Связь без брака
Дмитрий Распопов
Жизнь пошла под откос, когда ты, пойманный на взятке, попадаешь в тюрьму. Жена от тебя уходит, родственники отворачиваются, деньги заканчиваются – и отныне все твои друзья и собутыльники такие же, как и ты, бывшие сидельцы.На что ты готов, чтобы изменить свою жизнь, начав её заново? Готов врать? Убивать? Или же лучше стать знаменитым спортсменом? Тем, кому покорятся Олимпийские вершины.Выбор перед тобой, как и новая жизнь.
Дмитрий Распопов
Связь без брака
Данная книга является художественным произведением. Имена, персонажи, компании, места, события и инциденты являются либо продуктами воображения автора, либо используются фиктивным образом. Любое сходство с реальными людьми, живыми или мертвыми, или фактическими событиями является случайным.
Также автор не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя, сигарет, нетрадиционным отношениям, педофилии, смене пола и другим действиям, запрещенным законами РФ. В описанном мире другая система времени, возрастов и система исчисления. Все герои при пересчете на нашу систему совершеннолетние.
Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет, нетрадиционные отношения, педофилию, смену пола и другие действия, запрещенные законами РФ.
___________
Глава 1
– Иван Николаевич, – я пьяно ударил пустым стаканом по замызганной клеёнке стола, – да как вы такое можете говорить?! В СССР всё было лучше! Уж точно лучше, чем сейчас!
Мой сосед и собутыльник, составляющий мне компанию все три года после ухода моей жены, покачал головой. У нас была с ним разница в двадцать лет, и если я застал лишь изменчивые восьмидесятые, когда вся страна понимала, что что-то вскоре должно произойти, то сосед был пятидесятого года рождения и помнил гораздо больше СССР, чем я, и был куда категоричнее в том, что раньше было лучше.
– Никита, – он покачал головой, доливая мне в стакан ещё на два пальца, не забывая и про себя, – я тебе уже столько раз рассказал про свою жизнь, но ты постоянно, как этот плешивый, что появляется на экране телека, затягиваешь старую пластинку. Не было всё хорошо! Точнее, не у всех было это хорошо! Я ведь тебе рассказывал про детство, про армию и про тюрьму, в конце концов! Начинать сначала?!
– Мне кажется, вы сгущаете краски, Иван Николаевич, – пьяно икнул я, прикладывая руку к губам, чтобы палёная водка не полезла обратно, и постарался запить всё побыстрее томатным соком, за упаковку которого нам пришлось подраться у мусорного ящика с бомжами рядом с «Пятёрочкой», куда каждый вечер выкидывали просрочку.
– Как директор мог спокойно насиловать воспитанников, и об этом никто не знал? А воспитатели? А проверяющие? В конце концов, дети же выпускались из интерната, они могли рассказать об этом в милиции уже потом, когда им ничего не грозило!
Старик посмурнел и отрицательно покачал головой.
– Двадцатый раз тебе говорю. Никто никому ничего не рассказывал! За стукачество старшаки били и били сильно, так что, прожив там даже месяц, ты навсегда закрываешь рот или оказываешься на кладбище, а после выпуска… оно тебе нужно, сообщать всем о себе такие подробности? Проще было забыть, как страшный сон, и никогда туда не возвращаться.
– Ну хорошо, ладно, интернат, – махнул я рукой и чуть не сбил на пол трёхлитровую банку с мутным рассолом, в котором плавали огурцы, наша основная закуска, – но в школе, которую вы посещали при этом вашем интернате, учителя видели синяки? Сломанные руки?
– Все мы были для воспитателей словно невидимки, – он стал заводиться от злости, – опять ты начинаешь одно и то же? Ничего не смог бы ты сделать! Ни-че-го! Даже если всё начать сначала, то любой остался бы ещё одним маленьким винтиком большого механизма, которым было тогда государство – Союз Советских Социалистических Республик.
