Ольга Леонидовна Само "Баллада о странниках. Англия. Линкольншир"

Баллада о странниках. Англия. Линкольншир
Ольга Леонидовна Само

Англия. XIII в. Окончилась эпоха крестовых походов, но юный барон Дэвис де Рокайль мечтает о странствиях. Однако и в родном Линкольншире на его долю выпадает немало приключений.

Баллада о странниках

Англия. Линкольншир

Ольга Леонидовна Само

© Ольга Леонидовна Само, 2024

ISBN 978-5-0062-5519-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Ховнингхэм

Когда-то давным-давно в графстве Линкольншир, на живописном холме, который опоясывала быстрая речушка Фосс, стоял огромный замок Ховнингхэм. Его развалины сохранились и поныне, поросшие густым кустарником, они служат прибежищем сов и ящериц. Днём сюда забредают козы. Здесь царит тишина, отягощённая жужжанием пчёл и медовым запахом вереска. Ничто не напоминает о былом величии, о людях, что жили здесь много веков назад: любили и ненавидели, верили и сомневались… Эти камни о многом могли бы рассказать, если бы умели говорить.

Было это в славную эпоху короля Эдуарда I. В те давние времена громадные стены замка невольно внушали трепет и уважение к своему владельцу. Да и сам владелец того стоил. Всей округе был хорошо известен крутой и тяжёлый нрав барона Эймунда де Рокайля. Совсем юным рыцарем покинул он отчий дом в поисках славы и приключений. Ветер странствий гнал доблестного барона до самой Палестины, где его славный меч изрядно затупился об головы неверных сарацинов.

Нагруженный золотом и увенчанный лаврами барон вернулся из крестового похода в Ховнингхэм, где едва успел застать кончину своего отца. Вступив в законное наследство, барон, спустя некоторое время, женился. Женой его стала юная саксонка леди Райнвейг, чье приданое увеличило и без того немалое состояние крестоносца. Семейная жизнь была недолгой – шестнадцатилетняя баронесса тяжело отходила беременность и умерла родами. Мальчик родился здоровым и получил имя Дэвис.

Барон был опечален и недоумевал, почему вместо нежной, кроткой супруги, рядом с ним оказалось это маленькое, орущее существо. Он усмотрел в этом несправедливость и велел убрать ребёнка с глаз долой. Дэвису нашли в деревне кормилицу, а отец принялся как и прежде проводить свои дни в пиршествах, турнирах, и прочих охотничьих забавах, как и полагалось уважаемому человеку того времени. Порой приходилось воевать: то бароны безобразничали, то гордые валлийцы показывали свой норов. Эймунд де Рокайль вспомнил о сыне уже тогда, когда тот научился ходить и разговаривать. Он подумал, что ребёнка не стоит баловать, если надо воспитать настоящего рыцаря и отослал кормилицу обратно в деревню. А Дэвиса поручил старому егерю, который должен был обучить мальчика держаться в седле и владеть оружием.

Егерь, по правде говоря, от обязанностей своих отлынивал, либо спал, либо пил эль и потом опять спал, поэтому Дэвис был предоставлен большей частью самому себе и постепенно к этому привык. Нежных чувств к сыну барон особо не испытывал, впрочем иногда подходил к малышу и легонько скрёб пальцем его пухлую щёчку – это было высшим проявлением благосклонности. Гораздо чаще суровый отец выражал свои чувства с помощью гибкой розги. Дэвис быстро научился терпеть боль, понимая, что за нытьё папаша всыплет ему ещё больше.

Напроказничав, мальчик убегал из замка и бродил по окрестностям, Ему нравилось ловить в реке рыбу вместе с деревенскими мальчишками, лазить по деревьям, отыскивая птичьи гнёзда, собирать ягоды. Деревенские женщины угощали его хлебом и расчёсывали его соломенные волосы. «Этот мальчик хорош собой, жаль, что растёт без матери» – говорили они, вздыхали и качали головами. Дэвис действительно был хорош собой – синие глаза он унаследовал от матери и белокурые волосы от отца. От женщин пахло молоком и хлебом. Дэвису было приятно и немного стыдно, когда они обнимали его и целовали в голову.

