Ольга Пустошинская "Чёртово племя"

Чёртово племя
Ольга Пустошинская

На дворе 1910-й год. Шестилетнего Миньку Воробьёва называют в селе чёртовым племенем. Его не любят и боятся, всё из-за умения, полученного от материной прабабки. Ребята сторонятся Миньку и не принимают в игры. Мать заставляет молиться и соблюдать посты, чтобы вытравить из сына бесов. Если бы не единственный друг Васька, жизнь у Миньки была бы совсем горькой.

Ольга Пустошинская

Чёртово племя

Глава 1

Минька стоял на коленях перед иконой и читал молитву:

– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится… речет Господеви: заступник мой еси и прибежище моё, Бог мой, и уповаю на Него… яко… яко…

– Ну?! – Мать в подоткнутой с боков старенькой юбке уставилась на Миньку тёмными сердитыми глазами.

– Я позабыл…

– Божью молитву позабыл, а лопать не забываешь. Я вот тебя!

Мать намахнулась грязной тряпкой, но сдержалась, не ударила. Задохнулась, закашлялась, сгорбилась. Два красных пятна заалели на её щеках.

Угроза подействовала, и к Миньке тотчас вернулась память.

– Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна… – зачастил он.

От долгого стояния на коленях затекли ноги, от поклонов болела шея, а на лбу, кажется, вздулась шишка, потому что Минька несколько раз крепко приложился головой о пол, и теперь, крестясь, потихоньку ощупывал лоб. Так и есть.

На стене перед Минькой висела икона в окладе, с широкой рамой. Верх её мамка всегда накрывала длинным рушником с красными вышитыми полосками. Мария с пухленьким голеньким младенчиком смотрела на Миньку печально и строго. Поди, она недовольна. Небось, покарает его за все грехи.

– Молись, молись! – ворчала из кухни мать. – Глядишь, и простит Христос тебя, грешника.

Минька хоть и маленький – всего шесть годков, – а уже грешник. Об этом ему говорили по десять раз на дню, и он думал, что во всём селе нет парнишки грешнее. Да что в селе! И в городе, поди, тоже не нашлось бы такого мальчишки. Минька в душе немного гордился, что он особенный.

За окном было сумрачно, темно и серо. Так же муторно стало и на душе у Миньки. Он перевёл взгляд на фотографию, на ней отец и мать стояли рука об руку. Тятька – в пиджаке, жилетке и начищенных сапогах, блестящих, как зеркало, и рядышком – молодая мамка в свадебном платье. Она была совсем не похожа на себя теперешнюю, худую и мрачную.

Минька отца почти не помнил: тот захворал и помер в больнице два года назад, мамка говорила, что «от живота». Минька был тогда совсем малым, и в памяти остались только серебряные часы с цепочкой, которые носил отец, тёмные усы и смеющиеся голубые глаза. И ещё голос тятькин, громкий, густой, как у попа в церкви.

Минька вздохнул. Помер отец, и мамка расхворалась от тоски. А теперь совсем сердитая стала, намахивается чем ни попадя. Кабы тятька был живой, уж он бы заступался за Миньку. Укрыться бы на печке от мамкиной воркотни, устроиться на лежанке вместе с полосатым котом Мурзеем. Он добрый: никогда не шипит и не царапается, забирается к Миньке на живот и громко урчит.

Эх, похлебать бы сейчас молочка или простокваши, да нельзя: пятница – день постный. У Миньки навернулись слёзы на глаза, солёные капли покатились по щекам. Он всхлипнул раз-другой и разревелся.

Звон посуды на кухне сразу прекратился, по полу зашлёпали опорки, и в дверях появилась мамка.

– Зарюмил! – с раздражением бросила она. – Божью молитву без рёва читать не можешь, чёртово ты племя!

Мамка ушла греметь печной заслонкой и ухватом. Но, видно, Миньку ей было жаль, и, поворчав, она разрешила подняться с колен и идти пить чай. На столе уже посвистывал самовар, круглый, пузатый, весь в медалях, как генерал, – мамкино приданое, лежала порядочная краюха хлеба, в сахарнице белел сахар. Минька пил чашку за чашкой и сосал сладкий огрызок, позабыв все обиды.