– Не согласен, – я тоже покачал головой, – я бы точно изменил хоть что-то.
– Никита! – он угрожающе прорычал и показал кулак, сплошь, как и рука, покрытый синими, расплывшимися от старости татуировками, – сейчас опять огребёшь от меня!
– Вы бы так лучше в интернате себя грозно вели, глядишь, и в тюрьме бы не оказались, – рассмеялся я, и тут обычно уравновешенный собутыльник молча схватил со стола лежащий там складной охотничий нож и практически без замаха ударил мне в грудь.
Боль окатила меня с ног до головы, и когда он вытащил его из раны, я сначала удивлённо потрогал то место, куда пришёлся удар, недоумённо рассматривая руку, полностью оказавшуюся в крови. Боль волнами накатывала и накатывала, стали холодеть ноги, затем руки, и последнее, что я услышал, перед тем как потерять сознание, – это его обеспокоенный голос.
– Никита? Никита, очнись, харе притворяться!
***
– Иван, вставай, собирайся, – услышал я женский голос и, открыв глаза, увидел, как в комнате, где я лежу на кровати, напротив двери у зеркала стояла незнакомая мне женщина лет тридцати в смешном старом ситцевом платье, коричневых туфлях на низком каблуке, но почему-то в небольшой шляпке, которую она поправила и повернулась ко мне.
– Вставай, машина уже ждёт во дворе, нехорошо людей заставлять ждать! Я и так дала тебе возможность выспаться.
– А куда мы идём? – не понимая, где я, кто эта женщина и что ей от меня надо, я медлил, ведь последним, что помнил, был мой собутыльник в занюханной квартире и его удар ножом мне в грудь.
– В новое место, я вчера тебе о нём говорила, – уклончиво ответила она, смотря за тем, как я встаю с кровати, – меньше вопросов, Иван, быстрее собирайся!
Тут я удивился ещё сильнее, но тем не менее поднялся, изумляясь от того, что мои руки тонкие, словно веточки, а белая майка-алкоголичка и чёрные семейные трусы, присутствующие на мне, словно вернулись из детства. В точно таких же я ходил в своё время в школу.
Собрав, видимо, приготовленные заранее немногочисленные вещи, лежащие аккуратной стопкой на стуле возле кровати, и сложив их в ранец, я надел школьную форму и повязал галстук, поправив воротник рубашки.
– Я готов, – оповестил я женщину.
– Наконец-то! – её губы скривились, и она качнула головой в сторону входной двери. Выйдя в коридор, я понял, что мы живём в общежитии, поскольку этот длинный коридор со множеством одинаковых дверей друг напротив друга мне был уж слишком хорошо знаком. В подобном я и сам прожил, учась в институте. Стояло раннее утро, так что никого, кроме нас, не было, и мы спустились вниз, выйдя из двери, провожаемые удивлённым взглядом вахтёра, сидевшего на своём месте.
– «Волга»? – я ещё сильнее удивился, увидев чёрную машину, к которой подвела меня женщина и, поприветствовав шофёра в военной форме, села сама на переднее сиденье, а мне сказала занять заднее. Сняв ранец и поправив кожаные лямки, я забрался во вкусно пахнущий, чистый салон и, боясь его запачкать, аккуратно присел, поставив ранец с вещами себе на колени.
Рыкнув мотором, машина тронулась с места. Водитель с женщиной не разговаривал, и так, молча, мы довольно длительное время ехали по улицам явно небольшого посёлка, давая тем самым перевести мне дух и осмотреться.
«Где я? – вертел я головой по сторонам, не узнавая улицы и дома, – ни одного знакомого места».
Правда, вскоре этот вопрос ушёл на последний план, поскольку люди и вывески, которые редко встречались на улицах просыпающегося посёлка с весьма разбитыми дорогами и встречающимися частными деревянными домами, вызвали у меня приступ лёгкой паники.
