Дочь капитана
Наталия Гавриленко
Увлекательная повесть. Автор от имени девочки-подростка рассказывает о жизни семьи, следующей за своим военным отцом по территории СССР. Действие происходит в шестидесятые годы 20 века. Все тяготы службы отца мужественно переносит героиня повести, подробно описывая все периоды скитальческой жизни. Девочка заканчивает школу, едет поступать в московский вуз. Повествование рассказывает о студенческих годах. Она хочет жить самостоятельно… Что из этого вышло, читатель узнает со страниц повести.
Дочь капитана
Наталия Гавриленко
«Береги платье снову, а честь смолоду»
«Капитанская дочка» А. С. Пушкин
© Наталия Гавриленко, 2024
ISBN 978-5-0062-4066-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Желание описать свою жизнь и жизнь моих близких возникла у меня откуда-то «изнутри», «из далека». То ли общения мне не доставало в новом, в общем-то, чужом городе, то ли захотелось еще раз вспомнить и переосмыслить прожитую жизнь, жизнь многих людей, окружавших меня все годы.
Многие из нашей родни стали «уходить» и пока еще есть время что-то спросить, узнать, уточнить у тех, кто «остался». Я стараюсь использовать это время. Наверное, лет через двадцать, тридцать эти записи могут стать бесценными, так как в них было запечатлено время, в котором жили мои дедушка и бабушка, практически, ровесники века, мои мама и папа, и все мы, дети двадцатого и двадцать первого века. Может быть, мои дети и внуки заинтересуются этими воспоминаниями и им наша жизнь и, жизнь наших близких, станет понятнее и ближе.
Итак, я начинаю.
Глава 1. Рождение
1.1 Рождение
Родилась я в семье военного, на Западной Украине в июне 1958 года, в селе Козова Тернопольской области. Это было обычное украинское село, где стояла в то время часть отца.
У моих родителей к тому времени уже имелся сын, мой брат Сергей, четырех лет отроду. Ему то и поручили смотреть за вновь «приобретенной» сестрой. И первое, что он попытался сделать, по рассказам моей мамы, это проверить, а действительно ли живая эта «кукла», которую счастливые папа и мама откуда-то принесли в дом? Недолго думая, он указательным пальцем ткнул мне в глаз, после чего я оглушила съемную квартиру моих родителей сильнейшим воплем.
Тут же подбежали родители, сделали брату внушение, что так делать нельзя, что это вовсе не «кукла», а живая девочка, только маленькая и все у нее такое-же настоящее, как и у брата.
Брат воспринял мое появление, как некую «обузу», что особенно видно на выцветших фотографиях тех далеких лет. Позже, когда я подросла, то везде ходила за ним, как «хвост», на что он очень злился, потому что не мог в полную силу бегать с мальчишками, играть в «казаков – разбойников», очень модной в то время игре среди детей, гонять в футбол. Всюду и везде – я, со свойственной мне настырностью, упорно следовала за ним. Он гнал меня домой, играть с девчонками, жаловался на меня маме, что я везде с «пацанами» – я была неотступна.
Мама на его жалобы только разводила руками: мол, а куда я ее дену? Яслей и садика нет, а так хоть родной брат за мной присмотрит. В то далекое «хрущевское» время женщины выходили на работу через две недели после родов. Таковы были законы, «поддерживающие и оберегающие» детей и матерей.
Мама благодарила брата за заботу обо мне. Какое уж там спокойствие у матери, когда стайки недетсадовских мальчишек носились по сельским улицам, огородам, лесополосам. Присмотра за нами не было никакого. Так мы и росли друг подле друга. И я всегда чувствовала на себе неусыпный взгляд брата. Хотя и был в моей младенческой одиссее период, когда у меня была нянька. Да, да, настоящая нянька. А история ее появления в нашем доме такая.
Когда маме пришло время выходить на работу после родов, как раз после тех мизерных двух недель, иначе грозила уголовная ответственность за тунеядство, то сам собой встал вопрос: а куда же девать меня? Девать меня было некуда, так как мой четырехлетний брат вряд ли в полной мере мог взять на себя обязанности той самой няньки. Он хоть и был смышленым и ответственным ребенком, но все же не нянькой для грудного ребенка.
