– Наши вурдалаки ничего такого не говорили. Но посуди сам, если это не кровная вражда, то начинать завоевания куда удобней с соседних земель, чем бросаться на край известного мира.
– А как же Тигарьск и Родов?
Драгомир нахмурился.
– В Тигарьске княгиня из Стрижени. А те за своих горой стоят. Так что, если тигарьчанам придётся солоно, стриженцы явятся, как пить дать. С Родовом, тут да, он всё больше особняком держится. А сам Фатьян больше с нашим Владимиром дружбу водит, чем с ближними князьями.
Сота почесал затылок и вздохнул полной грудью.
– Твоя правда, Мир, это было бы гораздо умнее, чем ехать до Тиши, а после уже нападать на соседей. Но Милослав не дурак, далеко не дурак. Он один из немногих, коим удалось добиться княжения не воинским услужением или по праву рождения, а благодаря лишь уму единому.
– Именно поэтому, – настаивал Драгомир, – его следует опасаться больше других. С одной стороны, у нас нет никаких оснований не доверять Милославу. Только с другой, он первым настоял на том, чтобы Совет Семи Мужей ведал о делах каждого отдельного княжества. А про перевооружение нам становится известно от лазутчиков, а вовсе не от самого новиградского князя. Зачем ему такая таинственность?
– А что думает Фатьян? Он знает? – поинтересовался Сота.
– Родович покуда ничего определённого не ответил. Но насколько я могу судить, он давненько уже наслышан о делах в Новиграде. Кабы не раньше нас.
– Хорошо. Думается, ты столько проскакал не только для того, чтобы рассказать мне всё это.
– Хм, хм, нда, – лихоборец снова пригубил вина и тыльной стороной ладони отёр усы, – предложение у нас, конечно, есть. И оно довольно простое, – воевода из Лихобора достал из небольшой берестяной котомки два свитка пергамента. На обоих стояла сургучная печать Владимира Лихоборского – мальчик, поражающий копьём трёхголового змея. – Прочти, Сота. Это договорная грамота, по которой Лихобор и Мироград обязуются оказать друг другу самую крепкую военную помощь, случись какое-либо нападение хоть на одну из сторон. Изучи внимательно, хотя мы уверены, что подобный союз будет Мирограду только на руку.
Сота насупил густые брови и принялся за текст документов. Он давно знал и Драгомира, и Владимира, знал и славу, шедшую об этих честных воинах. Но дружба дружбой, а в делах государства ухо держи востро. К тому же по сю пору не понятно, чей лазутчик похитил документы, которые запросто могли скомпрометировать мироградского воеводу в глазах как Совета Семи Мужей, так и местного боярства.
Досконально изучив обе грамоты, мироградец остался доволен.
– Я не князь, а всего лишь исполняющий обязанности, пока не подрастёт юный Ивец, – медленно произнёс воевода. – Поэтому, к сожалению, заверить грамоты княжеской печатью не имею права. И это подтвердит любой князь Совета. Но я могу, в качестве подписи и гарантии своего слова, поставить клеймо мироградской дружины, поскольку являюсь начальствующим над ней. Такое устроит Лихобор?
– Мы все давно знаем тебя, Сота, – поглаживая большим пальцем кромку кубка, сказал гость. – И знаем цену твоему слову. Поэтому нам бы вполне хватило и устного согласия, чего уж говорить о клейме дружины Мирограда?
– Благодей! – хлопнул в ладоши воевода. – Благодей, поди сюда!
Дверь тихо отворилась, и в горнице появился высокий жилистый удалец в кожаном доспехе и с копьём. Он бросил короткий взгляд на Драгомира и замер истуканом, словно на почетном приёме.
– Раскали клеймо, – властно бросил регент.
Молодец коротко кивнул и бесшумно скрылся за дверью.
– Так, – хлопнул себя по коленям Сота, – чего нового в Лихоборе-то?
