Жизнь Гришки Филиппова, прожитая им неоднократно
Дмитрий Конаныхин
«Жизнь Гришки Филиппова, прожитая им неоднократно» – пятая из серии книг Дмитрия Конаныхина, в продолжении бестселлера «Деды и прадеды», получившего Горьковскую литературную премию 2016 года в номинации «За связь поколений и развитие традиций русского эпического романа». Читатели книги погружаются в мир детства и взросления главного героя – Гришки Филиппова. Эта история о том, как формируется личность, о поисках своего места в жизни. Гришка проходит через множество испытаний и приключений, которые помогают ему понять себя и окружающий мир. В книге затрагиваются важные темы связи поколений, дружбы, становления характера, что делает ее актуальной для широкого круга читателей. Конаныхин создает яркий и запоминающийся портрет человека, который учится дружить, мечтать и принимать жизнь во всех ее проявлениях.
Дмитрий Конаныхин
Жизнь Гришки Филиппова, прожитая им неоднократно
Александру, Ульяне, Григорию, Антонине, Филиппу, Клименту, Василию, Марии, Василию, Анне, Александру, Татьяне, Василию, Илье, Алексею, Ивану, Тимофею и всем, кто будет за ними
Ревела буря…
Ой-ся, ты ой-ся!
© ООО «Лира», 2025
© Конаныхин Д. А., 2025
Пионер-герой Боря
1
Мне три года и целых три месяца. Живу я у бабушки, в Топорове[1 - Топоров – местечко на Киевщине, где родился, жил у бабушки Таси Завальской и проводил школьные каникулы Гришка Филиппов.], на Украине, где когда-то, давным-давно, родился. Когда все игры переиграны, все кроли и куры накормлены, а соседа Шурика увезли в Киев, между завтраком и обедом образуется слишком много свободного времени. «Машу и трех медведей» я уже знаю наизусть, а новую «Мою первую книжку» бабушка обещала принести в обед. Совершенно пора удрать и сходить на работу к дедушке.
Я хорошо знаю, где работает дедушка, – на кирпичном заводе. Кирпичный завод – это удивительное место, где печи пыхают жаром, грузчики носят тяжелые темно-коричневые бруски, которые после обжига станут оранжевыми кирпичами; там много машин, водители руками машут, ругаются, а еще там есть буфет, где самое вкусное на свете ситро, а еще там можно кататься на цепном транспортере: подпрыгиваешь, цепляешься руками за подвеску для сырых кирпичей – и поскрипывающий, лязгающий транспортер везет тебя под навесами галерей.
Главное – в печь не заехать от восторга.
Все взрослые пацаны, первоклассники и даже третьеклассники, когда надоедает купаться в заводском карьере, бегают кататься на транспортере. Я тоже мечтаю покататься, я бы даже мог пролезть в дырку в заборе, но пока еще не могу допрыгнуть даже до нижней подвески.
Но я совсем скоро подрасту.
Итак, чтобы пойти к дедушке на завод, надо удрать. Чтобы удрать, нужно, чтобы наш собака[2 - Собака – на Украине слово мужского рода.] Трезор не загавкал – надо так пройти мимо будки, чтобы он не сбил с ног и не облизал от радости. У собак всегда слишком слюнявая радость. Потом все лицо бывает липкое и мокрое – от собачьей радости. Но у меня есть секретный секрет: пока бабушка ушла в магазин, если собаке скормить четыре драника со сметаной, то он пропустит. Наш Трезор за драники со сметаной душу продает.
Но только мне.
2
– Т’езор! Т’езор! На-на-на!
Как бы крепко ни дрых наш собака в будке, он всегда понимает, что «на-на-на» – это что-то особенно вкусненькое, поэтому, поскуливая от восторга и гремя цепью, кавказский кабыздох черной шерстяной ракетой вылетает мне навстречу – тут главное быть мужественным и смелым, как пионеры-герои, о которых мне бабушка читала.
– На, Т’езо’чик, на!
Пес скачет, скулит, слюну бросает, цепь гремит – на лету драники ловит, зубищи – во!
И пасть внутри черная.
Мне дедушка говорит, что, если у собаки черная пасть, значит, злой, лютый. Но я-то знаю, что драники помогают от злости. Когда съедаешь драник со сметаной, всегда в животе становится теплее. А пять если драников съесть, особенно с малосольным огурчиком, так вообще в животе доброта заводится. Последний, четвертый, драник летит к будке, Трезор прыгает, метет хвостом, я пробегаю мимо палисадника – тут надо быстро, по-партизански, по-пионергеройски быстро пройти калитку и, кажется, направо, отправляться в путешествие по улице Щорса.
Идти далеко.
Путь неблизкий – не помню сколько. Но мы, кажется, с дедушкой всегда так ходим к нему на работу. Вот забор бабушки Витебской. Сашка Витебский к бабушке ходит заниматься читать. У него не получается. Учительница в школе думает, что Сашка неспособный, а Сашка просто целыми днями на заводском карьере: у него с мая плечи шоколадные, а голова белая – так выгорают Сашкины волосы на солнце. Зато летом приходится заниматься – иначе во втором классе наставят двоек. Вот моя бабушка с ним и занимается. А он мне еще обещал жука-рогача поймать.
Надо будет на обратном пути зайти.
Если взять палку, то очень хорошо барабанить по забору деда Игната. «Тр-р-р!» – будто танк едет. У деда Игната глупая собачка Карлик – очень много и громко лает. А еще у деда Игната перед домом растет груша. Ее называют «Бэра».
Почему – не знаю. Но груши удивительно вкусные – Сашка их воровал в детстве, в прошлом году, и нас с Витькой угощал.
– Тл-л-л! Что, Ка’лик, лаешь? Лай-лай, не надо было б’осаться!
Дальше – хата Жорика Василенко. Дед Зиновий в районной библиотеке работает, наверное поэтому в доме у Василенков такие хорошие книги – мне Жорик уже показывал удивительные толстые книги. В них картинки разные – с луноходами и кораблями, парусами, пушками, там обо всем, такие книги! И каждый рисунок на особой вкладке, папиросной бумагой проложен. Но Жорик – задавака. Не люблю я с ним дружить. Только когда очень-очень скучно.
А вот большая-пребольшая шелковица. Я уже далеко зашел – не видно поворот, откуда вышел. Просто наша улица, когда сам идешь, оказывается, длинная-предлинная. Мы сюда, к шелковице, ходим с бабушкой к колодцу – когда хочется напиться особой, вкусной воды, не из уличной колонки. Если подняться на лавочку возле колодца, то можно осторожно заглянуть вниз – в черную глубину. Там, в страшной темноте, тихо-тихо звенит ведро. А бабушка сзади держит за шортики. Это хорошо, что держит, хотя всегда говорю, что я уже большой.
А я и есть большой.
За шелковицей живет рыжий пионер Боря. Его в этом году приняли в пионеры, поэтому он даже летом ходит в галстуке. Прямо на шею вяжет. Он рыжий, кожа белая, не загорает, в веснушках, и еще очки. Такие большие очки в роговой оправе, и поэтому Борька кажется грустным. Его мама Роза тоже работает в бабушкиной школе, а еще в музыкальной школе, в центре Топорова, поэтому у Борьки очень тяжелое детство.
Борька так Жорику и сказал: «Мое детство весом с пианино».
Дальше еще идти и идти, уже жарко, устал, можно посидеть на лавочке. Здесь я не помню, кажется тут врачи живут – мне бабушка говорила, а вот там, где куча высоких тополей, там уже слышно шум завода – мимо едут машины с красными кирпичами, пыльно, жарко.
Очень хочется пить.
Я останавливаюсь перед проходной – и теряюсь. В прямом смысле слова. Я ведь знал, как идти к дедушке, но куда идти дальше – не знаю. Как его искать – тоже. Лучше вернуться и дождаться, пока бабушка принесет вкусную булку-плетенку. И молоко.
Только вот как идти назад?
3
Если оглянуться, то от завода идут три улицы. Оказывается, эти улицы совершенно одинаковые – они под углами расходятся. Одинаковые вишни, одинаковые черешни. Одинаковые огороды. Заборы везде разноцветные: голубые, белые, зеленые – какие краски в хозмаге купили хозяева. Крыши тоже синие, зеленые, красные, одинаково разные. Грузовые машины едут одна за одной, сигналят, у проходной много дядек, фуражки, потные, что-то говорят, ходят в проходную…
Если пойти по правой улице…
Иду-иду-иду – ни колодца, ни шелковицы. Нет, лучше вернуться. Долго возвращаюсь к заводу. Явно нужно идти по вот этой, по средней улице. Забор, забор, еще… Долго иду. Опять нет колодца. И на третьей улице – тоже. Явно обеденное время – это мне подсказывает живот. Оглядываюсь и вижу – далеко, у завода, шоферы идут в буфет. И еще там бегает какая-то черная фигурка. Как жук-жужелица лапками машет. Нет, решаю, что эту улицу нужно дойти до конца. Хоть и страшно полностью заблудиться.
Вдруг вижу знакомый галстук.
– Зд’авствуйте, пионе’ Бо’я!
(Я всегда был очень вежливым с пионерами.)
– Зд’авствуй, – он поправляет очень грустные очки.
(Нам обоим совершенно не удается очень сложная буква «Р», поэтому мы ’азгова’иваем без нее.)
– А вы – пионе’? Пионе’ Бо’я?
– Да, пионе’.
– А вы пионе’-ге’ой?
– Ну не совсем ге’ой, но пионе’… – соглашается Борька и поправляет очки. – А ты что тут делаешь?
– Я, наве’ное, поте’ялся. Вы не знаете, где я живу?
– Ты же внук Таисии Те’ентьевны? Я тебя видел в школе, на педсовете. Ты Г’иша?
– Г’иша, да. Меня бабушка бе’ет в школу, да.
– Кажется, я знаю, где вы живете. Давай ’уку.
Борина рука теплая, влажная. Нам жарко. Солнце висит высоко-высоко в синем-синем небе и печет макушки – мою белую и его рыжую. Я уже устал, но стараюсь хорошо идти, потому что не хочу опять теряться. Да и перед пионером неловко оказаться хлюпиком. Мы идем очень долго. Я не знаю, сколько нам еще идти. Оглядываюсь.
Далеко, у завода, мечется черная фигурка. Как жук.
Лапками машет.
– Пить хочешь? Вот здесь мы живем. А вы – во-о-он там.
– Очень хочу. Ой! Это же наш колодец!
– Конечно. Мы же на нашей улице. А вон – твоя калитка. Тебя п’оводить?
– Нет! Пионе’ Бо’я, не надо! Я не буду пить! Я побегу домой! Спасибо! Вы настоящий ге’ой!
– Пока, Г’иша!
Я изо всех сил жму его руку, бегу со всех ног, я уже вижу бабушку, бабушка почему-то очень бледная. Она что-то кричит, машет руками, я не слышу – проезжает машина, тяжело груженная кирпичами, – бабушка перебегает улицу, хватает меня, я прижимаюсь к ней, она гладит меня по голове.
– Сынок! Гришенька! Ты где же был?! Там дедушка чуть с ума не сошел – он у завода бегает…
– Бабушка, а я к дедушке ходил! Бабушка, я заблудился. Бабушка, а меня пионе’ Бо’я нашел. Он ге’ой, он меня нашел и вы’учил. Как настоящие пионе’ы-ге’ои, да?! Бабушка, а почему ты плачешь?
– Это пот, сыночек. Пот глаза заливает. Жарко очень. Пошли домой, сынок. Я тебе плетенку купила, с маком, как ты любишь. Там молоко… А я сбегаю дедушке скажу, что ты нашелся, а то он там совсем…
4
Когда я стану совсем-совсем взрослым первоклассником, я приеду на лето к бабушке Тасе и дедушке Васе и буду часто бегать в гости к пионеру Боре.
И снова будет самое замечательное лето.
Борька опять удирает от своего пианино, и мы залезаем на шелковицу – я уже могу на нее залезать без его помощи: если зацепиться руками, а потом идти ногами по стволу, а потом зацепиться ногой, короче, у меня уже получается, – тогда мы сидим на шелковице, перемазываемся липким соком и болтаем обо всем. Он мне рассказывает о дедушке Яше-Досаафе, я рассказываю о дедушке Васе-моряке, а еще с шелковицы хорошо слышно, как бабушка Роза всей большой родне опять рассказывает, как ее внук когда-то спас меня. У них всегда очень большая родня, они дружные, собираются, шумят, музыка играет.
И все опять согласно переглядываются, кивают, улыбаются бабушке Розе и говорят: «Таки наш Боря – герой!»
Карамелька