Стало совсем темно, и хоть Минька не видел неба в окнах, чёрных, как дёготь, – слышал, что дождь вроде стих.

– Давай, что ли, спать ложиться, Мишка, – сказала мамка, зевая, – помолись на сон грядущий.

Перечить Минька не осмелился.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь… – торопился он, захлёбываясь, прочесть короткую молитву, которую знал назубок.

– Не части, – посмотрела строго мамка, и, когда Минька продолжил медленнее, кивнула и одобрительно сказала: – Вот так. Божье слово не комкай.

Он забрался по лесенке на лежанку, юркнул под лоскутное одеяло. Отсюда была видна вся кухня как на ладони. К печному боку притулился Мишкин топчан за ситцевой занавеской, у окошек стоял стол с лавкой и табуретами, а в углу – рукомойник над лоханью, в который мамка каждое утро наливала воду. А там, за тонкой тёсовой переборкой, находилась спаленка с кроватью, большим сундуком, обитым железными полосками, и тёмным буфетом с мутноватыми стёклами.

Мамка заглянула в печь, пошевелила кочергой угли, пробормотала: «Протопилась, кажись», и закрыла вьюшку. Наскоро перекрестилась на образа и ушла в спаленку, унесла с собой керосиновую лампу.

«Вот завсегда так, – мрачно подумал Минька, – сама-то столько не молится, как меня заставляет». Он вздохнул, взбил подушку и вскоре крепко заснул.

***

Сквозь сон Минька слышал позвякивание посуды и самоварный свист. Да самовар ли то свистит?

– Тётенька Арина, Мишка выйдет гулять? – уловил Минька голос в сенцах, и мать ласково отозвалась:

– Да спит он ещё, пушкой не разбудишь.

– Скажите, что я приходил.

– Скажу, скажу…

– Я не сплю… – пробормотал Минька и открыл глаза, окончательно просыпаясь.

Дождь закончился, и яркое солнце вольготно разлилось по избе, позолотило полы и стены. Минька кубарем скатился с печки, бросился к окну и увидел голубое-преголубое небо, как мамкина нарядная косынка; высоченные берёзы замерли, листья не шевелились – так тихо было на дворе. На дороге прямо напротив дома Васьки Анисимова расползлась лужа-громадина, хоть сейчас кораблики пускай.

– Мам, а что, Васька приходил?

– Ну а кто ж…

Минька сорвался с места, натянул рубашонку и штанишки, вытащил из-под топчана ящик со своими сокровищами: бабками, волчком, лошадками, гусями и зайцами, искусно вырезанными из дерева ещё тятькой, речными камешками. Разворошил игрушки, нашёл лодочку, зажал в руках.

– Куда-а? – остановил его у порога мамкин голос. – Без молитвы, без чаю?

Минька так и застыл столбом.

– Я есть не хочу. А помолюсь потом хоть сто раз, можно?

Мать крепко взяла Миньку за руку и подвела к иконам.

– Душу свою загубить хочешь, чтобы черти тебя на сковородке поджаривали? Слыхал, что батюшка говорил? «Отроку сему надлежит молиться и посты блюсти». Как выучишь все молитвы, отец Иоанн в певчие возьмёт.

– Боже, милостив буди мне грешному… – стал шептать и кланяться Минька. Оттарабанил молитву – и к дверям. И услышал, как мамка сказала ему в спину:

– К обеду чтоб пришёл! Неслух…

Рад-радёшенек Минька, что вырвался на улицу. Остановился на крыльце, вдохнул полной грудью. Он был похож на птицу: не высок и не толст, с подвижным личиком, на которое то и дело набегала улыбка. Волосы у Миньки торчали надо лбом, как пёрышки, нос – остренький, как клювик, а глаза живые, тёмные. И фамилия была самая подходящая, птичья – Воробьёв, ребята раньше звали его Воробьём.

Может быть, из-за того, что птичьего в нём предостаточно, Минька умел петь всякие песни, которые были на пластинках у Васьки. Например, «Варяг» или «На сопках Маньчжурии».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/olga-pustoshinskaya/chertovo-plemya-70508986/chitat-onlayn/?lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.