Зимой тоскливо выл ветер, лил дождь, протекая сквозь дырявую крышу башен, и Дэвис слонялся по замку, не зная, чем ему заняться. Старый егерь слёг от ревматизма и Дэвиса поручили пожилому стряпчему. Тот тоже любил эль, но надо отдать ему должное – в отличие от предшественника стряпчий был человеком образованным и обучил Дэвиса книжной грамоте.

Отец зимой чаще бывал дома, пил грог и грелся у очага. Иногда, в хорошем расположении духа, барон сажал Дэвиса рядом с собой и рассказывал мальчику всё, что ему довелось узнать и увидеть. О крестовых походах, о знойной Палестине, о грозных датчанах и коварных сарацинах. Мало-помалу язык у отца заплетался и он захрапывал в своём огромном кресле. А Дэвис ещё долго сидел, глядя на догорающие в очаге угли и ему виделись оскаленные морды гокстагских кораблей, вспарывающих зелёное брюхо волны, золотое небо Палестины и лукавые улыбки эллинских богов, ему слышались леденящие душу крики: «Аллах Акбар!» и рёв беснующейся толпы: «Распни его!», грохот сражений и тихий стук кровавых капель на Голгофе.

Дэвис мечтал, как и отец, стать странствующим рыцарем, чтобы с мечом в руке защищать справедливость и бороться со злом. Он вынашивал свою мечту, как женщина вынашивает дитя, не смея ни с кем поделиться. Тайком, по ночам, он вышивал её бисером новых и новых подробностей и фантазий.

Однажды, в кабинете отца, он наткнулся на свитки старых географических карт, наверное, оставшихся ещё от деда. Это было потрясающее открытие. Дэвис утащил их на чердак в северную башню и устроил там тайник. Часами проводил он время над картами, пока не догорал факел. Он их рассматривал, изучал, перерисовывал. Многие названия были ему непонятны, многие – неизвестны и написаны на другом языке. Это были карты неведомых, мифических государств и Дэвис был готов отдать всё что угодно, лишь бы узнать об этих картах побольше. Но спрашивать он боялся. Эймунд ни в коем случае не одобрил бы его мечтаний, потому как не хотел разделить участь своего собственного отца, который остался на смертном одре, не имея рядом наследника. Привыкшая к одиночеству душа Дэвиса была как один сплошной тайник, куда мальчик запирал свои печали и радости. В этот тайник была бережно засунута и мечта о странствиях.

Барон Эймунд де Рокайль не спешил жениться второй раз, но, однажды, когда Дэвису минуло десять лет, он привёл в замок новую жену – вдовицу своего двоюродного брата. Братья о чём-то повздорили на пирушке, дело дошло до поединка, из которого Эймунд вышел победителем, а его противник – покойником. Желая искупить вину, барон взял за себя вдову убитого – сухопарую бесцветную особу с весьма непростым характером. У особы имелся отпрыск по имени Эрих, который был двумя годами старше Дэвиса. Такой же белобрысый, с бесцветными глазами и белёсыми ресницами, как и мать. Леди Клотильда, так звали новую баронессу де Рокайль, не произвела на Дэвиса никакого впечатления. Зато появление Эриха его несказанно обрадовало. Дэвис надеялся, наконец, положить конец своему одиночеству и обрести настоящего друга. В этот же день он открыл заветный тайничок и разложил перед Эрихом свою мечту, блистающую во всей красе, и показал свои сокровища, спрятанные в северной башне.

На следующий день во дворе запалили костёр, в котором было сожжено всё, что Дэвис так бережно хранил. А сам Дэвис был тщательно выпорот розгами. В костре сгорели не только карты и рисунки, сгорело и доверие Дэвиса к людям.

После обеда он отозвал Эриха на задний двор и набросился на него с кулаками. Несмотря на то, что Эрих был старше его и выше на голову, Дэвис дрался так отчаянно, что Эрих вынужден был удариться в бегство. Дэвиса вызвала леди Клотильда. Она достала веер и не говоря ни слова стала хлестать им Дэвиса по лицу, пока у того из носа не хлынула кровь. За этим занятием застал её барон де Рокайль и приказал ей пройти в его кабинет. Через некоторое время Дэвис услышал крик, и леди Клотильда вылетела и кабинета, закрыв лицо руками и глухо рыдая.

