Николай Максимов Бажов "Валя-Валентина"

Валя-Валентина
Николай Максимов Бажов

В повести рассказывается о непростой судьбе девушки во времена правления Б. Н. Ельцина. И как в его правление порой драматически складывались человеческие судьбы.

Николай Бажов

Валя-Валентина

Часть      первая

Конец двухтысячного. Через пять минут, страна должна уже жить в следующем тысячелетие. Какой он будет 21 век для народов России?.. Но, а тут еще, это явление… Борис Николаевич Ельцин объявляет стране, о своем досрочном уходе, с поста президента. И даже просит своего потенциального преемника: «Беречь Россию». Нам гражданам этой страны, казалось бы, радоваться только, что, наконец, уходит в небытие этот человек, клявший этому народу, что он ляжет на рельсы, но не будет обесценена рубль. Но не прошло и много времени, как эти «упыри», из касты рыжика Чубайса, завладели богатствами страны, а сама нация, чтобы не «протянуть ноги на полки», от этих уродливых реформаторов, бросились колесить по миру. Кто-то, действительно, с проклятиями ушел в челночники, собрав свои последние обесцененные рубли, а кто-то, поняв, что их банально просто обманули, бросились за границу, заново обустраивая там свою жизнь.

О такой России мечтал обманутый им народ?..

Так думала в своих простецких думах, далекая от политики, в ту новогоднюю ночь, Ольга Васильевна Берёза.

Жила она в деревне, в своем небольшом доме. Обычный такой бревенчатый дом, какими славится вся российская провинция. Дом этот ей, по наследству досталась от родителя. И был у нее сын, и пяти стенка, но недоделанная еще до конца. У второй комнаты, отсутствовал потолок и русская печка. Потому они жили пока «временно» в передней комнате. И кровати стояли вдоль стен, почти как в рабочих общежитиях.

У Ольги Васильевны, после гражданского брака старшей дочери, в доме оставалась кроме ее сына, еще и пятнадцатилетняя дочь, которая тоже спала со всеми, в этой передней комнате. Дочь, не по мере других соседских девочек, была недурна, и правда, умом. Во всяком случае, так говорили о ней учителя в школе. Грезилась ей всегда почему-то, что станет она со временем знаменитой артисткой. Понятно. Согласится можно. В ее годы, многие молоденькие мечтали, что они станут «нужными народу людьми». Так ведь партия и комсомол воспитывала их в то время. Сначала их принимали в пионеры, затем и в комсомол. Радио, да и эти «упаковочные» районные газеты, которых они по принуждению (пусть будет, по уговору), выписывали по указу райкома партии, урывками узнавали, как страна живет, строиться, далеко от их деревни. И мечтали они эти деревенские, начитались этих газет, какая тогда будет жизнь в стране. Зажмуривали глаза, в темноте уже видели эту «химеру» – светлое будущее. А как, же. Это ведь партия говорила им изо дня в день неустанно:

«В труде твое богатство, товарищ!»

После девятого класса – а в деревне, была только девятилетняя школа. Ольга Васильевна, ночь поплакала, обнимая жалостливо единственную овцу, а на утро ее заколов с помощью сына, отнесла через знакомого, директору техникума. Единственное учебное заведение в небольшом моно городке, недалеко от ее деревни, куда она пристроила свою дочь учиться на агронома.

Отправляя ее туда, сыну даже пожаловалась, пуская слезу.

«Хоть один из нашей семьи будет путевым, в этой нынешней «жизни».

. А как тогда мечта ее дочери?.. Она ведь с детства грезилась стать артисткой. Слез столько пролила, уговаривая мамку, чтобы она ее отпустила в областной город.

И уехала бы, но проблема была, вечная нехватка денег в семье.

Ну, где бы она взяла этих денег, дочери на дорогу, и на её жизнь в городе, когда в погребе картошка уже кончается – главная пища в семье, не знаешь, чем кормить сына детей, да и самим ведь как-то надо продержаться до этого нового урожая. А в колхозе теперь, уже ООО – ограниченными возможностями, деньгами за работу перестали выдавать.