– Хм, хм, – почесал бороду Драгомир, а потом радостно воскликнул и хлопнул себя по лбу, – у нас дела! Может, слыхал? К дочке-то Владимира младшенькой, Блажене сваты давеча приезжали. Угадай чьи?
– Не томи, болезный…
– Фауилтиара! Представляешь?
– Да ты что? – воевода под шумок наполнил оба кубка вином и, отсалютовав гостю, отхлебнул. – У волчонка зубы прорезались? Самочку захотел? А девка-то что?
– От, деваха у нас! Ого-го! – Драгомир погрозил кулаком невесть кому. – Представляешь? Руки в боки и говорит, мол, за недомерка замуж не пойду, хоть силком под венец волоките. А от вас, говорит, господа рыцари, выгребной ямой разит за версту; и в баню всех послала. Прямиком.
– Ой-ли? – прищурился Сота. – Так уж и в баню?
– Да вот те круг святой! – божился лихоборец. – Хм, хм, нда… А намедни голубя от стервеца получили. Знаешь, что говорит? Коли, молвит, по доброй воле Блажена за меня не пойдёт – силой возьму.
– Руки коротки, – отмахнулся господин регент. – Но молодец недомерок! И впрямь, как волчонок.
– Говорят, у него в роду были лютичи.
– Врут. От них ничего не осталось ещё век назад. Племя волков вымерло.
В горнице тихо возник молодец с клеймом. Он тенью подошёл к Соте и вручил ему символ мироградской дружины – заключённый в круг сокол держал в клюве сломанную стрелу.
Воевода с торжественным видом встал и хорошенько припечатал каждый пергамент.
Запахло палёной кожей, над свитками заклубился густой пар. А когда он рассеялся на документах уже стоял знак верности дружины Мирограда своему слову.
– Ну, вот и славно, – по-лисьи прищурился Драгомир, пряча свой экземпляр грамоты за пазуху.
Мужи ещё некоторое время просидели за столом, обсуждая последние новости на международной политической арене, отпуская различные скабрезные шуточки по поводу и без, ели, но всё больше пили.
Потом, ближе к вечеру изрядно захмелевший Драгомир отказался от постоя и отправился восвояси.
У Соты же оставалась масса дел, которые нужно сделать как можно скорее. Воевода посидел ещё некоторое время за столом, приводя мысли в порядок, а потом, решив, что выпил больше положенного, скликал Благодея. Да наказал ему скорей нести отвар из трав, чтоб дурман из головы прогнать.
Оного воина господин регент не случайно держал ближе к себе. Пожалуй, это был самый расторопный витязь из младшей дружины. Он понимал с полу взгляда, всегда знал, что и где достать, и ещё не успел обзавестись боярским высокомерием старшей дружины.
Как и надеялся Сота, Благодей обернулся быстро с полной крынкой свежего, ещё дымящего отвара. Кувшин был обёрнут рушником, чтобы не обжечься. Воевода осторожно принял его и кивком головы отпустил воина.
Опорожнив крынку, воевода поставил её на стол и, хлопнув себя по коленкам, покинул горницу. Снова перед ним разворачивались пёстрые коридоры Мироградского Кремля. Сквозь диковинное кружево оконных решёток внутрь сочился тихий ветерок с запахом костра.
Сота распахнул маленькую неприметную дверь и тихонько скользнул за неё. Теперь перед ним открывались низкие, прогнившие плесенью кремлёвские подземелья. Сводчатые потолки и узкие стены из красного кирпича освещались редкими факелами, ужасно чадившими от сырости. Изо рта клубами валил пар. Под ногами копошились полчища мышей. От их писка временами закладывало уши.
Воевода вынул факел из ушек и быстрым шагом направился по рубленым скользким ступеням вниз. Каждый шаг отдавался гулким эхом, было слышно, как неподалёку капает вода. Скоро он оказался перед высокой железной дверью, запертой изнутри. Мужчина постучал три раза, а потом чуть погодя ещё пять.