Больше она ни разу не тронула Дэвиса, но он кожей ощущал её ненависть. Словно дуновение холодного ветра было её присутствие и Дэвиса каждый раз охватывало омерзение. С тех пор он ещё больше замкнулся в себе, чаще стал убегать из замка. Перестал даже обедать с семьёй – кусок не лез в горло под ненавидящим взглядом мачехи. Отец порол его нещадно, но толку не было.

Дэвис с наступлением весны повадился ночевать на сеновалах, в крестьянских лачугах или просто в лесу, в шалашах из веток и листьев. Ему везде были рады, всегда делились куском – он в долгу не оставался, помогал по хозяйству, присматривал за детьми. Иной раз селяне его просили что-либо прочесть или написать. Ему нравилось общаться с простыми людьми, радоваться их немудрёными радостями, вникать в их проблемы. Нравился и их нехитрый жизненный уклад. Он, даже иногда завидовал им. Их искренним и сердечным, отношениям, которых ему так недоставало. Погревшись у чужого очага, Дэвис уходил и снова оставался наедине с собой и со своими фантазиями.

Несколько раз он забредал от дома так далеко, что оказывался на побережье. Он пробирался по камням, поросшим вереском и огненным дроком к самому краю скалы, там ложился, и долго смотрел в бесконечную синь моря, слушая песню прибоя. Море околдовало его, оно притягивало как магнит, и ему казалось, что если прыгнуть вниз, со скалы, то можно полететь над его блестящей с барашками пены зыбью, туда, где за линией горизонта скрывались страны – неведомые и прекрасные.

Осенью, барон, обеспокоенный таким поведением сына решил отправить его учиться в приходскую школу при Фаунтезианском аббатстве, неподалёку от Линкольна. Монахи там были грамотные, а розги толстые. Учиться отправили и Эриха.

В то время быть учёным становилось модно, и знать старалась дать своим отпрыскам хоть какое-то образование. Перспектива учиться несказанно обрадовала Дэвиса. Эриха он уже давно простил, хотя по – прежнему, ни в чём ему не доверял. Эрих тоже был с ним в приятельских отношениях, но прекрасно помнил своё поражение и позорное бегство. Он побаивался Дэвиса, помня его отчаянную храбрость, поэтому демонстрировал снисходительное покровительство, как младшему брату. Это выражалось и в проявлении заботы и в чересчур усердных хлопотах у наставника. Вместе с тем Эрих никогда не упускал возможность тихонько подставить Дэвиса, чтобы потом со злорадством наблюдать, как тот терпит очередные побои.

Эрих верховодил у учеников и его уважали за хитрость и умение сплачивать вокруг себя людей. Дэвис держался одиночкой, не претендовал на лидерство, но и никого не боялся, ни от кого не зависел. В драке всегда принимал сторону слабого и дрался так, что за ним скорее закрепилась репутация «бешеного». К товарищам он относился благосклонно, но ни с кем не заводил дружбы, никому не доверял и никому больше не открывал своей блистающей мечты.

Учился он легко, и чтение быстро стало его любимым занятием. Дэвис мог бы стать лучшим учеником в школе, но взор его лазурных глаз слишком часто устремлялся вдаль, сквозь учителя, мысли витали далеко-далеко и только грубый окрик наставника возвращал мечтателя с небес на землю. Дэвис шёл в угол и с благодарностью становился коленями на горох. Так как ничто не мешало ему думать.

В монастырской библиотеке к великой радости Дэвиса нашлось множество географических карт. Некоторые из них были похожи на карты, сожжённые в Ховнингхэме.

Однажды аббат Брантон застал мальчика за перерисовкой карты Британских островов. Аббатство в тот момент вело судебную тяжбу из-за участка земли, и отсутствие хорошей карты монастыря с прилегающими окрестностями существенно осложняло дело. Аббат попросил Дэвиса нарисовать карту заново, объяснив ему правила масштабирования и через несколько дней получил новую карту, где были внесены необходимые дополнения и исправлены неточности. Эта способность Дэвиса заинтересовала аббата, и он стал более внимательно относиться к мальчику, иногда уделяя ему время для бесед.

