Детство живет в памяти образами, красками, запахами, короткими эпизодами. Как старый семейный альбом с вложенными в него письмами и обрывочными заметками на тетрадных листках. Начнешь перелистывать, всматриваться – и заметишь ускользавшие раньше или забытые детали.
…Утро, солнечный свет заливает маленькую комнату, врываясь в большие окна. Бабушка встряхивает белое вязаное покрывало, и в лучах пляшут крошечные пылинки. Бережно разглаживает все морщинки и складочки, выравнивает уголки, проводит рукой по вензелям. Она гордится своей работой, и тут и впрямь есть чем гордиться. Расправив покрывало, она тщательно взбивает подушку, сначала одну, потом другую, кладет друг на друга ровно-ровно и, наконец, накрывает кружевной накидочкой с таким же вензелем, что и на покрывале. Тот же ритуал повторяется и со второй кроватью. И вот уже обе нарядные, все в белом, точно две юные невесты.
Полосатые розово-голубые половички-дорожки бабушка несет во двор и долго, сосредоточенно вытрясает, чтобы ни единой соринки не осталось. В их комнатке всегда безупречно чисто. Островок надежности в сложном изменчивом мире. На этом островке – хижина, маленькое убежище: однотумбовый стол с льняной скатертью, под которой она прячется, когда взрослые ругаются, когда ей грустно и хочется побыть одной.
Длинная скатерть свисает со стола до самого пола и отгораживает ее от реального мира. В этом уголке, где она никого не видит, она мечтает о чем-то своем и твердо знает, что так жить она не будет.
На кухне три стола и раковина с холодной водой. У каждой семьи свой стол, еду готовят на примусе. В первой комнате живет мать с девятнадцатилетней дочерью, во второй – милиционер с женой и двумя мальчишками примерно того же возраста, что и Людмилка. Ну а в третьей комнате, четырнадцать квадратных метров, живут они – шесть человек. Вместе они никогда не едят. В комнате только три стула, перехватывают на ходу. Тети ссорятся между собой: одна потратила на еду больше, другая меньше.
– Людмилка, ты не ешь у тети Тани (или у тети Нины, или у тети Зои), – просит ее мама.
Одним словом – бедность! Людмилка, конечно, ест у всех, не обращая внимания на их перебранки. Да и что там особенного есть – жареная картошка и белый суп с хлебом, иногда вареная колбаса, сыр, масло, но это уже лакомство, а еще яблоки два-три раза в месяц…
…Ванной у них нет, нет даже горячей воды в квартире. Раз в неделю – в баню. Бесконечная очередь, девочка устала ждать, ноги уже болят от стояния на месте. В бане толкучка. Молодые, старые, красивые, уродливые мокрые тела, смех, ругань, пар, пот, все мокрое, пол под ногами скользит. Мыло выпрыгивает из пальцев, приходится искать его на полу, лавируя между моющимися женщинами, которые толкутся у широкой полки с тазами. Как бы самой не упасть! Душно до ужаса, хочется выбраться на улицу побыстрее, хочется домой, но вымыться надо, ведь следующий раз только через неделю… Поменять воду еще раз, и еще, и еще, а теперь собраться с духом – и облиться холодненькой. С гуся вода, с лебедя вода, а с Людмилки вся худоба! И вот наконец банный обряд закончен. Теперь на распаренное, влажное тело – бр-р-р – надо натянуть чулки, рейтузы, несколько слоев, как у капусты, напялить пальто, замотать мокрую голову шалью. Не оденешься как следует – простудишься, неделю будешь валяться!
Глава 2
Фронтовая любовь
…На улице мороз под минус тридцать, из труб тянутся вверх столбы белого дыма, а рассветное небо такое прозрачное и почти бесцветное, будто хрустальное. Все идут в школу и на работу как ни в чем не бывало, снег оглушительно скрипит под валенками, на вдохе ноздри склеиваются даже под пуховым платком, а на выдохе оттаивают. Все ветки превратились в белое кружево, и на ресницах тоже нарос иней. Девочке кажется, что она в сказке про Морозко, и вот-вот выскочит откуда ни возьмись старичок-волшебник: «Тепло ли тебе, девица?» – «Тепло, батюшка!»…
В один из таких морозных дней Людмила, вернувшись домой, обнаружила в прихожей подсунутый под дверь конверт.
