Любовь Гурьева "Опять не пустили в кино… Роман в рассказиках"

Видно, я опрометью домой бросилась да упросила бабушку бежать скорее за виноградом. Потому что точно помню его вкус, я его потом в Ленинабаде не раз встречала: слегка пожухлый у веточки, сорт… зимний какой-то, а я зимой виноград не люблю.

Как воробьи в лужице

Смотрела на «купающихся» в лужице перед подъездом воробьят и почему-то вспомнила, как в раннем детстве, лет в пять или шесть, мы так же пурхались в карьере, заполненном после дождя водой – вроде как в море плавали. «Море» нам было по колено, но мы упорно изображали из себя пловцов, ползая на четвереньках по дну.

С того времени у меня на коленке остался шрам, еле видимый уже. Я тогда наткнулась на горлышко стеклянной бутылки и распорола себе коленку до кости. Бррр – до сих пор страшно вспоминать, как я тогда испугалась…

Моя первая фотосессия

Летом после 1-го класса, услышав, что в посёлок к нам приехал фотограф, собрала своих сестриц – их тогда у меня только две ещё было: пятилетняя Валя и двухлетка Людмилка, – умыла их, причесала, как могла, сама в школьную форму принарядилась, косицу заплела, и пошли мы запечатлеться на память. Фотограф на забор покрывало в цветочек повесил и на его фоне нас щёлкнул…

Нет, денег у меня не было при себе, деньги же отдавали за готовые фотографии.

Не помню, чтобы меня за это ругали. Думаю, что родители просто обалдели от моей самостоятельности. А бабушка долго потом вспоминала и дивилась:

– От ить, цё удумала! Взяла и повела хвотограхвироваться!

А чего? Оставили на меня двух малолеток – ни с подружками в куклы поиграть, ни с мальчишками в войнушку побегать. Так с ними всё своё детство и просидела…

Зато фото на память осталось.

Драчунья

Честно сказать, сомневалась, есть ли такое слово в русском языке. Я-то его только к одному человеку применяла всю жизнь – к моей сестре, второй после меня в нашей многодетной семье. Потому что Валька на самом деле в детстве была ужасной драчуньей. Чуть что, лезла в драку – со мной, с третьей нашей сестрой Людой, младшеньким тоже порой доставалось.

Я всегда считала, что хуже всего быть в семье старшей – это ведь пожизненная ответственность за малявок. Но с годами, послушав Валю, поняла, что второй-то, может быть, ещё тяжелее: всего на каких-то два с половиной года младше, а тебе все на старшую указывают: бери с неё пример; будь такой, как она; учись не хуже…

Ой, я бы точно тоже драться начала!

Впрочем, с тех пор много воды утекло, Валентина Викторовна давно уже стала респектабельной дамой, ответственной и трудолюбивой, бабушкой троих внуков.

«А помнишь, конфету не дали…»

Вчера купила конфетки: жёлтый горошек в сахаре с помадкой внутри.

И вспомнила, как приехала к нам в гости тётя Зина, папина сестра, – вся из себя такая городская, загадочная.

Уж не помню, чем её бабушка кормила, а вот к чаю для тётки были куплены конфеты в коробочке – как раз вот такие драже в сахаре, с помадкой и с лимонным вкусом. Нам тех конфет лишь чуть-чуть попробовать позволили. А потому как – гостья…

Тёти Зинины бурки

Тётя Зина вышла из вагона вся такая из себя чудная и даже по виду нездешняя – в лохматой шубе и белой шали-паутинке поверх шляпки. А на ногах-то! Эко чудо какое: валенки не валенки, никогда таких не видела! Ну так – из города, чай, тётка прикатила в нашу глушь.

Восьмилетняя деревенская девочка, коей я в то время была, таких «мадам Фу-Фу» только в кино видела. Сама-то ходила в стареньком пальтишке на вате, шерстяном полушалке и подшитых папкой серых валенках.

А тётя Зина приехала к нам с поручением от отца, он уехал к сестре в гости, да и решил там остаться, устроился на работу. А через полгода отправил сестру за семьёй, вот она и заявилась.

Видимо, заметив мой любопытный взгляд на свою обувку, тётя Зина гордо пояснила:

– Это, деточка, бурки.

Бабушкины рассказики

Не помню, чтобы бабушка баловала нам сказками: про репку там, про лису и зайца с их избушками, про Машеньку с медведями…

Нет, бабушка рассказывала нам истории из жизни, которые ей самой казались забавными. Интересного в её жизни было немало, потому что детство и молодость Анфисы Егоровны пришлись на первую половину стремительно развивающегося XX века. К примеру, в соседнем селе появился первый телефон – уж такая невидаль для того времени. Все знали, что с его помощью можно разговаривать с другими деревнями, а что к чему, как он работает, как им пользоваться, никто не понимал. Объяснили только, что разговор передаётся по проводам.

Бабушка с юмором, преображаясь (артистка она у нас была!), рассказывала, как одна селянка, у которой пропал сынишка, в отчаянье подскочила к телефонному столбу и давай кричать:

– Першина гора! Першина гора! Сын потерялся!

И бабуля заливалась весёлым смехом: вот дурная баба! И мы с Валей тоже хохотали в голос над бестолковой женщиной…

Першина Гора – деревня в Верхнекамском районе Кировской области, упразднённая в 2012 году.

Про фильм-оперу

Бабушка работала техничкой в поселковом клубе, и я часто после школы бегала к ней – вроде как помогать, а больше в библиотеке ошивалась.

Но вечером в клубе шёл фильм, и мы с бабулей частенько оставались на сеанс. Много я тогда фильмов посмотрела, некоторые до сих пор хорошо помню. Привезли как-то фильм-оперу. Тут у меня загвоздка с памятью: я всегда считала, что это была «Катерина Измайлова», но по времени не подходит, этот фильм вышел в 1966 году, мы в это время уже уехали из посёлка. Тогда, значит, мы смотрели «Иоланту», потому что главной героиней там была красивая женщина.

Самое забавное – бабуля моя неграмотная, всю жизнь прожившая в глухой деревне, естественно, про оперу и не слыхивала, но со знанием дела мне объясняла: есть, мол, такие народы, которые вот так разговаривают – песнями…

Не вырубить топором…

Когда мы с Чуса уезжали, там уже построили новый клуб. Я примерно представляю, где он стоял, но как выглядел, совсем не помню. А в старом клубе на берегу Камы я часто бывала, бегала туда в библиотеку и в кино. В кинозале слева от экрана было написано: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам».

Или то было справа, а слева – это: «Математику уж потому учить следует, что она ум в порядок приводит».

Представляете? До сих пор помню. Вот только, что висело справа, а что слева, запамятовала…

Клуба того давно уже нет, говорят, а что стоит (и стоит ли) на том месте, я не знаю. Может, и берег тот был не так крут, как мне кажется теперь…

И только цитаты эти врезались в память.

Папка

Мы именно так его и называли.

И когда в третьем лице о нём говорили: «папка идёт», «папка сказал»…

И когда обращались к нему…

Оп-па! Вот тут я и зависла. А обращались ли мы когда-нибудь к отцу?

Не помню… Но должны же были – за всю-то жизнь!

Отец наш был старше мамы на 9 лет и имел над ней неограниченную власть. А может, не потому что старше был, а просто сильнее характером…

Но об их взаимоотношениях я сегодня говорить не стану. Тем более, что позже, нажив пятерых детей, они благополучно разбежались в разные стороны, оставив своё потомство на бабушку, мамину маму.

Отца боялись все, кроме бабушки и меня. Мне повезло быть его первым ребёнком, и он меня любил. Да и характер у меня был (почему – был-то?) его, отцовский.

– Гурьевское отродье! – выговаривала мне бабушка, когда натыкалась на моё упрямство. И добавляла:

– Ох, и чежело тебе будет жить с твоим карактером.

И, конечно же, была права…

А отец звал меня «бабушкиной подружкой», потому что я всегда за неё заступалась.

Справедливости ради, именно отец купил мне первые туфельки на каблучке. Это было в конце 8-го класса. Я до сих пор их помню: цвета хаки, с матовыми пряжками, мне тогда все девчонки завидовали.

Когда мне исполнилось 33 года, у отца выявили рак гортани. Он всю жизнь (по-моему, с раннего детства) курил. Я ходила к нему в больницу, а потом навещала дома, что-то по хозяйству помогала. Он даже научил меня новому способу закрутки огурцов, которым я пользуюсь и сейчас.

Жил он один в собственной однокомнатной квартире, выданной ему как инвалиду Великой Отечественной войны. Ни моей мамы, ни бабушки уже не было в живых, папка оставался единственным родным предком.

Хоронили мы его все – все его дети, любимые и не очень…

А я корю себя за то, что не нашла в себе ни сил, ни времени, ни мудрости просто поговорить с ним – о нём самом. Как и он – со мной обо мне. Гурьевское мы с ним отродье…

Москва слезам не верит

– Ну-ка, мелочь пузатая, бегом сюда! – зовёт нас папка. – Я вам сейчас Москву покажу!

Что это за Москва такая, мы с сестрой не знаем, мы ещё маленькие: мне четыре, ей почти два. Да и какая разница?! Главное, что папка сегодня весёлый, не ругается и не дерётся. И мы охотно выстраиваемся в очередь на «просмотр» обещанной Москвы.

Подхожу первой, я же старшая. Отец обхватывает ладонями с обеих сторон мою головёшку, сжимает её и тянет меня вверх. В голове шумит, ушам больно, но я таращу глаза, пытаясь увидеть Москву.

– Ну как, видишь? – весело смеётся отец.

– Нееет, – из моих глаз уже брызжут слёзы.

И Валя начинает громко реветь, ещё даже и не попытавшись посмотреть на Москву…

Теперь и я своим гостям Москву показываю, – я же дочь своего отца, тоже юмористка.

– Хочешь, – спрашиваю, – Москву тебе покажу?

А кто не хочет? Тогда я подвожу гостя к окошку и показываю: вооон она, Москва. И тычу пальцем в сторону небольшого уголка района Митино. А вы думали, что Москва – это только Кремль и Красная площадь? Москва – она разная. Она – большая…

И слезам она точно не верит.

Отец и мат

Наверное, я всё-таки немного ханжа. Если под это определение попадают те, кто отрицательно относится к мату. Я именно из таких вот фифочек: не люблю, не поощряю и не употребляю.

Лет до 30 просто физически мат не переносила. Всякий раз, когда его слышала, меня передёргивало. А всё очень просто: папаня мой покойный был страшным, просто до безобразия ужасным матерщинником. То есть буквально каждое нормальное слово перемежалось у него с нецензурным.

– Любка, блин, принеси-ка мне, блин, папиросы, блин, – такая вот, с позволения сказать, отеческая просьба произносилась вполне миролюбивым тоном: отче мой в это время… читал Бориса Можаева, Василия Белова или Ремарка. Думаю, если бы кто-то сказал папуле, что с детьми так общаться непозволительно, он бы очень удивился: а что он такого сказал? По-другому он просто не умел.

Ну, и что мне оставалось? Либо, подражая папочке, начать тоже активно осваивать и усовершенствовать ненормативную лексику, либо – никогда не употреблять эти нехорошие слова.

Сейчас, правда, я уже спокойно воспринимаю идиоматические выражения. А иногда даже сожалею, что не умею «образно» выразиться…