С той стороны лязгнул железный затвор, и дверь с тихим скрипом отворилась.
– Ну, здорово, воевода, – тихо произнёс мужчина. Он был среднего роста, с совершенно незапоминающимися чертами лица, такие можно встретить на любой ярмарке да в каждой подворотне. Одет он был в долгополый бардовый кафтан со стрельчатыми застёжками и высоким воротником. Из-под кафтана виднелись красные шаровары, заправленные в серые сапоги из мягкой кожи.
Сота сдержано кивнул и вошёл. Он оказался в просторном сухом помещении, хорошо освещённым факелами и каганцами. Кое-где стояли свечи. По правую руку тихонько потрескивал очаг, а около него шестеро мужчин в таком же одеянии, что и открывший регенту, жарили барана.
В помещении находилось девять столов, один из которых – самый большой – стоял посередине и был завален многочисленными берестяными и пергаментными свитками. Над ними корпело ещё двенадцать мужчин в чёрных кафтанах того же покроя, что и у остальных.
Заметив пришельца, все они бросили свои дела и быстренько выстроились по росту.
Воевода несколько раз прошёл мимо каждого, оглядывая с ног до головы. Мужчины хранили спокойствие, взирая отсутствующим взглядом куда-то за спину начальствующему.
– Хорошо друзья, – гулко отозвался в подземелье голос Соты. – Пожалуй, настал тот день, когда о вашей службе станет известно. По-прежнему, никто не должен знать, кто является опричником, но каждый будет ведать, что вы есть. И что миг за мигом за ним наблюдает неустанное око, одного из ваших служащих. На правах регента и временно исполняющего обязанности князя, я наделяю вашу курию самыми широкими полномочиями. Отныне вы получаете право показательного суда, право врываться в дома даже дружины и боярства. Я хочу, чтобы вы стали неподкупной карающей дланью. Коли профессиональное воинство не в силах удержать порядок в городе, если чужестранные лазутчики беспрепятственно снуют по княжеским теремам, настало ваше время.
– Не ждите, что вас будут встречать хлебом-солью, – продолжал воевода, распаляясь всё больше и больше. – Скорее всего, вам будут плевать вслед. Поэтому для открытой службы и показательных судов, отберите тех, кому уже нечего терять. Возможно чужаков. Что касается скрытой службы, не смею ограничивать. Давайте служить отечеству с честью!
– Никто, кроме нас! – хором отозвались опричники.
Глава 5
Волны с шумом бились о крутые каменные выступы Храмовых скал. Серая громада горных хребтов раскинулась на несколько вёрст в необъятном океане на северо-запад от мыса Теи и Анея. Скалы продувались всеми ветрами, не говоря уже о постоянной сырости.
Древние зодчие, чьи имена навеки сокрыты печатью веков, вырубили все помещения Великого Храма прямо внутри горного хребта. Собственно, потому он и стал называться Храмовым.
На скалах отсутствовала всякая растительность, здесь часто разыгрывались бури и штормы, и круглый год царила хмурая дрянная погодка. Но, невзирая на всё это, служба в Храмовых скалах многие века считалась лакомым кусочком у разных народов.
С самого утра к пологому выступу скалы причаливали многочисленные ладьи, галеры и драккары. Из них паломников была только половина, все остальные – будущие семинаристы. Те, кто смог пройти жёсткий отбор вербовщиков.
Разумеется, испытания ещё не были окончены. К концу декады многие отсеются, а до второго круга доучится и того меньше. Но те, кому это всё-таки удастся, получат шанс попасть в число высшего духовенства, предел мечтаний многих. Попасть туда, означало обеспечить себе безбедную жизнь до самой старости. К тому же почёт и уважение среди большей части народов Горнего.