– Какое сегодня число? – с дрожью в груди спросил я у женщины.
– Двадцать пятое, ты что, забыл, что ли? – недовольно ответили мне, даже не повернув голову в мою сторону.
– А год какой?
Водитель громко хмыкнул, а женщина, извинившись, удостоила меня взглядом.
– Иван, никакие ухищрения тебе не помогут, решение принято, и ты пока поживёшь в новом месте.
«Что она заладила “новое место” да “новое место”, – не понял я, – что за место такое? Вот бы ещё помнить вчерашний разговор с ней».
Через двадцать минут поездки мы свернули влево с дороги и поехали по небольшой грунтовке к огороженной территории, за высоким забором которой виднелось трёхэтажное прямоугольное довольно-таки длинное здание.
Скрипнув тормозами, «Волга» остановилась, и женщина сказала водителю, что она скоро, на что он лишь кивнул, не ответив ничего вслух.
– Идём за мной! – сказала она, выходя из машины и дожидаясь, когда я выберусь с заднего сиденья и надену на себя ранец.
Идя за ней по дорожке, выложенной квадратными бетонными плитами, я почувствовал на себе множественные взгляды. Подняв глаза, я увидел, как из многих окон здания на меня смотрят дети, много детей. Сердце впервые сделало тревожный перестук, а спина похолодела.
Мы зашли внутрь, и женщина поздоровалась с вахтёром, рядом с которым стояло два взрослых подростка лет по шестнадцать, которые стали осматривать меня жадными взглядами, заставившие чувствовать себя ещё более неуютно, особое их внимание привлёк мой рюкзак.
– Жди здесь! – женщина показала мне на стул, когда мы прошли по гулкому длинному коридору и свернули к двери, обитой коричневым дерматином, на которой висела синяя табличка с золотыми буквами. Она вошла внутрь, а я поднялся на ноги со стула и прочитал надпись:
«Директор школы-интерната № 3 п. Квиток
Свиридова И. В.»
Словно холодный душ обрушился на меня от этой невзрачной таблички, поскольку именно с неё всегда начинал свой рассказ о детстве мой незадачливый убийца. Она так сильно врезалась ему в память, поскольку именно здесь его жизнь разделилась на две половины: до этой таблички – беззаботное, пусть и голодное детство с друзьями, а после – проживание в интернате вдали от мамы и родственников, откуда, собственно, и начался его путь грабителя и убийцы.
Я ещё раз протёр маленькими кулаками глаза, но табличка никуда не делась, а это значило, что я попал после своей смерти туда, в тело четырнадцатилетнего Ивана Николаевича Добряшова, в тот день, когда двадцать пятого августа 1964 года собственная мать привезла и отдала его в школу-интернат, поскольку её новый ухажёр, полковник из ближайшей к посёлку воинской части, не захотел иметь чужих детей в своей семье и поставил её перед выбором. Свадьба или сын. Женщина, чей первый муж скончался, заснув пьяным на колхозном поле и попав под комбайн, не имея перспективы найти себе в небольшом посёлке ещё одного такого же мужчину, колебалась недолго. Роман Аркадьевич был уроженцем Москвы, холост, красив, и только чудо, что он остановил свой взгляд на ней, а не на сотне женщин, которые вились рядом, только чтобы он их заметил и увёз отсюда после окончания своего срока назначения в местной воинской части.
Мои воспоминания, которые весьма красочно и неоднократно описывал мне Иван Николаевич, прервались стуком двери, и его мама вышла из кабинета, подойдя ко мне.
– Зайди в кабинет, директор хочет с тобой поговорить.
– Ты меня бросаешь? – я поднял взгляд, чтобы хорошо запомнить её лицо. Сам Иван рассказывал, что он тогда был в какой-то прострации и мало что понимал, осознание произошедшего наступило только вечером того же дня.
Женщина отвела взгляд и поджала губы.