– Бабушка, бабушка!
Не слышит. Совсем плохо слышать стала, да и глаза уже не те, ниткой в иголку не попадает, читает еле-еле, только если очень крупно. Людмила подходит поближе.
– Да бабушка же! Я пришла! – кричит она ей в ухо.
– О, Людмилушка, вернулась уже? Как в школе? Я тут прикорнула немножко после обеда…
– В школе нормально, бабушка, а что это за конверт под дверью?
– Какой конверт?.. Я не слышала ничего, видать, приходил кто. Что написано-то?
– Вале.
– Ну, мама вернется, прочтет. Не открывай без нее.
Она и не собиралась – мама наругает, хоть и любопытно ужасно, что там внутри. От кого письмо? Почему не почтой?.. Чтобы скоротать время, садится рисовать. Домик, дым идет. Забор, деревце, цветочки, солнце и она с мамой. Хочется нарисовать папу, как на рисунке подружки. И она придумывает его и ставит в середину, он держит за руки ее и маму. Ну конечно, думает она, папа у нее есть. Просто здесь ему спать негде. Мама говорила, он живет далеко, в городе Киеве. Почему не с ними? Да ты посмотри, Людмилка, какая у нас комнатка маленькая, где бы он спал? – Я бы подвинулась, сама говоришь – в тесноте, да не в обиде. Мама молча гладит ее по голове и не отвечает, а глаза у нее грустные-грустные.
Наконец мама возвращается с работы, за окном уже темень. Мамино пальто холодное, и руки тоже, даже под варежками.
– Мама, смотри, тут письмо тебе!
Заледеневшими с мороза, негнущимися пальцами Валентина торопливо распечатывает, разрывает конверт, уже зная, от кого письмо – как не узнать этот почерк? Маленькие аккуратные буковки, «В» с петелькой в нижней половинке…
Прочитав записку – всего несколько строчек на половине тетрадного листка – мама тащит ее одеваться, спешно закутывает в пуховый платок.
– Поехали скорей, может, успеем!
Людмила ничего не понимает, но послушно следует за матерью.
На улице в свете редких фонарей сугробы посверкивают, как будто кто-то рассыпал в них блестки. Тропка к автобусной остановке раскатана подошвами до льда. Автобус уже полупустой и холодный, стекла обледенели, покрылись сказочными узорами – перья, листочки, завитки… Сквозь них почти ничего не видно, только желтые пятна там, где стоят фонари или светятся окна. Девочка протирает стекло варежкой, соскребая иней, но это помогает ненадолго, проталина быстро запотевает и снова начинает замерзать. Садиться холодно.
Они едут долго-долго, так долго, что ноги у Людмилы коченеют, несмотря на шерстяные носки поверх обычных и валенки.
Наконец выходят из автобуса. Впереди – огромное здание, в шесть этажей, первые два – с серой колоннадой. Как дворец! На самом верху светятся большие буквы: «Гостиница ‘‘Южный Урал’’». Мама идет быстро, почти бежит, и Людмиле приходится бежать за ней. Врывается в гостиницу, спешит к администратору.
– Здравствуйте! Яковенко Николай еще здесь?
Девушка разводит руками:
– Уехал… Двадцать минут назад.
Мама разворачивается и идет к двери, она больше никуда не спешит. Людмила смотрит ей в лицо – по щекам катятся слезы… Девочка ничего не понимает. Кто такой этот Николай? Чего из-за него плакать? Зачем вообще было тащиться на другой конец города, да еще в такую холодину и метель? Что-то тут не так…
Проходит время, может, полтора года, а может, два, и история повторяется. Бабушка не слышит стука в дверь, и Николай, оставив записку, уходит. Девочка подросла: читать письма, адресованные матери, она уже не боится, да и случайно услышанные обрывки взрослых разговоров, которые не предназначались для ее ушей, сложились в смутную картину происходящего. Она разворачивает листок – конверта на сей раз нет, а значит, и вскрывать нечего.