Несмотря на свою образованность Аней был обычным мальчишкой. Как и все юные претенденты на место в семинарии, он считал, что поймал за хвост жар-птицу. Приближаясь к Храмовым скалам, мальчик во все глаза любовался развернувшимся пейзажем и всё ещё не верил, что, хотя бы попал сюда.
Его и ещё троих послухов везли на узкой парусной ладье, раскрашенной под сизо-голубого угря, который водился только в небольшом промежутке особенно глубоких и солёных вод от храмового хребта до Мёртвого моря. Никто не знал, как этому угрю удаётся выжить здесь, но оному угрю то было безразлично. И сизо-голубоватые бестии водились здесь уже не одно столетие.
Морской ветер имел особенный, неповторимый запах. Анею ещё не доводилось пробовать его, и потому в горле немного першило, а самого паренька тошнило от двенадцати дней непрерывной качки.
Когда послухов вывели на берег, им почудилось, будто блеклые сырые камни колышутся в такт волнам. Кто-то не сумел справиться и упал. Ему, конечно, помогли подняться, но бедняге довелось испытать на себе довольно обидные потешки и сравнения.
Аней сам едва держался на ногах и молил бога, чтобы вот так же не бухнуться в лужу.
Ребят долго вели высокими мрачными коридорами, больше похожими на пещеры. Кругом была слякоть и грязь. Под ногами хлюпала мутноватая жижа, а по неровным пористым стенам бежали крупные ручьи.
Чтобы новобранцы не подхватили с первых же дней простуду и насморк, им выдали тугие бараньи пуховики. Каждому по размеру, словно заранее были готовы.
Скоро они оказались в большом просторном помещении, которое так же было вытесано из камня, но своды его подпирались витыми мраморными колоннами, а покрытые плющом каменные стены где-то до половины были выложены нефритовыми плитами.
Кое-где на плитах золотым теснением изображались кресты, заключенные в круг, извилистые стрелы и тонкая плавная вязь священной символики Храмовых скал.
С высокого потолка вниз тянулись толстые сталактиты. Анею ещё не доводилось видеть столь диковинного зрелища. И дело даже не в исполинских размерах каменных клыков, а в том, что здесь они тускло светились светло-зелёным, освещая помещение нежным, успокаивающим светом.
Здесь было тепло. Мальчишки скинули пуховики и отдали подоспевшему подьячему в тёмно-сером грубом кафтане с рыжей козлиной бородкой.
Кругом, куда ни кинь взглядом, толпился народ, от мала до велика. Наверное, тут собрались все слои общества, поскольку рядом с худым испачканным сыном челядинки, с врождённым высокомерием переминалась с ноги на ногу боярская дочь. С подчёркнутым презрением она морщила носик и демонстративно отворачивалась, то и дело украдкой бросая косые взгляды на черноглазого поджарого холопа.
Буквально в полушаге от них ушастый улыбчивый парень, почти уже отрок, в сером балахоне с приколотой бледно-зелёной ленточкой едва не выпрыгивал из одеяний, пытаясь обратить на себя внимание высокой девочки с остреньким по-детски наивным личиком, но уже почти сформировавшейся фигурой. Судя по всему, она принадлежала племени рестов. Об этом говорили густые вьющиеся волосы, рыжей гривой разбросанные по угловатым плечикам, и узкие кожаные шаровары в паре с небольшой расписанной охрой безрукавкой из дублёной кожи. Девушка не заплетала волосы в косу, как это было принято у неревов, и не носила жёсткого кожаного ремешка со знаками рода, как это приличествовало у отроковиц пилигов. А просто расчесала локоны на прямой пробор.
Между вновь прибывшими суетливо шныряли семинаристы старших кругов под предводительством низших жрецов, наряженных в просторные балахоны тусклых оттенков зелёного, подпоясанных широкими кушаками.
От такого количества народа у Анея голова шла кругом. Он ошалело во все глаза таращился по сторонам, и ему несколько раз даже грозили кулаком за слишком пристальный взгляд, неподобающий ещё не прошедшему посвящения послуху.