– Иван, я сказала, зайди в кабинет! – повторила она.
Я, понимая, что, если сейчас упаду и буду биться в истерике, только ухудшу своё нынешнее положение, поднял ранец и, не оглядываясь, вошёл в кабинет.
– Доброе утро, – поздоровался я с женщиной необъятных размеров, имевшей сиреневые волосы, стянутые на голове в тугой пучок. Большие очки из дешёвого оранжевого пластика только чудом висели у неё на носу.
– Сразу начну с главного, – она смотрела на меня словно на вошь и цедила слова по капле, как воду из графина, – если будешь слушаться воспитателей, твоя жизнь будет хорошей, если нет, она весьма усложнится. Ясно?
– Да.
– Да, Инесса Владимировна.
– Да, Инесса Владимировна, – послушно повторил я за ней.
– Отлично, – её взгляд если и стал теплее, то не больше чем на один градус, – сейчас я выделю тебе сопровождающего, он покажет твою комнату и кровать. Выучи все правила нашей школы наизусть, в понедельник тебя о них спросят. Понятно?
– Да, Инесса Владимировна.
Она хмыкнула, затем вышла за дверь и через пять минут вернулась в сопровождении крупного парня с короткой причёской и такими огромными кулаками, что мне стало по-настоящему страшно. Об этой опознавательной черте мне рассказывал Иван, заметив, что этот Илья Подгубный, так звали подростка, был первым, кто его серьёзно избил в жизни. До этого школьные драки или выяснения отношений между дворами были просто лёгким массажем по сравнению с тем, что произошло этим вечером, когда его привезли в интернат, и продолжалось целую неделю после. У местных это называлось пропиской новичков, чтобы они сразу понимали, куда попали и кто здесь главный, и никого не волновало, ребёнок из какой семьи попал в интернат. Если оказался здесь, ты должен был подчиняться местным правилам и негласным законам.
– Илья, будь добр, проводи Ивана, думаю, поселим его в четвёртой комнате, там было свободное место.
– Слушаюсь, Инесса Владимировна, – подобострастно ответил тот, а женщина лишь отмахнулась, показывая, что мы можем проваливать.
Поднимались по лестницам на третий этаж мы молча и так же зашли в комнату, на которой висела медная, начищенная до сверкающего блеска цифра «4». Отовсюду на меня смотрели дети и подростки различных возрастов. Насколько видел я, здесь были как семилетки, так и ребята моего возраста, причём в одном крыле жили только мальчики, а во втором, отгороженном от первого и лестницы железной решёткой, виднелись девичьи лица.
Открыв дверь и пройдя внутрь, сопровождающий обратился к лежащему на кровати подростку.
– Пузо, принимай, новое мясо.
– Губа, ну чё, б…ть, к нам-то, – возмутился тот, – только свободно дышать стали, посели его к Сиплому.
– Корова сказала сюда, значит, сюда, – тот не повёл и ухом, – введи его в курс дела.
– Хорошо, – тот покорно кивнул.
Подросток жадно посмотрел на мой ранец, но всё же вышел.
Лежавший на кровати, едва закрылась дверь, тут же сорвался с места и походя врезал мне под дых, забрав ранец, когда я сложился, хватая воздух ртом.
Подросток судорожно выбрасывал мои вещи, которые были там аккуратно сложены, и, не найдя ничего интересного для себя, разочарованно вздохнул.
– Б…ть, ещё один нищеброд.
Кинув ранец на пол, он вернулся на сильно скрипнувшую панцирную кровать и щёлкнул пальцами. С соседней койки тут же бросился к нему подросток лет десяти и, подбежав, опустился перед ним на колени.
– Резче, Заяц, резче надо выполнять команды, – пожурил позвавший и дал ему лёгкий щелбан.
– Пузо, – поканючил тот, – ну я же отдал тебе свой обед, прости меня.