Валюша, я тебя люблю и никогда не забуду!
Николай
– Мама, этот Николай… Он что, мой отец?
Валентине не хочется рассказывать, слезы опять подступают к глазам. Но девочка имеет право знать… И она рассказывает ей всю историю. О том, как в начале войны самовольно записалась на курсы медсестер и их, восемь девчонок, призвали в армию и направили на 2-й Украинский фронт. Но им-то хотелось быть на переднем крае, в самой гуще, защищать Родину! И они подали рапорта. О том, как она с артполком прошла боевой путь от Северного Донца до самого Будапешта. О том, как ей дали медаль за отвагу за взятие Запорожья… О фронтовой любви медсестры и молодого командира, украинца Николая Яковенко, красавца и храбреца. Заговорив про свою любовь, Валентина оживляется. Ей приятно вспомнить, как она была счастлива, невзирая на войну, разрывы снарядов, грязь, холод, убитых и раненых, которых она перевязывала каждый день. Когда они оставались вдвоем, то не могли оторваться друг от друга. Его чувство юмора, смелость и решительность во всем, нежность к ней и слова любви, на которые он не скупился, свели ее с ума. Плод любви не заставил себя долго ждать… Валентина и Николай не знали, радоваться им или плакать. Беременной женщине не место на передовой, а значит, нужно демобилизоваться. Он должен остаться на фронте без нее… Решили, что она уедет в самом начале апреля, но вот уже середина месяца, а она придумывает разные предлоги, чтобы потянуть время, задержаться еще хоть немного.
В конце апреля Николай твердо сказал: «Валюша, дорогая, мы должны думать о нашем сыне». Почему-то он думал, что родится сын, и позже писал ей: «Пусть наш сын растет на славу Родине, на страх врагам». Ни в одной стране, наверное, не было такого патриотизма во время Второй мировой, как в Советском Союзе.
Николай настаивал, чтобы его Валюшка поехала в Киев, к его родителям. Но она случайно прочитала письмо от мамы: та писала, что кацапки – так украинцы называли русских – им не надо. Не сказав любимому ни слова, решила, что поедет к своим.
Быстро собравшись, она двинулась в путь. Дорога была очень тяжелая, добиралась с пересадками, в вагонах – грязь, антисанитария, много раненых… Но она умудрялась помогать и им. В пути слегла с воспалением легких и попала в военный госпиталь в каком-то небольшом городке в Грузии. Там тоже было много раненых и, как только Валентине стало получше, она начала и здесь применять свои медицинские навыки. В больнице так ее полюбили, что, когда она родила, не хотели ее отпускать и обеспечили ей хорошие условия, достойное питание, нашли для малышки одеялко, сделали пеленки из старых простыней… Да, родилась дочь полка, а вовсе не сын, как думал ее отец. Через месяц дали ей грузина в сопровождение, и Валюша отправилась к маме и сестрам с живым кулечком на руках.
Позже, много позже, Людмила узнает, что не только семья Николая была виновата в том, что она росла без отца. Сестры ее мамы были в бешенстве – голод, разруха, а тут еще и Валька «фронтовичку нагуляла». «И каким местом ты думала? Точно не головой! А теперь что? Чем кормить ребенка собираешься?» Валентина предпочитала отмалчиваться и терпеть нападки, глотая слезы. Потиранив вдоволь бессловесную сестру, свой гнев, свой страх перед будущим, неизбывную свою тревогу женщины обрушили на виновника – дескать, совратил молодую чистую девушку. Угрожали написать в партийные органы… В то время это была самая страшная угроза для человека, занимающего приличную должность. Николай пытался увидеть свою фронтовую любовь, называл ее женой, выбил для нее льготы, и она была на его иждивении с 1945 по 1948 год, но… В 1948 году их связь оборвалась. Об этом Людмила узнает, только когда прочитает автобиографию мамы, написанную в 1987 году, совершенно случайно обнаружив ее в старых бумагах. Мама никогда не рассказывала таких подробностей об их отношениях. Она его любила до конца жизни…
Судьба, однажды их разлучив, упорствовала и раз за разом разводила их пути-дороги. Однажды Валентина даже поехала в Киев – Людмиле тогда уже было двадцать, – но Николай, как назло, уехал с семьей отдыхать, и встреча опять не состоялась.