Наконец, когда, видимо, все новые ученики прибыли, и ожидать было больше некого, толпа потихоньку начала стихать. Скорее всего, кто-то подал знак, но Аней мог разглядеть только спины и затылки, стоявших перед ним новобранцев, которые, как назло, были все выше его.
К высокой полированной плите, высеченной аж из обломка Нефритовой скалы, под руки вывели худенького усатого старичка, кряхтевшего с каждым шагом. Он стал за огромным нефритовым столом и сухо кашлянул.
– Блаженны будьте, прибывающие во свете! – тихонько просипел старик, но в зале тогда не было такого, кто бы не слышал. – Сердце моё ликует, когда я вижу, сколько молодых и грамотных людней решили ступить на путь служения Господу! Я вижу в этом проведение Господне! Его слово, его длань, простёртую над нами. С каждым новым годом в семинарии поступает всё большее число юных мужей и дев, наше общество неуклонно идёт по пути к спасению. И верю, очень скоро настанет тот час, когда каждый из нас начнёт последнюю, решающую битву в своём сердце. И когда эта невидимая брань увенчается успехом, пусть даже маленьким, в сердце одного единственного человека, это уже будет победа. И из таких вот маленьких побед, в единичных случаях, сложится большая, одна на всех. Такая победа, после которой все мы удостоимся совершенно иного мира. Не развернутся небеса, не ступят ангелы на землю, но мир изменится. Человек станет лучше, чище, совершеннее. И чем совершеннее будем мы, тем лучше богаче станет наше бытие. Когда я говорю богаче, я не имею ввиду презренный металл…
Аней давался диву красноречию старика. Уж насколько словоохотлив был пастор Клер, но он хоть говорил по-простому. А этого поди, пойми. Нет, конечно, совершенно очевидно, что почтенный старец рад видеть здесь сегодня всех, но это вполне можно было выразить короче. К тому же, причём тут проведение Господне? Нет, он явно пытался втолковать что-то ещё.
– Это архипрелат Ерг, – послышалось у левого уха. – Он здесь самый главный. Самый-самый, представляешь? Он сегодня говорил со мной.
Мальчик обернулся, чтобы взглянуть на того счастливчика, которому довелось воочию узреть легендарного Ерга. Аней частенько слышал о нём от пастора и никогда бы не подумал, что увидит хоть издали. А тут поди ж ты, архипрелат даже разговаривал с кем-то.
Послухом, удостоившимся чести аудиенции с полумифическим священником, оказалась низенькая коренастая девчушка лет девяти. Она стояла, гордо сложив руки на груди, явно чувствуя своё превосходство над остальными.
Ещё бы, подумал Аней. А интересно, почему святейший решил заговорить именно с ней? Может, она какая-то особенная? А может, не с ней одной? Видимо, последние слова парень произнёс вслух, потому, как тут же услышал во второе ухо: «А может, просто врёт».
Старик говорил ещё очень долго. Едва ли не у каждого из собравшихся уже затекли ноги и спина, когда говорливого архипрелата под руки увели от нефрита. Тут же его место занял другой. Низкий подлысоватый с хитрым прищуром на землистом лице. Он положил перед собой внушительную стопку пергамента и, поприветствовав всех, принялся читать.
Оказывается, в тонких пергаментных тетрадях содержались сведенья о том, кого и куда селить. Новоиспечённые семинаристы понятия не имели, куда их отправляет этот монах с лицом проходимца. Видимо, это считалось тут вполне нормальным, потому что в толпе снова шныряли послухи высоких кругов в серых грубых балахонах с зелёными ленточками и выкрикивали имена с названиями населённых пунктов, откуда прибыли новички. Каждый послух держал в руках собственный свиток, с которым они постоянно сверялись, выискивая в толпе тех, кого согласно свитку, должны проводить в положенные им кельи.
Аней едва не упустил своего провожатого, который носился туда-сюда с небольшой группкой мальчишек, выискивая, как оказалось, его одного.