В день зарплаты, Ольга Васильевна, пришибленно стояла у окошечка «ООО» кассы, как нищая на парапете, а ей, за место денег суют, то талончик на водку, то на стиральный порошок.

А куда было деваться. Вешаться, что ли ей было?.. Такая жизнь тогда была, при той власти Ельцина. Вот и приходится Ольге Васильевне ходить через лес в район, сплавлять этот ненужный для семьи талоны: то алкашам и продавцам рынка.

В новой России теперь, и порядки другие пошли. Магазины тоже в большинстве стали частными. А частникам, какой резон было в долг отдавать товар?.. Вот и приходится Ольге Васильевне, думать изо дня в день о семейном благополучии. Теперь и овцы уже нет. К следующей зиме детям не накатать ей валенок, не связать носочков. Снова думы, где шерсть брать, и кому на поклон идти, чтобы дети в зиму ходили не с голыми пятками, а с валенками. А учиться дочери все же надо. Без каких там подсказок соседей – понимала. Хотя, оно, что ей на соседей было глядеть. Они еще не дошли до такого маразма. Соседка, – а это правда, не выдумка – своего мужа, справляя утром на работу «ООО», пекла из жмыха ему хлеб, совала у двери мужу. И еще, выталкивая его из дома, кричала ему вслед.

«Чай, не помрешь!.. Животные, вон, как радуются, когда я им перемешиваю с водой этот жмых. Хвосты крутят с радости. И ты не помрешь»

Он уходил, приземисто сгорбившись от унижения от такой жизни, а она, забивалась где-то в сенях, от горечи в слезах, жевала кончик подвешенного на голову платка, поливала его горькими слезами.

Ольга Васильевна знала, как живут её ближайшие соседи, да и другие «горемыки» в деревне. Работы ведь не было в деревне, после как расформировали тут колхоз. А этот «ООО», от него толка теперь было мало. Сам еле дышал, от такой скудной в стране жизни. Винить ведь некому было в этой анархии. Москва далеко, да и что Москва. Она, – честно положа руку на сердце,– что думала тогда о провинции, когда страна разваливался, когда люди в городах, особенно учителя, это было правда, стояли на парапетах, с протянутыми руками, прося милость. Поэтому, чтобы совсем не упасть на самое дно, Ольга Васильевна, доделав не хитрую работу по дому, отправлялась пешим ходом в монастырь, через этот лес. Так дорога до монастыря, короче была, чем обходным путем. Да и платить ей еще надо было на обходную дорогу. Монах там ей иногда давал работу в монастыре.

Так она пока выкручивалась.

Трудно ей семьей так жить, но она понимала, дочери надо учиться.

Слава бога, через этого знакомого, ее в этот техникум взяли. Вроде, одного рта в доме меньше стало. Еще бы обувь дочери справить. Сама видела, как она, со слезами на глазах клеила переднюю подошву клеем, накануне, перед тем как ее отправить в район.

«Ничего, доченька. Ничего. Перетерпи, – растерянно говорила она дочери сдержанно, чтобы только при дочери не расплакаться, от такой, и правда, скудной жизни, в котором проживала ее семья. – Ты там учись только, чтоб не стыдно было, а обувь мы тебе обязательно справим. Накоплю работой в монастыре немного чуточку денег, обязательно тебе купим ботинки».

Хотя она и не верила своим словам. Ну, где она могла взять этих денег. Где?..

***

.. В зиму, в двухтысячном первом, вроде жить стало чуть полегче. Картошка, слава богу, в погребе хватало до посадки нового урожая, да и невестка сына, начала, наконец, что-то получать на своей работе, на ферме «ООО». Но, вот, беда, в монастыре ей теперь монах перестал деньги за ее работу давать. За место денег, подсовывал ей трясущейся рукою пучок лука, или килограммов два картошки. Хотя еще в голоде не сидели – картошка в погребе еще была. Она их выручала, но теперь к дочери в район, Ольга Васильевна могла навещать только изредка. Часто ездить, или ходить через лес, не получалось. Денег, на объездную дорогу не было, а те, что дочь получала пенсию, за безвременно умершего отца, ну, что там, с этими двести рублями было делать?.. Из них еще чуточку в доме, надо было оставлять – на сахар, детям. А невесты деньги, которые она получала, почти вся, уходила на покупку только муки из магазина. Да и дочь сына, старшая, в школу пошла. Семи нет, а отправили ее. В школе, как малообеспеченную, там вроде подкармливали её один раз, во время обеденного перерыва, а вечером, мать ее из фермы тащила под полом бутылочку, из водочной посудины, молока.

Теперь бы и сыну найти работу. Но в деревне для него работы не было, после того как тут упростили колхоз. Невестка, чтобы он не сидел в доме, в «ООО», с каким – то Макаром, до сих пор неясно ей. Но невестка убедила ей, что выписала этого молодого жеребца, за счет, якобы, работы на ферме.

«После, приучит лошадь к оглоблям, весной кому вспашет огород, или из леса кому привезет дровишек», – радовалась теперь Ольга Васильевна».

Но одного она, все же, упустила из вида. Эти нынешние мужики в деревне, как упростили тут колхоз, знают только: пьют. А после выпивки самогона, какая там работа. Вот и приходится быть ей при сыне, еще и надзирателем.

Дочери теперь нет, осмелел он. Даже покрикивать на нее стал.

«Эх! – вздыхает она, с мыслями переключаясь на дочь, – суметь бы дочери до зимы справить обувь».

Надежда у нее только на телке, которая скоро должна отелиться – скоро уже. Может тогда, теленка родившую продадут, а на полученные деньги и справят дочери обувь. Сама она чуть не провалилась со стыда, когда приехала к дочери с очередным огородным продуктом: картошка, лук, морковка. Стояла перед дочерью, краснела, переминая с ноги на ногу. Наваляли, вроде, ей валенки, с подшивками. Ну, куда это годилось. Другие подруги ее по техникуму щеголяют в сапожках, а ее дочь…

Однажды дочь ей в слезах даже бросила в лицо, что бросит она этот техникум, если ей не купят сапожки.

– Я, мама, как последняя нищенка здесь. Все смеются. Двадцать первый век на улице, мама!..

Что она ей в ответ могла сказать?.. Тык, мык, и все. Пенсия у нее еще не скоро. Работу, которую она когда-то выполняла, молодняк весь после роспуска колхоза, отправили на мясокомбинат. Даже из области какую-то бумагу получили благодарственную, что район из-за сдачи молодняка на мясокомбинат, перевыполнил план.

А так, сидела дома с детьми. А как старшую дочь сына отправили в школу, с малым дитем от нужды, стала ходить в монастырь, в общество: «Во славу боже».

Странное это было общество. Приходили сюда, и безработные мужики, и вышедшие из тюрьмы, эти несчастные люди. Все они трудились на тяжелых работах в монастыре. Одно только огорчало. За работу они деньги не получали. Их подкармливали, давали даже Х/Б – одежду. В их числе работали и женщины. Получали огородными продуктами, да еще подкармливали их, монастырской жидкой пищей. А в конце дня батюшка, после, разрешал этим женщинам брать в домой несколько пучков лука, моркови, отправлял домой.

В зиму в монастыре, не было работы. Ольга Васильевна в зиму сидела дома. А ближе к весне, у дочери начались каникулы.

Появившись однажды в доме, с порога сразу огорошила.

– Мама, у нас каникулы. Дома поживу. Хорошо?..

Какая же мать выгонит дочь на улицу. Обрадовалась, помогла дочери раздеться. Но ее каникулы, почему-то растянулись потом на долгие месяцы. Она ведь ничего не понимала об этих каникулах. Просто поверила дочь. Спасибо соседке, надоумила ее однажды, прокричав ей через плетень.

– Ольга! – позвала она ей. – Подойди ближе на минутку. Что-то, твоя дочь долго задержалась в каникулах?.. Спроси, спроси. Тут что-то не так. Спроси прямо. Так и этак. – В конце уже, жалобно запричитала. – Ой!.. Тяжко – то стало жить. Ты еще «Во славу боже», все еще ходишь?..