И сама Людмила отца так никогда и не увидит. В первый раз командировка в Киев сорвется из-за болезни сына, во второй – из-за болезни мужа… Но, уже взрослой, она часто будет говорить маме: «Мам, знаешь, что ты сделала самое главное в жизни?» – «Что?» – каждый раз будет спрашивать та. – «Нашла мне правильного папу». И правда, характером она удалась не в мать, та была слишком мягкой, не умела постоять за себя, из-за чего постоянно страдала. Людмиле же от отца достался боевой нрав, авантюризм – и умение во все всем находить что-то хорошее, а о плохом – не то чтобы забывать совсем, просто извлекать урок и больше не думать. На ее долю выпало много страшных испытаний, и, будь она другой, ей их было бы не выдержать.
Глава 3
Школьные годы
– Однажды в студеную зимнюю пору я… э-э-э…
Людмила мнется, у нее совершенно вылетело из головы это несчастное стихотворение. Вчера ей долго не засыпалось. Мама хотела – страшно даже вспоминать – выкинуть ее любимую куколку, старую тряпичную Сашеньку, которую для нее сшила бабушка. Куколка, конечно, изрядно потрепалась, голубые глазки-пуговки выцвели, одна пуговка даже обломилась с краю… Но чтобы выбрасывать! Людмила так зарыдала, что мама испугалась. «Ну, ну, будет плакать! Сейчас соседи услышат, ругаться придут. Да не выкину я ее, не выкину! Господи. Я то думала, ты большая уже, восемь лет, зачем тебе такая кукла?» Большая-то она большая, но куколку выбросить не даст!
Людмила еще долго лежала, всхлипывая, вцепившись в куколку – а вдруг мама передумает? Ну и забыла про стихотворение на завтра.
– Однажды в студеную… пору… я…
Ушам и щекам горячо, наверное, она вся красная от расстройства и напряжения. Но разве вспомнить то, что не учил? Вот если бы ее вызвали не первой, она бы успела заучить этот стих, слушая других. А тут такая стыдобища! Танька ей еще припомнит…
– Так, ну все с тобой ясно, Жидкова. Давай дневник, кол!
Это Жанна Константиновна, про себя Людмила называет ее Жаба Крокодиловна. Она и правда жаба – старая, толстая, вредная и с бородавкой на щеке. Из бородавки торчат черные волосины. Людмила, чтобы не смотреть Жабе в злые глаза, смотрит на бородавку. Кажется, Жаба замечает, и это злит ее еще больше.
– Не дам.
Еще чего не хватало – портить колом ее замечательный, аккуратный дневничок. В нем одни пятерки! Ну, может, еще пара четверок.
– Давай!
– Не дам!
– Да как ты разговариваешь с учителем?..
Вот привязалась, спросила бы уже кого-нибудь другого! До чего же она противная! Вся раздулась от злости – жаба жабой.
А одноклассники и рады – перепалка с учительницей отъела немалый кусок урока, теперь всех спросить точно не успеют.
– Завтра чтобы мама пришла в школу!
Мама и так устает на заводе, а тут еще идти разбираться. Но что поделать…
– Мам, а мам?
– Что, горюшко мое?
– Что ты ей скажешь?
– А ты как думаешь?
– Не знаю…
– Ну что я ей скажу?.. Не лупить же тебя, в самом деле! Ох и упрямая же ты у меня, вся в отца…
За четыре года начальной школы у нее в дневнике красовались почти одни пятерки. К сожалению, забрело и несколько четверок, но самой плохой оценки, средней, не было.
5 марта 1953! По радио объявили о смерти «вождя народов» Сталина. Людмиле еще нет восьми лет, ей непонятно, почему вся ее семья рыдает, как будто умер родной человек. Объявлен четырехдневный траур.
9 марта, понедельник, занятий в школе нет. «Одевайся потеплее, поедем в центр на похороны Сталина!» – говорит Людмиле мама.
На Урале еще лежит снег, и день холодный и ветреный.
Что творится в центре – трудно передать. На площади столько людей, что протиснуться к сцене, где один за другим выступают скорбящие ораторы, невозможно. Площадь завалена цветами, венками и плакатами с портретами Сталина. Играет траурная музыка, люди плачут.
Людмила просто окоченела от холода, стоять в толпе и смотреть на это национальное горе – прощание с Отцом советского народа – ей неинтересно. Но ведь мама член Коммунистической партии СССР, и ее долг – быть здесь и скорбеть вместе с советским народом.
А что происходило в Москве? Тысячи людей приехали в столицу со всех уголков страны, чтобы выразить свою боль, отдать дань уважения и любви своему вождю.
Из-за огромного скопления людей на некоторых улицах началась давка: люди были зажаты между зданиями и военными грузовиками, блокирующими боковые улицы. Истерия не имела границ. В результате трагедии погибли более ста человек, многие получили тяжелые травмы.
Советский народ искренне любил своего вождя. И во время Великой Отечественной войны люди шли в бой со словами «За Родину! За Сталина!»
В тот холодный мартовский день Людмила еще не могла знать, что миллионы людей стали жертвами сталинских репрессий, миллионы невинных мужчин и женщин разных профессий и возрастов были расстреляны, оказались в тюрьмах и лагерях.
***
Утром Людмила опять улизнула от бабушки – та должна ее сопровождать в школу, но девочка считает, что в первом классе ходить в школу с бабушкой за ручку – слишком унизительно. К тому же сегодня особый день – елка!
Людмила бережно несет свою гордость – замечательный костюм, который сделала для нее мама. Три дня над ним корпела. Такого ни у кого нет! Почти все девочки, конечно, будут снежинками – белые платьица, серебряный дождик. Скукотень. А у нее совсем другое дело! Жаба Крокодиловна лопнет от бешенства, и так ей и надо.
На прошлой неделе была генеральная репетиция. Людмила натянула балахон из зеленой марли – ух, сколько зеленки на нее ушло, целый пузырек! – расправила разноцветные бумажные цветки. Надела на голову обруч с шикарным красным пионом – каждый лепесточек мама прокрашивала отдельно и просушивала, а потом только склеила. Получилось просто потрясающе. Когда Людмила вышла в зал, все только на нее и глядели, даже Наташка приуныла – она тоже самая обычная снежинка, пусть и хорошенькая. А Жабу Крокодиловну так перекосило, как будто она съела лимон. «Не годится, – говорит. – Не в тему. Поменяйте!»
Ну как это не в тему?.. Сейчас зима? Зима! А после зимы что? Разве не весна? Вот вы представьте – холод, снежинки и зверята кружатся вместе на сцене, звучит торжественная музыка… И тут к ним приходит она – Весна!
Завтра 22 апреля – день рождения вождя революции Владимира Ильича Ленина. Целую неделю Людмила с нетерпением ждала этого дня. Через два месяца ей 10 лет, а завтра, в этот важный для страны день, ее будут принимать в пионеры. Стать пионером – большая честь, «пионер – всем ребятам пример». Парадная форма, белый фартук, красный шелковый галстук и белые широкие ленты для ее тоненьких косичек уже отглажены без единой морщинки и торжественно красуются на стуле.
Завтра будет общая линейка, все классы выстроятся во дворе школы и лучших учеников третьего класса примут в пионеры. Старшеклассники, ставшие уже комсомольцами, повяжут им, юным пионерам, красный галстук – частицу Красного Знамени, с которым их отцы и деды шли в бой за свою Родину.