…Его поселили в душной сырой келье с одним маленьким окном-бойницей. С потолка по стенам ручьями сбегала солёная морская вода, оставляя за собой белые потёки. Под окном находился маленький столик, на котором стоял подсвечник с шестью свечами, стопка новеньких пергаментных тетрадей и кувшин с водой. Кроме этого в келье были полати, на троих, устеленные старыми изъеденными молью шкурами хорьков и белок.
Вместе с Анеем туда поселили ещё двоих новичков. Оба были пилигами, да не простыми, а из самого Арагуза. Они вели себя так, словно всё происходящее для них давно изведано и привычно. Смуглые обветренные лица в любой ситуации хранили гордо-презрительное выражение. Как порядочные сыновья своего племени, они носили серые туники с меховым воротником и двумя шкурками песцов, сшитых между собой на манер плаща. Волосы каждого стягивал тугой плетённый из кожи ремешок с небольшой медной бляшкой на лбу, говорящей о принадлежности к знатному роду.
Как только пилиги вошли в келью, тотчас же принялись молча раскладывать своё добро и рассовывать под полати.
Высокий с длинными рыжевато-русыми волосами перво-наперво размотал небольшой свёрток. Его руки холодно скользнули по кожаным ножнам короткого меча, кованного явно специально для него. Серые бесцветные глаза обшарили келью, подыскивая пригожее место для клинка. Кругом было сыро. Так и не найдя более или менее сносного места, молодец решил, что меч будет жить вместе с ним на полатях.
Другой в это время ловко выкладывал из тугого заплечного мешка одежду. Вещи были добротные, если штаны, то обязательно кожаные, если туника, то с мехом, не говоря уже о полностью меховых сапогах и рукавицах.
Аней наблюдал за ними с открытым ртом и затравленным взглядом. Он сидел на своей лежанке, поджав одну ногу под себя, и обнимал небольшую конопляную котомку, в которой из вещей-то был один запасной комплект белья – рубаха, порты и онучи – да краюха хлеба. Ему-то всё одно в Храме выдадут новую робу, а у них уже младшенький подрастает, ему, поди, никто дармовые рубахи шить не будет.
Пилиги поглядывали на парня косо и с нескрываемым презрением.
* * *
Ия с каким-то странным, ни на что не похожим волнением спешила на свой первый урок в приходскую школу. Ещё в тот день, когда Аней отплыл в Храмовые скалы, девочка первым делом помчалась к пастору Клеру и уговорила принять её в класс.
Занятия проходили по вечерам, когда основная работа в поле уже закончена, и взрослые расходятся по домам. Тогда у ребятни появлялось несколько свободных мгновений, которые многие из них предпочитали тратить, просиживая целыми вечерами за узкими столами.
Родители школяров не просто охотно отпускали их на занятия, но готовы были в ноги кланяться великому пастору, поскольку он не просто учил их чада грамоте, но делал это совершенно бесплатно. Просто потому, что любил детей.
Когда Ия очутилась в светлице, где проходили занятия, она была уже вся белая и едва держалась на ногах. Добрый пастор сразу всё понял и усадил девочку поближе к себе. Прежде, чем начать свои наставления, он потратил некоторое время, чтобы хоть немного успокоить и привести её в себя.
Началось занятие. Клер что-то вдохновенно рассказывал, эмоционально размахивая руками. Он округлял глаза, делал страшные выражения лица, говорил то громко, то тихо, заговорщицки.
Ия не понимала ни слова. И дело тут заключалось не в том, что пастор ни с того ни с сего перешёл на чужеземный язык, вовсе нет. Он по-прежнему говорил на родном неревском, но от волнения смысл его фраз не доходил до девочки. Знакомые и совершенно обычные слова в одно ухо влетали, а из другого вылетали.
Кое-как собравшись с мыслями, Ия спросила у сидевшей рядом Поляны:
