталась избегать последующих свиданий, очевидно, побаиваясь, что ей может нагореть за связь с малолеткой. Но напор Ивана, вкусившего безумной страсти, каждый раз заставлял ее сдаваться. А потом ей и самой стало интересно, или, как выражалась сама девушка, «прикольно» обучать неопытного, но настырного юнца всем постельным премудростям.
А та конспирация, которую приходилось им соблюдать, еще больше добавляла жару в отношениях. В маленьком городке все у всех на виду, и каждый твой шаг фиксируется множеством любопытных глаз, а потом множество же языков долго обсуждает, по какой надобности Вася или Коля третьего дня ходил в соседний дом. То ли пить водку к приятелю Пете с первого этажа, то ли осчастливить мужским вниманием одинокую Таньку со второго. Порой это переходило в жаркие споры, похожие на сражение адвокатов в суде.
И все же шила в мешке не утаишь. Первой догадалась, что у Ивана появилась другая, подруга-гимнастка. Вернувшись с соревнований, она каким-то особым женским чутьем поняла, что в их отношениях что-то не так, и попыталась вызвать ухажера на откровенный разговор.
? Скажи честно, у тебя кто-то появился? – спрашивала она, глядя на Ваньку пытливыми, но все еще любящими глазами.
? С чего ты взяла? Никого у меня нет… Просто соревнования на носу… Ну и это… К институту надо готовиться… ? бормотал он в ответ, старательно отводя взгляд.
? Странно… А ваш тренер, между прочим, сказал, что ты стал занятия пропускать, ? девушка вновь уставилась на кавалера, как следователь на подозреваемого.
? Ну было пару раз… Отлеживался я… Связку потянул, когда напарник случайно на болевой взял… ? как мог, увиливал Шах.
В конце концов девушка поняла, в чем дело, и перестала искать с ним встреч.
Поначалу Ваня думал, что они со Светкой поженятся, и даже убеждал себя, что сделал правильно, расставшись с гимнасткой. Шах почему-то был уверен, что и после свадьбы та будет такой же строгой и неприступной. И уж точно она никогда не снизойдет с ним до тех сокровенных нежностей, на которые была щедра Светка…
Ольга Григорьевна же пребывала в неведении про личную жизнь сына почти год и, наверное, так ничего и не узнала бы, если бы не сам Шаховцев…
Случилось это в марте, когда Иван решил прогулять первые три урока и отправиться к подруге. Добежав до ее дома, он незаметно нырнул в подъезд, благо глазастые и языкастые пенсионерки еще не успели занять свои наблюдательные посты на лавочках. Взбежав на третий этаж, позвонил в дверь, но никто не открыл. Решив, что Светка куда-то ускакала с утра пораньше, Шах вздохнул и затопал восвояси. Но лишь только он покинул двор, как что-то вдруг запоздало подсказало: любовница дома, но почему-то не хочет открывать.
Ваня осторожно вернулся, неслышно вновь поднялся на этаж и прижался ухом к двери. Сперва он не услышал ничего, но потом слух уловил до боли знакомые звуки…
Спустя полчаса в квартире послышался торопливый голос Светки и еще один, мужской. Заскрежетал замок, и на пороге возник коренастый мужик лет тридцати, в куртке-«аляске» и форменных милицейских брюках. Завидев незнакомого высоченного юношу, мужчина недоуменно уставился на него, а Светка… Светка застыла с таким выражением на лице, что Иван все понял. И от души зарядил сопернику в лоб.
Любовник подруги был тоже не из слабых, но Шах – куда сильнее и тренированнее противника, потому быстро уделал его. Драка переполошила весь подъезд, и вскоре Иван уже сидел в прокуренном кабинете инспекции по делам несовершеннолетних, отвечая на вопросы рослой мужеподобной, хоть и сравнительно молодой капитанши, оказавшейся… женой побитого Шаховцевым милиционера. Женщина общалась с задержанным с пониманием и даже по-тихому одобрила то, что Ваня начистил морду ее благоверному:
? Поделом ему, кобелю! В другой раз будет знать!
К слову сказать, узнав, за что Иван накостылял ее мужу, инспекторша чуть было не отколотила того прямо в дежурке – еле-еле коллеги оттащили. Поэтому неудивительно, что Шаховцев отделался лишь легким испугом – на него даже протокола не составили. Но все же, поскольку задержанному не было восемнадцати, вызвали в отделение мать: передать с рук на руки набедокурившее великовозрастное чадо.
Ольгу Григорьевну чуть было не хватил удар, когда ей позвонили из милиции. А уж узнав, что сын отколошматил милиционера, не поделив с ним какую-то девку, она вовсе вышла из себя и попыталась отхлестать отпрыска по щекам прямо в милицейском кабинете. Причем мать больше всего была возмущена не тем, что он спал с женщиной намного старше себя, а тем, что обманывал, говоря, что пропадает на тренировках.
В ответ Ваня вспылил и, не сдержавшись, прямо при капитанше высказал матери про то, как та сама обманывала его все эти годы, рассказывая о якобы рано умершем отце. Ольгу Григорьевну пришлось отпаивать корвалолом, а Ивану хорошенько досталось от инспекторши, вмиг сменившей милость на гнев:
? Ты как с матерью разговариваешь, сопляк? Его тут, понимаете ли, от уголовного дела отмазали, а он… Или все-таки закрыть тебя на пару лет за хулиганство?
Начав за упокой, капитанша все-таки закончила за здравие и на прощание посоветовала Ване:
? Мой тебе совет: завязывай ты с этой своей шалавой. Вон, уже чуть было не влип из-за нее…
Впрочем, Иван уже и сам понимал, что со Светкой все кончено. Да и та теперь обходила его стороной: на следующий день после памятной драки капитанша заявилась к ней и выдала по первое число, пообещав вырвать ноги, если та будет и дальше водить шашни с ее супругом, а кроме того – привлечь за связь с несовершеннолетним. Тут милиционерша, конечно, лукавила. К тому времени думские законодатели, берущие пример с заграничных коллег, снизили возраст растлеваемых (фраза построена плохо, ты хотел выразить своё «фе», но исказил смысл, формально-то они снизили «возраст согласия» с 16 до 14, потом-то обратно вернули).
А с мамой Ваня помирился в тот же вечер. Ольга Григорьевна уже не ругала его, а повторила слова женщины-инспектора:
? Пойми, сынок, не доведет тебя до добра эта Света. Или втянет в историю, навроде сегодняшней, или заразит какой-нибудь гадостью! Ее же весь район знает… Нашел бы ты себе девушку помоложе и не такую, как эта…
Шаховцев последовал совету родительницы и быстро утешился, найдя себе пассию из медучилища. Девушка была пусть и не красавица, но и не страдающая целомудрием, как та гимнастка. Впрочем, встречались они неполных три месяца, пока Иван не уехал в Москву учиться «на писателя».
5
Шаховцев отошел от плиты, где грелся, готовясь закипеть, чайник, – и тут же слух уловил непонятный шорох за входной дверью. Словно кто-то осторожно крался по тамбуру.
Сердце тревожно забилось. Он осторожно глянул в глазок, но за дверью никого не было, лишь странный звук:
«Шарк! Шарк!»
Первой мыслью было затихнуть и просидеть так до тех пор, покуда неведомый соглядатай не уберется восвояси. Но разум все же взял верх над страхом, и Иван осторожно отпер замки и вышел в коридор.
Шарканье доносилось с площадки у лифта. Подойдя к общей двери, Шах приоткрыл ее, выглянул и мысленно чертыхнулся: окно было приоткрыто, и залетевший в него ветер гонял по полу обрывок бумаги.
Он запер фрамугу, выбросил клочок в мусоропровод и вернулся в квартиру. Тревога улеглась, но не пропала, а словно затаилась, выжидая следующего удобного момента.
Чайник на плите уже бурлил, жалобно дребезжа эмалированной крышкой. «Закипает душа на дне. Как на адовом на огне…», ? срифмовалось в голове само собой. Да, раньше, помнится, не такие стихи складывались. И уж точно не про преисподнюю…
Впервые способности к сочинительству обнаружились у Шаховцева еще в семь лет. Их вожатая Люся, премиленькая девчушка с аккуратными косичками и всегда безупречно повязанным алым галстуком, придумала для подопечной малышни очередной конкурс. Не в пример другим пионерам, которых в те годы закрепляли за младшеклассниками, Люся исполняла свою общественную нагрузку не для галочки, а с душой и неутомимым детским энтузиазмом. Почти каждый день, на большой перемене или в конце последнего урока, она являлась к подшефным октябрятам то с увлекательным рассказом про мальчишку, помогавшего партизанам в годы войны, то просто организовывала какие-нибудь игры или конкурсы.
Вот и в тот раз вожатая, явившись к ним на большой перемене, предложила устроить конкурс на лучшего поэта-октябренка. Попытать счастья в стихотворчестве вызвались несколько ребятишек, в том числе и Ваня, который еще в деревне, лет с четырех, наловчился забавно рифмовать, навроде: «Пашка – белая рубашка» и «Мы поймали карасей больше всех в деревне всей!»
Придя после уроков домой, Ванька долго ломал голову, что бы такое сочинить. Неожиданно, стоило только бросить взгляд за окно, где на горке копошилась ребятня и с ними в снегу барахтался чей-то лохматый барбос, оглашая двор заливистым лаем, как в голове Шаховцева вдруг сами собой застучали строчки: «Ребята пошли во двор… Кататься со снежных гор… И Тузик с ними катался… Он с санок в снег кувыркался…»
…? Это ты сам сочинил? – изумленно вытаращилась на него вожатая, когда на следующий день Ваня принес ей листочек с коряво нацарапанным четверостишием.
? Сам, ? подтвердил мальчик.
? Вот это да!
Восхищению Люси не было предела. Она тут же бросилась показывать стишок в совет дружины, и в субботу награждать Ваньку явилась целая делегация во главе со школьной вожатой и председателем совета пионерской дружины. Маленькому поэту торжественно вручили красочную самодельную грамоту и дефицитный по тем временам набор переводных картинок.
С той поры Шаховцев сделался местной знаменитостью. К праздникам и торжественным датам в школьной стенгазете почти всегда появлялись его неизменные четверостишия, навроде:
В великий праздник Октября
Алеют гордо, как заря,
Торжественно знамена
И шествуют колонны!
Понятное дело, сразу после написания все выглядело далеко не так складно, это Люся помогала Ваньке довести до приличного состояния его рифмоплетство, и лишь потом стихи переписывались фломастером и помещались на огромный лист ватмана, висевший на стенде в коридоре возле пионерской комнаты.
Ей же, Люсе, Шаховцев был обязан и знакомству с самим Петром Веселецким, известным писателем и героем Соцтруда, родившимся и выросшим в Куранске.
Это случилось лет шесть спустя, когда Люся уже готовилась к выпускным, а Шаховцев из забавного малыша превратился в симпатичного подростка, кроме праздничных виршей тайно сочинявшего и любовные рифмоплетства. В тот год Веселецкий в очередной раз навестил свою малую родину. Как правило, он приезжал в Куранск на две-три недели, перед тем, как отбыть на лето в какой-нибудь закрытый санаторий или дом отдыха. Вот и этой весной, когда знаменитый прозаик почтил своим присутствием город детства, его пригласили в школу выступить перед учениками.
Когда творческий вечер закончился и писателю вручили положенные цветы, Люся сумела пробиться к Веселецкому и сунуть ему листки с отобранными загодя стихотворениями Шаховцева.
Петр Алексеевич с заметным интересом просмотрел строчки, выведенные каллиграфическим Люсиным почерком, а затем подозвал к себе донельзя смущенного Ваню.
? Скажи-ка, брат, ? писатель доверительно наклонился к нему, дружески обняв за плечи. – А кроме этих датских виршей у тебя что-нибудь есть?
? Датских… чего? – Шаховцев непонимающе уставился на именитого земляка.
? Ну, я имею виду, кроме стихов к праздничным датам и тому подобное…
? Ну так…
? Что «ну так»? Писал или нет? К примеру, лирику? Ты ведь наверняка уже влюблялся в какую-нибудь здешнюю Дульсинею? – Веселецкий заговорщицки подмигнул.
? Ну да…
? И небось посвятил что-нибудь, ведь так?
? Так, ? став окончательно пунцовым, признался мальчик.
? Вот и ладненько. Тогда в субботу, в четыре, жду в гости. С любовными виршами, ? Веселецкий достал из кармана авторучку, блокнот, черкнул адрес.
Дома, когда Иван рассказал о приглашении матери, та долго не могла опомниться от радости и даже позвонила в Москву тете Наташе, своей институтской подруге. Та ахнула и разразилась кучей советов и нравоучений: как одеться, что взять с собой… и обязательно отпечатать стихи на машинке. С этим и возникла проблема: Ольга Григорьевна была знакома только с «датскими виршами» сына, а зарифмованные любовные переживания он принципиально не показывал никому. В результате в субботу Шаховцев отправился в гости с солидной «взрослой» папкой под мышкой, где на строгих листах темнели набранные строки, посвященные Седьмому ноября да дню Советской армии, и разные пионерские приветствия. А в кармане, тщательно спрятанные от глаз родительницы, покоились тетрадные странички с самым сокровенным:
Зачем я иду за тобою,
Как тайный соглядатай?
С чего же так сердце ноет,