– Еще ведь рано, кума. Сыро еще на улице.

– Оно так. Рано еще. Снег еще не совсем растаял. Но корову вашу видела, с внуком все водите на пойму в каждое утро. Лошаденку вашу тоже видела, тоже тащите туда. Овсы бы ему. Таскает невеста с фермы в кармашках, поди?..

– Стыдись, кума!.. – меняясь в лице, кричит ей, Ольга Васильевна, замахиваясь на нее кулаком. – Поймают, выгонят ее тут же из доярки.

Бежать бы ей сейчас к дочери, но как убежишь, не попрощавшись. Обидеться еще соседка. После еще разнесет сплетню по деревне. После лучше на улицу не выходи.

– Ладно, кума, – отмахивается она от соседки рукою. – Спрошу у дочери. Обязательно спрошу…

И торопливо скрывается в сенях. Еще от волнения прислонясь спиною к стенке, осеняет себя крестом. В конце разрыдалась от тяжелых дум, от разговора соседкой.

Плохая она была. Многие в деревне говорили: «У нее нехорошие глаза. Сглазит еще».

Жила она одна в доме. Сын у нее был, жил в областном городе. Чем он занимался, никто толком не понимал. Наверное, бандитом был. Профессия такая тогда была повсеместно. Приезжал иногда на навороченной машине, напуская на себя непрозрачность, знакомым хвастался.

– Я в городе живу, как жир в масле.

А по матери, деревня же видела…

Недавно, вот. Ольга Васильевна, выкроив у дочери пенсию, выписала из монастырской пилорамы ненужного горбыля. Их все равно отправляли на опилку, или жгли, как ненужный хлам. Вот она уговорила батюшку, чтобы чуть выделили из этого материала на поправку предбанника. В телеге привез сын этого горбыля – сто рублей за них заплатил. Радовалась, когда вместе сыном разгружала из телеги этих горбылей, складывая их возле бани.

– Как только подтает совсем снег, займемся с предбанником, – сказала она тогда сыну.

А то ведь стыдно ей было. Когда мылась в бане, стеснялась выбегать из бани в предбанник голой. И занавесить нечем было этих щелей.

«Теперь, сын подремонтирует» – говорила она, домашним, заранее радуясь.

Но не успели. Соседка ночью все горбыли перетащила на свой огород.

Милицию вызывать?..

Соседка стояла на своем.

– Это поклеп!.. В суд я подам!.. Я знаю законы… сын, в случае поможет. У меня это давно лежат. И ни воровка я вовсе.

Харкнула с обиды на соседку, Ольга Васильевна, ушла от нее восвояси.

Теперь, вот, газа в дом надо проводить. Но нет денег. Хоть ты вешайся. Волком вой. Все равно денег не прибавится. Хотя в сельсовете, ее чуть подбодрили, жалея. Но, а что толку от этих обещаний. Вон и Москва обещает, стыдно ему, что нация его сидит в провинциях в нищете.

– Ольга! – сказали ей там. – Скоро у тебя пенсия. Всего-то ждать каких-то два года. Потерпи как – нибудь. Будешь получать пенсию. Деньги появятся. Да и невеста сына поможет. Проведете тогда этого газа, уж точно.

В дом она вошла тихо. В углу, у окна, потчевала с внуком в обнимку ее дочь, Валентина.

– Валь, ты спишь? – позвала она, сдерживая свое неспокойное дыхание.

– Что, мама, – сонно бормочет она, выпрастывая свою руку от объятия. – Который уже час, мама?.. На улице сыро?.. Тает снег?..

– Тает, дочь. Тает. Вот, ноги подмочила пока по двору бегала. А ты сама как?.. Что-то у тебя каникулы растянулись, доченька?.. Не бросила ли ты случаем свой техникум, дочь?..