1.2 Няня
Вот так, ломая голову, куда меня деть, мои родители, сидели, обнявшись тихим июльским вечером на крылечке своей съемной квартиры. Мимо шла бедно одетая старушка и плакала, не тая своих слез. Отец остановил ее и спросил:
– Женщина, почему вы плачете?
Возраста она была примерно семидесяти лет, одета в длинную темную ситцевую юбку, такую же блузку и неопределенного цвета платок. Ноги были абсолютно босые и утопали в рассыпчатой, как мука, дорожной пыли. Старушка остановилась, вытерла скомканным носовым платком слезы и прошептала почти беззубым шепелявым ртом:
– Пан, выгнали меня из дома хозяева, -и заплакала с большей силой.
Отец приобнял несчастную женщину и подвел к крыльцу дома, на котором они сидели и думали, куда бы пристроить меня, их дочь, родившуюся две недели назад.
– Ну, идемте, расскажете нам все по порядку, – и усадил старушку рядом с собой на теплое деревянное крыльцо. Она оказалась посередине родителей.
Старушка поведала им свою историю. Звали ее Ганьтя. Родом она была из соседнего села. Родственников после войны у нее не осталось. Люди, у которых она работала помощницей по хозяйству последние годы, прогнали ее, потому что она стала старой: часто болела, ноги распухли и плохо двигались.
Отец спросил ее: а не осталась бы она у них няней для меня? А если родители стали бы уезжать к новому месту службы, то порекомендовали бы ее таким же хорошим людям, какими они сами были. На такое предложение баба Ганьтя согласилась незамедлительно. Идти ей все равно было некуда. Так у меня появилась няня.
Разглядывая фото той далекой поры, можно увидеть, что своим здоровьем она не интересовалась – у нее практически не было зубов. Отекшие, плохо ходящие ноги, она переставляла с трудом.
Надо сказать, что, несмотря на это, баба Ганьтя была большой труженицей. Она не только нянчила меня, но так же готовила еду для всей семьи, стирала белье. Очень любила чистить папины военные сапоги. Папа смущался от такой заботы о себе и не разрешал ей этого делать. На что баба Ганьтя говорила:
– Пан, вы мене як сынку. Дозволяйте мене их чистити. Я дюже люблю запах той ваксы. Вона мне сынку моего напоминает.
После этих слов отец разрешил ей чистить сапоги и дальше. Родители предлагали ей деньги, но она их не брала и только отмахивалась:
– Зачем мне те гроши? На кой ляд? Усе у мене есть, живу як царица. А если помру, то вы меня и похороните.
И по неписаному закону, сложившемуся с первого дня ее пребывания в нашей семье, баба Ганьтя восседала за столом на самом почетном месте – рядом с папой.
Единственным ее недостатком было то, что баба Ганьтя не носила трусов. Никаких. Откуда у нее появилась такая привычка, никто не знал. Но зато она всегда носила длинную ситцевую юбку, которая ей их с лихвой заменяла.
Еще одним из достоинств этой юбки было то, что пространство между ног бабы Ганьти на полу занимала я. Это был своеобразный манеж: она запускала меня туда и так, вместе с ней, вернее, между ее ног, я передвигалась по кухне. А в это время баба Ганьтя могла варить борщ, лепить вареники, стоять у плиты.
Так что первые мои познания об «устройстве» человека я получила, находясь под юбкой бабы Ганьти. Несмотря на это, от бабы Ганьти веяло нескончаемым добром, лаской, желанием сделать нашу жизнь сытой, счастливой. Помню только ее ласковые шершавые руки то гладящие меня по голове, то укачивающие на своей груди. Ее, поющую бесконечные колыбельные песни своим беззубым ртом. Меня окутывало море добра и какого-то света моей дорогой бабы Ганьти.