По воскресеньям и в праздники барон забирал мальчиков домой в замок. Дэвис уезжал из аббатства неохотно, предпочитая монастырскую дисциплину мачехиной ненависти, но Эймунд хоть иногда хотел видеть рядом с собой сына.

В одно из таких воскресений случилась неприятная история. Забавляясь охотой на зайца, барон де Рокайль со своей свитой мчался, не разбирая дороги, и въехал на поле своего соседа – Уолефа Олдерсона. Случилась потрава. Барон рассудил, что пара виргат помятой травы не стоит его забот, тем более, что сосед беден и чудаковат. Эймунд затравил зайца и преспокойно вернулся в замок, устроившись пировать со своими гостями. Он поступил так, как в его понимании сильный должен был поступить со слабым. Но у Уолефа были свои соображения на этот счёт.

Происходил Уолеф Олдерсон или как его все называли – Рыжий Уолеф, из знатного рода датских викингов, осевших в Британии лет двести назад. Судьба его была во многом схожа с судьбой самого де Рокайля. Пройдясь под знаменем Креста по землям Палестины, Уолеф ещё долго скитался, был в Константинополе, на Дунае, странствовал по землям южной Европы. Нажил, как говорят несметное состояние, но почему-то жил очень бедно.

В Британию Уолеф вернулся с множеством таинственных сундуков и с маленькой девочкой. Сначала проживал у сестры в Дарроуби, потом унаследовал по завещанию дяди поместье Исторп – небольшой кусок болотистой земли по соседству с Ховнингхэмом и неуклюжий запущенный дом. В этом доме, одноэтажном с низкими стенами и высокой крышей Уолеф поселился вместе с ребёнком и старым слугой. О жене Ольдерсона, матери девочки ходили самые разные сплетни: говорили, что она безродная куртизанка или иудейка, во всяком случае, её никто никогда не видел, а сам Уолеф никому о ней не рассказывал. Поэтому маленькая Инге, так звали девочку, считала мамой свою тётю и не задавала ненужных вопросов.

Олдерсон жил открыто, с соседями ссориться не любил, но в охотничьих забавах участия не принимал, предпочитая заниматься хозяйственными делами. Соседи его недопонимали, считая чудаком. Особенно, когда выяснилось, что в таинственных сундуках Уолеф привёз не золото и драгоценности, а книги. Однако, уважали и немного побаивались.

Выслушав жалобы фермеров, Уолеф сокрушённо осмотрел поломанные ростки молодых посевов, почесал в затылке и решился идти в Ховнингхэм, искать справедливости. Явился он туда как раз в самый разгар пиршества и появление его не вызвало особой радости у Эймунда де Рокайля. Не понравился ему и тон, в котором Уолеф потребовал возместить нанесённый ущерб.

– Убирайся вон! Пока я не вышвырнул тебя отсюда как паршивого пса! – нелюбезно ответил хозяин замка.

– Не бросай слов на ветер, барон! – с вызовом в голосе прокричал Уолеф – Попробуй меня вышвырнуть. Вышвырнешь – твоя правда, а ну если я одолею – придётся заплатить.

Эймунду деваться было некуда – при гостях отказаться от поединка означало уронить своё достоинство, и он выхватил меч.

– Брось эти игрушки барон, не дай Бог покалечим друг друга, а у нас – дети. Давай врукопашную силой померяемся, один на один, кто кого положит, тот и победил.

Датчанин был ростом ниже Эймунда, но шире в плечах. Говорили, что ручищами Уолеф гнул железные подковы.

Поколебавшись, Эймунд оставил меч и вышел навстречу Уолефу. Дэвис, затаив дыхание, с волнением наблюдал за этой сценой. Он не сомневался, что отец легко победит этого рыжего наглеца, но вышло всё иначе. Уолеф быстро опрокинул Эймунда навзничь и наступил коленом на грудь под крики и улюлюканье собравшейся толпы гостей и челяди.

– Убей меня! – прохрипел де Рокайль – Убей! Всё равно не сдамся.