В ожидании ответа, она обвела глазами свою жалкую убогую комнату, три, на четыре. Вокруг голых бревенчатых стен, железные кровати расставлены, голландка торчком стоит почти посреди комнаты. Не побелен. Все хотела побелить мелом, но все некогда. Да этот еще странный запах от подпола тянется. Спустится, с лампой керосиновой, пока помнила, но с дочерью надо сначала поговорить. Потом уж, точно, полезет в подпол, прошарит все углы там – кошка у нее недавно пропала. Нет, что она вытворяет?.. Нюни распустила. Плачет, что ли она?..

– Ты чего, дочь?.. Приснилось тебе что?.. Плачешь.

– Мама. Я отца Михея во сне видела. Он мне молил, чтобы ты его не убивала обухом топора. Мама, скажи?.. Он после твоего удара заболел, помер?..

Упоминание дочерью о ее последнем мужике, заставило ее уйти в стопор. Три мужа, или как она говорила в откровениях, приживалок у нее было. От старшей дочери, Архип, он теперь жил в районе, в Темникове, со своей новой семьей. Двое детей у него уже, и все нормальные, не пришибленные. Вроде, успокоился. Остепенился, не пьет. Водочные талончики, алкашам только сплавляет. Сам крестится всем, ни капельки, – говорит, – в рот не беру. Сбежал от нее. Ушел и не вернулся. Причину ухода его до сих пор она не знает. Вышла, или опять же, пустила жить этого сына отца. Обрюхатил он ее, а на вторую зиму, где-то выпил деревенского самогона, кто – то из алкашей опоил, видимо его, замерз по дороге, почти у самого дома. Погоревала, и к лету, привела в дом этого Михея. Детей, родившихся до него, надо было кормить, одевать, а без мужика в доме, да еще в деревне сейчас – это караул ведь!.. Слава бога, тогда еще колхоз не совсем еще был развален, еще работала. Получала, конечно, за работу мало, но хлеб в доме все равно всегда на столе был. Да и молоко детям правление колхоза, всегда ей отпускал. Но и с его приходом, жизнь в доме, лучше не стало. Привычка у него была дурная. Как выпивал он этого самогона, превращался просто раненого зверя. Трогать он ее не трогал, руки не распускал, но эта его ревность просто убивала ее. Как что, заводился, начинал кричать, что она такая – сякая… непролазная… А когда дочь от него родила, увез ее в район к своим родным, начертав в бумаге, что он от нее уходит, после того, как она его обухом топора огорошила. Зачем?.. Сама до сих пор понять не может. После рождения дочери, страх, она мужиков просто возненавидела. Михею она ведь тогда еще говорила.

«Лучше огрызок свой отрежь, а мой, соломой законопать. Не хочу я больше тебя!.. Надоели вы все!.. Зачем я сходилась с вами?.. Чтобы только поперхнуться?.. Не хочу я больше мужиков!..»

А обухом топора он от нее получил, когда ему уже не в силах было терпеть. Мужик же он. Взял ее силой. И она, нашарила в темноте рукою топор под кроватью, стукнула его по голове. И, видимо, сильно стукнула. После он заболел и тихо представился. А потом уже, после как похоронила его, забрала от его родных, и свою Валю – Валентину. Те, конечно, рады были, что она забирает дочь. В то время, во времена власти Ельцина, жизнь в районе была, и правда, тяжелая. Иногда от такого существования, когда уже дышать становилось тяжело, Ольга Васильевна, устремляла мокрые глаза к потолку, в сердцах спрашивала.

«Может, так живут люди только у нас в деревне?.. Может, в других местах лучше живут?.. В телевизоре, вон, как все пляшут. Видимо, хорошо им там.

Отвлеклась, видимо, думами. Потому она не сразу поняла, что дочь ей говорит, сквозь рев.

– Что?.. Что ты сказала?.. – переспрашивает она, подходя вплотную к дочери.

– Мама. Не ругай меня. Я техникум больше не вернусь. Мне стыдно мама в этих валенках ходить по техникуму. На улице сыро. Все мои подруги, в обуви, обуты, а я в чем виноватая?.. А питалась?.. Шесть картошек в неделю. Я хочу артисткой быть. Пенсию, как получу, летом поеду в областной город, поступать в культпросветучилище, на артиста. Я узнавала, да и учитель пения, в школе еще, всегда мне говорил.