До полутора моих лет родители прожили душа в душу с бабой Гантей. Но, вскоре отца послали на переподготовку в г. Владимир, и мы вынуждены были переехать. Это было время «хрущевских» преобразований в армии и на флоте, когда на металлолом резали самолеты и корабли. Баба Ганьтя неутешно плакала, расставаясь со всеми нами. Как и обещал ей отец, она перешла в семью таких же военных и тоже няней. Царствие тебе небесное, милая моя, сердечная бабушка Ганьтя.
1.3 Отец. Мой дед будёновец. Коллективизация
Теперь пришло время рассказать о моих родителях.
Мой отец, Молчан Николай Николаевич, родом из Белоруссии, выходец из крестьянской семьи. Родился 11 мая 1929 года. Как раз в разгар колхозного движения и коллективизации.
В свою очередь, его отец, Молчан Николай Семенович, является «ровесником века». Он родился в 1900 году. У дедушки были четверо братьев и сестра. Все пятеро, воевали в гражданскую войну на стороне «красных».
Я помню фото, где стоят четверо буденовцев. Такая фотография была долгие годы в избе дедушки, но со временем затерялась. После гражданской войны братья поселились на хуторах в Белоруссии, занимались земледелием, пчеловодством, были лесничими. Все женились, сестра вышла замуж. Обзавелись хозяйством, жизнь стала налаживаться. Все работали, не покладая рук ради своих семей, достатка в доме.
В тридцатом году власти объявили хуторянам, что всем необходимо объединиться в колхоз. А для этого нужно было переехать на центральную усадьбу в деревню Кобзевичи. Мол, туда проведут электричество, жизнь будет лучше и радостнее.
Сестра дедушки, очень зажиточные крестьяне, сразу смекнули, что добра там не ждать, быстро распродали свое имущество и хозяйство и на эти деньги перебрались в северные Соединенные Штаты Америки. Позже, в году тридцать седьмом, из Америки от сестры было письмо, что они устроились, стали фермерами и звали братьев к себе. Но времена уже были не те, да и из братьев остался только мой дедушка. Письмо прочитали и сожгли «от греха подальше». С тех пор следы дедушкиной сестры затерялись, и никто не знает, где наша далекая родня обретается в той далекой Америке, где их могилы. Слава богу, что хоть эта ветвь нашего рода уцелела и сохранилась.
Братья легкомысленно махнули на предложение власти рукой. Мол, не надобен нам ваш колхоз, нам и здесь хорошо живется. А электричество мы и сами к себе на хутора проведем, купим столбы и провода. Такой наглости и несговорчивости от бывших буденовцев представители власти не ожидали.
Надо сказать, что все братья жили зажиточно. Пчелы давали много меда. На осеннюю ярмарку каждый из них возил по несколько подвод с огромными бочками меда, который всегда был в цене. На жизнь им вполне хватало, благо работали они «от зари до зари», не разгибая спины. Так же трудились и их домашние.
Один мой дед оказался дальновидным и перевез свою избу с хутора на центральную усадьбу, предварительно разобрав ее по бревнышку. Там же он, скрепя сердце, вступил в колхоз, сдав туда свое добро, нажитое за годы жизни на хуторе. А братьев дедушки через некоторое время арестовали, объявили кулаками и сослали в Сибирь, где они безвестно сгинули. Так мой дед остался один из своего большого рода-племени и начал в тридцать лет жизнь заново на новом месте, но в старой избе со своей семьей. Работали в колхозе тоже много, но особого достатка не имели, по вполне понятным причинам. Оплата была натуральной.
1.4 Война. Немцы в деревне
Вскоре грянула война. Белоруссию германские войска захватили очень быстро, так что никто из селян не успел призваться в армию. Остались по своим домам. Вели хозяйство, ждали, что будет дальше.
А дальше деревню «навещали» то немецкие каратели войск СС в поисках партизан, то партизаны в поисках «предателей» советской власти и все одинаково почему-то хотели свежего хлеба, сала, яиц, одежды и прочего провианта. Продукты всегда пользовались большим спросом на любой войне.
Немцы говорили кратко: «Матка, яйко, шпек, шнапс». И в знак особой доходчивости направляли в сторону бабушки автомат и делали голосом имитацию его выстрелов. После чего громко ржали, радуясь чему-то, как будто побывали на представлении в цирке. У бабушки ничего, как правило, не было, сами голодали. И, чтобы избавить свою семью от этой немецкой напасти, она падала на колени и умоляла немцев поверить, что в доме ничего уже нет.
Спасала семью моя бабушка, в то время еще нестарая женщина, ей всего-то было немного за сорок. Она искусственно себя мазала сажей, чтобы никто «не позарился», и умело изображала старуху. Немцы брезгливо отбрасывали ее сапогом, говорили пресловутое «шайзе» и уходили прочь со двора, никого не тронув. После этого бабушка долго молилась у иконы Божьей матери, за все благодаря только ее.
1.5 Партизаны. Рассказы отца о войне
Партизаны тоже были «просты» в обращении, но вдобавок требовали у дедушки много хлеба, которого, по их партизанскому разумению, у него было невероятное количество. И если дед ничего им не давал, то ставили его «к стенке», как немецкого пособника и один раз чуть не расстреляли.
Вмешивалась, как всегда, бабушка. Так же валялась в ногах уже у партизан, умоляла поверить, что ничего в хате нет и, одновременно, совала «защитникам» завернутый в тряпицу последний кусок сала, умоляла отпустить дедушку. После этой мизерной мзды дедушку отпускали. После их ухода вся семья горько плакала, крепко обнявшись. Горше всех плакал сам дед – слезы текли по его белому неподвижному лицу, а плечи медленно сотрясались от бессилия и пережитого унижения. Бабушка продолжала молиться Богу, Божьей матери.
Когда я просила рассказать отца о войне, он неохотно, но делал это. Несколько эпизодов, крепко засевших в его подростковом, в общем-то, детском сознании, он мне поведал. Вот эти его воспоминания.
Немцы в июне сорок первого года продвигались очень быстро. Жители деревни слышали отчетливую канонаду, гром разрывающихся где-то неподалеку снарядов. Многие жители деревни, схватив самое необходимое, побросали свои дома и побежали в лес, спасаться от надвигающегося фронта и вражеских войск.
Отец в это самое время пас колхозных коней в поле. Разрывы слышал, но от коней никуда ведь не убежишь, тем более, что они были колхозными. И вдруг из леса стали выбегать наши красноармейцы с оружием, но какие-то перепуганные в конец. Ни слова не говоря отцу, они запрыгивали на колхозных коней, пришпоривали их и скакали в неизвестном направлении. На все запреты отца не давать коней, они говорили, что немцы совсем рядом, за лесом и через час будут здесь. Советовали при этом ему самому «уносить ноги».
Произнося эти слова, каждый из вновь появлявшихся красноармейцев норовил вскочить на самого красивого и статного коня. Но этот шаг для всех заканчивался одинаково плачевно: жеребец вставал на дыбы, и они скатывались с него, как горох. Когда же все кони были разобраны, из леса выбежал последний боец. Отец ему сразу сказал, что скакать на Буйном, так звали коня, бесполезно. Однако тот нисколько не смутившись, лихо запрыгнул прямо с земли на довольно рослого коня, и, дав ему шпорами под бока так, что Буйный взревел от боли, ускакал со скоростью ветра в неизвестном для отца направлении.
1.6 Один в лесу. Выход
Оставшись один, отец, почувствовал себя свободным от обязанностей пастуха, вернулся в деревню. Дома никого не оказалась. Увидев пробегающих по деревне жителей, отец подумал, что его родные тоже убежали в лес, и, недолго думая, побежал вместе со всеми.
Каково же было его удивление, когда в темном вечернем лесу он никого из родных не нашел. Ходил между групп кучковавшихся у костров людей и с горечью понимал, что он остался один… Кто-то из соседей сказал отцу, что видел его родителей и сестру в другом лесу, неподалеку. Отец пошел один на их поиски. Когда он их увидел, все горько плакали от пережитого страха и неизвестности. Оказалось, что они разминулись с отцом буквально на пять минут и очень расстроились, не найдя его дома.
Просидев в лесу три дня, люди решили вернуться к себе в деревню. К тому времени канонада стихла, спать было негде, еда закончилась. Делать было нечего, надо было выходить.