Уолеф встал, оставив поверженного барона, и вышел вон, не говоря ни слова. Никто не посмел остановить его. Когда Эймунд поднялся на ноги, лицо его было мрачнее тучи. Но всё же, он велел отправить в Исторп посыльного с мешком денег.

Вплоть до этого дня Дэвис знал и верил, что отец всегда делает правильно и хорошо. Он – справедливый судия, он – кумир, вершитель воли Божией на земле. Увидев, как отец поступил несправедливо, как получил воздаяние, Дэвис почувствовал невыносимый стыд. А из этого стыда росла и ширилась ненависть к Рыжему Уолефу. Не за то, что тот оказался сильнее, а за то, что он оказался прав и сумел доказать эту свою правоту.

С тех пор Дэвис потерял покой. Он стал небрежно учиться, шалости его стали всё более дерзкими и вызывающими, всё чаще в драках он проявлял жестокость, как бы вымещая на сотоварищах свою злобу. Его мечта о странствиях покрылась паутиной и валялась в самом дальнем углу души, забытая и никому не нужная. Её заменила мечта о мести ненавистному датчанину.

Дэвис чувствовал, как уходит земля из-под ног, как рушится привычный с детства миропорядок. Если его отец оказался мелким, слабым несправедливым существом, возможно и Господь тоже несправедлив и гадок. Тогда бессмысленно служить добру и постигать Истину. Проклятый датчанин, он отнял у Дэвиса отца, отнял Бога, отнял заветную мечту, оставив только чувство ненависти и желание отомстить.

С каждым днём Дэвис всё сильнее презирал отца и всё сильнее ненавидел Рыжего Уолефа.

Однажды, в конце лета, Дэвис, вместе с Эрихом и другими ребятами, отважились залезть к Ольдерсону в сад за яблоками. Яблони были редкостью в тех суровых местах, но Уолеф привёз откуда-то саженцы, лелеял их, ухаживал, и деревца послушно давали лучший в округе урожай яблок.

Мальчишки перелезли через частокол, окружавший сад и принялись набивать свои котомки. Дэвиса не столько привлекали яблоки, сколько жажда мести и он не только рвал плоды, но и старался обломать ветки. Когда появился хозяин, воришки заметили не сразу и бросились обратно через частокол. Дэвису не повезло – мысок его обуви застрял между кольев.

«Помогите!» – крикнул он товарищам, но никто не желал быть пойманным и ребята, перемахнув через ограду, бросились бежать далее без оглядки. Дэвис высвободил ногу как раз тогда, когда чья-то сильная рука приподняла его за шиворот и поставила на землю. Дэвис весь съёжился, разглядывая огромные кулачищи Уолефа, покрытые рыжим волосом, и ожидая удара. Но Ольдерсон не торопился с расправой.

– Ну надо же! – сказал он усмехаясь – Молодой де Рокайль за яблоками пожаловал. Яблочко от яблони недалеко упало…

Тут Дэвис не выдержал. – Ну, бей меня! Бей! Ударь! – закричал он – Чего стоишь, смотришь? Струсил? Отца моего испугался? Ну, попробуй! Ударь! – голос Дэвиса сорвался на слёзы, а Рыжий Уолеф стоял, уперев волосатые ручищи в бока и продолжал усмехаться.

– Ненавижу! Ненавижу тебя! Трус! Трус!

– Возьми яблок, сколько тебе надо и больше не воруй, а то привыкнешь. – Уолеф стал серьёзным – Выход там. – указал он в сторону калитки, отвернулся и зашагал прочь.

– Ненавижу твои яблоки! – Дэвис швырнул котомку на землю и выбежал из сада, заливаясь слезами.

Так его ещё никто не унижал. Этот чёртов датчанин даже побрезговал дать ему оплеуху, гнусная скотина. Теперь он достоин только смерти, страшной, позорной смерти. Богатое воображение Дэвиса рисовало картины мрачные и ужасающие и везде гордый датчанин на коленях умоляет простить его, молит о пощаде, но всё бесполезно. Дэвис неумолим: «Достоин смерти!» – говорит он и пронзает врага мечом.

После этого случая Дэвис стал оставаться в школе и на выходные. Там он зарывался в книги или проводил время в упражнениях, сражаясь с деревянным чучелом. Дэвису казалось, что кроме ненависти он утратил все другие чувства.

Пожилой аббат, заметив перемену в душе своего воспитанника, однажды решил поговорить с ним начистоту, и Дэвис не смог больше отмалчиваться. Потребность высказаться пересилила в нём страх быть обманутым. Он поведал наставнику о своей ненависти к Олдерсону, о поражении отца, о своём желании отомстить и о своих душевных страданиях. Аббат выслушал его внимательно, потом сказал:

– Твоя ненависть – есть не что иное, как желание любить. Придёт время, и ты также сильно сможешь полюбить, как до этого ненавидел.

– Что же мне делать? – спросил растерянно Дэвис.

– Добро. – ответил старик.

– А врагу?

– И врагу.

После этого разговора Дэвису стало немного легче, словно вынули откуда-то изнутри занозу. Он подумал, что Бог, наверное, не такой как отец, а может быть такой как аббат – мудрый и милостивый. Он попросил Бога, чтобы тот помог ему сделать добро и стал ждать, когда его просьба исполнится.

Глава 2. Инге

Тем временем Дэвису исполнилось пятнадцать. Его сводный брат Эрих уже пользовался успехом у местных девушек. Часто в компании сверстников ему приходилось слышать, как Эрих хвастает своими сеновальными победами. Дэвис слушал все эти разговоры, смущался и одновременно чувствовал интерес. Ему нравилось ловить на себе жадные женские взгляды. С любопытством разглядывал он себя в зеркало, удивляясь, как быстро растут его ноги и руки, пощипывал белёсый пушок над верхней губой, разглядывал изменившиеся черты лица, в которых всё меньше и меньше оставалось детского. Мальчик постепенно превращался в складного юношу, светловолосого и голубоглазого.

На Рождество Дэвис вернулся в Ховнингхэм. В Сочельник барон вместе с семейством отправились к заутрене. В церкви было тесно, на праздник приехали жители со всей округи и мест для сидения на всех не хватало. Дэвис стоял впритык с Эрихом и двумя его приятелями – близнецами Ральфом и Ричардом, сыновьями барона Мангейна. Парни уже хлебнули эля и были навеселе. Богослужение вызывало у них скуку, и они откровенно громко обсуждали присутствующих, обменивались колкостями и шуточками. Дэвис тоже присоединился к ним, не прочь поразвлечься. Эрих толкнул Дэвиса в бок и указал на девушку, стоявшую в толпе молящихся на несколько шагов впереди них.

– Глянь, вон стоит Инге Ольдерсон, дочка этого рыжего чёрта Уолефа.

Инге шёл семнадцатый год и она была по- своему красива. Не милашка, вовсе нет, но она резко выделялась среди местных девушек. У неё были огромные продолговатые глаза цвета янтаря или гречишного мёда и рыжие волосы, но не как у отца, а более тёмные, почти медного цвета, овальное лицо, словно забрызганное веснушками и точёный носик с горбинкой.

Дэвис и раньше встречал Инге мельком, но не обращал внимания, а теперь разглядывал её точно впервые. Её тонкая шея, покрытая золотистым пушком, худенькие плечи и тяжёлые косы, выпавшие из-под шапочки, отороченной беличьим мехом, приятно взволновали его. Вдруг Инге словно почувствовала его взгляд и обернулась. На мгновение их глаза встретились, и Дэвису почудилась в них насмешка.

Он сразу вспомнил историю с яблоками, полыхнул румянцем и отвёл взгляд, решив, что больше ни разу не посмотрит в её сторону. Но глаза не слушались и сами находили в толпе её беличью шапочку.

Эрих уже пробовал ухаживать за Инге, но та его резко отшила. Привыкший к лёгким победам Эрих почувствовал досаду и теперь вместе с приятелями принялся откровенно обсуждать прелести девушки. Дэвису стало противно, и он попросил их заткнуться.

– Не строй из себя монашка! Неужто не интересно, что у неё под юбкой?

– Тебе дали от ворот поворот и ты бесишься. – усмехнулся Дэвис. – Это не для тебя девушка.

– Может для тебя?