Оксана Есипова "Куда изгибается лоза"

– Как прикажете, господин, – тут же перестав делать вид, что я одно целое со стеной, с поклоном ответил я, – что мне следует ему сказать?

– Повтори тоже, что сказал при встрече нам. Поделись своими наблюдениями, спроси, не замечал ли он подобного, – благодушно продолжил Великий.

– И передать ответ вам? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.

Всадники не удостоили меня ответом, а я неожиданно оказался в келье с высокими потолками.

На коленях, спиной ко мне, молился писарь, стоя перед ликом Незыблемого.

Келью освещали пять небольших свечей, боязливо затрепетавших пламенем в ответ на моё робкое продвижение по направлению к писарю. Монах перестал бить земные поклоны, внимательно посмотрел на свечи и медленно повернулся назад, глядя прямо на меня огромными безумными глазами.

«Они послали меня к сумасшедшему», – мелькнула шальная мысль и тут же скрылась под напором других, более важных. «Мне впервые дали серьёзное поручение. Кем бы он ни был, не важно! Я должен сделать то, для чего меня сюда послали».

– Да хранит тебя Незыблемое, незнакомец, – глубоким, хорошо поставленным голосом голосом обратился ко мне писарь, не поднимаясь с колен, – присоединишься к моей молитве?

Странно, ему бы проповеди читать таким голосом, а не свитки переписывать, подумал я и поспешил ответить, как умел:

– Во веки веков! Храни Незыблемое всех нас!

Никогда мне не удавалось достойно, а главное, верно произнести все эти религиозные формулировки. Постоянно путаясь, что и в какой последовательности следует говорить, как и на что отвечать, я предпочитал обходиться обычным светским приветствием. Благо, горожане на соблюдение формальностей смотрели сквозь пальцы. Но сейчас я был в монастыре, и к молитве меня приглашал писарь-монах. Он сразу распознает во мне пришлого чужака.

– Почту за честь, – совсем стушевавшись под пристальным взглядом хозяина кельи, ляпнул я. И тут же проклял свой дурацкий язык. Я же не на приёме!

Но писарь словно не заметил моего промаха. Небрежно оправил свою робу и немного подвинулся, приглашая меня присоединиться. Понимая, что выхода нет, я опустился на колени рядом. Нарисованный темными широкими мазками лик Незыблемого, умело освещенный стоящими по бокам свечами, с этого места представал ещё более величественным, неземным и недоступным. Я невольно поёжился, и в то же мгновение мне показалось, что достаточно схематично изображенное по всем каноном суровое лицо исказила усмешка.

Моя надежда на то, что монах будет бормотать молитву, а я постою рядом, попросту шевеля губами, провалилась. Писарь пал ниц пред ликом и надолго затих. Когда по моим ощущениям прошло добрых полчаса, ноги немилосердно затекли, а спина взорвалась нещадной болью, я, чувствуя себя очень глупо, переменил положение и тоже бухнулся вперёд, прислонившись лбом к холодному полу. Перемена позы пошла на пользу спине, но не ногам. Тогда я осторожно повернул голову в сторону моего собрата по молитве и с ужасом обнаружил, что тот не дышит. Выпрямившись, слегка тронул писаря за плечо. Ничего! Тогда я вскочил на ноги и затряс монаха уже изо всех сил. Только трупа мне ещё не хватало!

Хозяин кельи как ни в чём не бывало открыл глаза и, в свою очередь, разогнулся. С удовольствием потянулся, шумно прохрустев позвонками.

– Благодарю тебя, брат! – с поклоном прошептал мужчина, – я чувствую, что совместная молитва была во сто крат сильнее моей одиночной. Это важно. Незыблемый должен узнать, – пробормотал он совсем тихо, но я услышал, всем своим существом сосредоточившись на странном разговоре.

Я жалел об удивительной способности, которая возникла у меня в ту ночь на площади, мгновенно подмечать малейшие изменения. Дар исчез также быстро, как появился. Даже помнил момент исчезновения: как только присягнул Великой. Но я не собрал бы Знаки, не предугадал бы появления Всадников на площади, если бы не обладал наблюдательностью, терпением и способностью полностью сфокусироваться на интересующем меня предмете или существе.

Во всём мире не нашлось бы ничего, что смогло бы отвлечь моё внимание от писаря. Великолепнейшим женщинам, появись у них сейчас нелепая мысль соблазнить меня, пришлось бы с позором отступить. Самым удивительным и несметным сокровищам не удалось бы привлечь моё внимание. И даже тайные манускрипты, готовые поведать мне тайны нашего бренного мира, остались бы нетронутыми.

Между тем я поклонился в ответ, но монах, казалось, этого не заметил. Опасаясь, что он снова погрузится в долгий глубокий транс, я торопливо произнёс:

– Брат мой! Поделись со мной своей мудростью. Своим драгоценным опытом.

– Мои молитвы самые простые и известные. Я повторяю их несчетное количество раз, пока они не начинают звучать сами, независимо от меня и происходящего вокруг, – с улыбкой отвечал писарь.

Но как ни старался монах смиренно опустить глаза долу, я заметил огонь, блеснувший и тут же погасший в них. А также то, что в улыбке писаря было куда больше лукавства, чем благодушия.

– О, я не об этом! – тело ломило, вдобавок от чада свечей и духоты начала совершенно некстати раскалываться от боли голова, что мешало подбирать слова с осторожностью.

«Помогли бы, Великие!» – мысленно взмолился я, но ни ответа, ни избавления от боли не получил. Впрочем, сильно я на Всадников-мужчин и не рассчитывал.

– А о чём же? – удивился монах, удобно скрестивший ноги и, кажется, не испытывающий никаких телесных неудобств.

– Я видел Знаки, – прямо выпалил я и в ужасе прикрыл глаза.

Головная боль головной болью, но нельзя же так тупо провалить первое порученное дело! При чём тут совместная молитва и увиденные мной Знаки? Неужели нельзя было подобраться к теме поизящнее? Мне даже показалось, что слова вылетели из моего рта не по моей воли. Но, видимо, это моё подсознание хотело меня как-то утешить, потому что я откуда-то точно знал, что Всадники не вмешивались в наше общение с писарем, почему-то для них это было важно.

Писарь вздрогнул всем телом.

– Какие? – требовательно спросил он, пристально взглянув мне в глаза.

В памяти всплыл разговор на площади со Всадниками, обдав меня неприятной волной непоправимости происходящего. Откуда-то я знал, что совершил ошибку. Но какую, не понимал, потому что вроде бы цель достигнута: монах разговор поддержал. Мне ничего не оставалось, как довести дело до конца и честно ответить на вопрос.

– Герб на Ратуше, – послушно начал перечислять я, – Лоза раньше изгибалась вправо, теперь – влево. Статуя Единорога на площади Семи Лучей. Он рыл землю правым копытом, теперь опирается на левое. Священники стали читать проповеди в субботу, а не в воскресенье, как раньше, и утверждают, что так было всегда. Знаменитая речь Возвышающегося про Незыблемое…

– Как зовут тебя, друг?

– Эллари.

– Эллари, я – Плиний. Так ты помнишь старый герб с лозой, изгибающейся вправо?

– Да, я же сказал.

– Понимаешь, брат, я тоже помню старый герб. Без лозы. И без единорога. Со змеёй, обвившейся вокруг разящей стрелы, – тихо закончил он.

Глава 3. Скандал

Глава 3. Скандал

Мне показалось, что при словах писаря свечи полыхнули алым. В келье заметно посвежело, а когда я изумлённо выдохнул, изо рта вылетело облачко пара. Монах придвинулся ко мне, судорожно стиснул мою руку и шикнул:

– Тихо. Слушай!

Меня не надо было уговаривать, я и так каждой клеточкой тела впитывал происходящее. Через несколько секунд, которые показались мне вечностью, в ушах зазвенело. Решив, что это из-за внезапно наступившей тишины, я досадливо потёр уши, но ничего не изменилось. Писарь раздражённо покосился на меня и больно пихнул локтем в бок. И тут раздался тихий свист, который внезапно перерос в натужный хрип. А затем словно раскат дьявольского хохота пронёсся по келье.

Я не отрывал взгляд от Плиния. Монах вытянул шею и застыл немым изваянием, сжимая в руке фигурку единорога, которая до этого висела у него на шее.

– Вот и всё, – прошептал он потухшим голосом.

В келье снова жарко и душно, свечи горели ровно и спокойно, а тишину прерывало только наше неровное дыхание.

– Что это было, Плиний? – отважился спросить я.

– Привет от старого мира.

Голос писаря дрогнул. Он снова бухнулся на колени и замер, на этот раз не приглашая меня присоединиться. Но у меня не было времени ждать. Это были другие Знаки. Что же происходит?

– Покажи мне свои свитки, – требовательно произнёс я, отбросив всякую осторожность.

На этот раз я действовал от себя, мной никто не руководил. Если, конечно, в этом мире ещё можно было доверять своим ощущениям. Монах медленно поднялся:

– А откуда ты про них знаешь, Эллари?

– Знаю. Время шуток закончилось. Нужно разобраться, что происходит.

Плиний горько, снисходительно и в тоже время покровительственно и мягко улыбнулся, словно умирающий старик ребенку, который просит его повременить с уходом.

–Я уже не надеюсь разобраться. Успеть бы запечатлеть.

– Но зачем? Если ты не надеешься разобраться и в тоже время не хочешь передать свитки мне, чтобы твоё дело продолжил я.

– Не обижайся, Эллари. Ты полон энтузиазма, – мягко начал писарь, и мне очень не понравился его тон, – но ты не сможешь. Ты не из них.

«Значит, он в курсе про Всадников? Ну ещё бы. Его знаки иные. Может, он даже знает имена Великих и хочет иметь дело с ними, а не с их недостойным слугой», – с досадой подумал я. Обидчивость сыграла мне на руку, потому что пока я молча дулся, Плиний истово продолжил:

– Двое придут. Незыблемый сохранит меня для них.

Я замер в замешательстве. Стоило ли объяснить писарю, что Всадники уже здесь? И не двое, а трое? И что они внимательно наблюдают за ним, а я, всего лишь ничтожный слуга, послан ими же? Разрешения на это мне не давали, но именем Всадников я, пожалуй, вполне мог с полным правом отобрать свитки.

– Плиний, они…, – начал было я.

Но тут меня словно бы подхватили под мышки невидимые руки, и я обнаружил себя стоящим перед глубоко задумавшимися Всадниками. Они стояли кучкой и смотрели на стену, которая по величайшей магической прихоти Великих становилась окном в тот мир, что они желали лицезреть.

Великая, которая успела присоединиться к мужчинам, рассеянно кивнула мне:

– Спасибо, Эллари, можешь идти.

На лицах моих покровителей в кои-то веки не было агрессии и злобы, а потому я набрался наглости и спросил:

– Но что это было? Что за Знаки читает Плиний? Что за старый мир? Я мог бы забрать у него свитки силой. Или вашим именем.

С первых же моих слов карлик злобно ощерился в мою сторону, а после того, как я закончил говорить, угрожающе двинулся ко мне, поднимая руку для удара. Но Великая лишь сверкнула на него глазами, повернулась ко мне и не без высокомерия произнесла:

– Никто не обещал тебе, Эллари, ответов на вопросы. Ты взят в услужение, по просьбе твоей.

– Я готов служить, о Великая, – дерзнул я ответить, почувствовав, что момент настал (сейчас или никогда!), – но, льщу себя надеждой, что могу принести куда больше пользы, если буду понимать, что к чему. Вы даже не сочли должным сообщить мне ваши имена. Я не обладаю магическими способностями, но смог не просто прочитать Знаки, а просчитать момент вашего появления. Мне есть что предложить! Я могу помочь!

– Да что за надоедливая муха, – прорычал высокий Всадник, но был также остановлен простертой к нему рукой Всадницы.

– Эллари мой, – холодно напомнила девушка.

Мужчины, ворча, отступили.

– Ты во многом прав, Эллари, – мягко заговорила Великая., и я снова изумился тому, как быстро она переменила мнение, – но и во многом ошибаешься. Прежде всего, способности к магии у тебя есть, иначе ты не смог бы нас даже увидеть. Магом человека делает Сила, а не знание заклинаний. Сила течёт в твоих жилах. А благодаря нашей связке она будет усиливаться.

– Великая, не стоит! – торопливо вмешался высокий.

Всадница даже не обернулась.

– Он и сам поймёт, – досадливо махнула она рукой. – Хотите вы или нет, но этоуже происходит. Эллари, мы скажем тебе наши имена. Точнее, одни из наших имен, ведь мы многолики. Я Оулини, это Эгон Дайк, – девушка повернула голову в сторону недовольного великана, а затем указала мне на карлика, – и Глед.

У меня возникло страшное подозрение, что милости Великой я удостоен не из-за своих пламенных речей, убедительных аргументов и расторопной службы, а из-за врождённого чувства противоречия. Похоже, Всаднице доставляло удовольствие действовать наперекор желанию мужчин. Неужели этой же причине я обязан своему чудесному спасению?

Но, как ни странно, мужчины тоже сменили гнев на милость. Низкорослый горбун как ни в чём не бывало шутливо поклонился. Эгон Дайк слегка склонил голову, отчего я едва не потерял сознание и поспешил отвесить обоим Всадникам низкий поклон, что вызвало их насмешливое фырканье.

– Вопросы твои сформулированы верно, – продолжала Оулини, – но ответить на них не так просто. Пока тебе не ясна сама наша природа. Она эфемерна.

Эгон Дайк, который наблюдал всю эту сцену с непередаваемым выражением лица, неожиданно сделал шаг вперёд и вкрадчиво произнёс:

– Ну что же ты, Великая? Сказала «а», говори и «б»!

Видимо, все Всадники меняли своё мнение так же стремительно, а не только девушка, которую хотя бы извинял её пол. Только что великан пытался остановить Оулини, чтобы та не сболтнула лишнего. И вот уже призывает её высказаться яснее. Но зачем?

Между тем девушка в ярости топнула ногой:

– Эгон! Перестань.

Но Всадник уже наступал на неё, яростно выплёвывая слова:

– Ты считаешь, что можешь вот так раскрыть наши имена первому встречному, по нелепой прихоти, сумасбродству и дурацкому противостоянию с нами, взятому под твоё крыло? Внушать ему, что он силён? Раскрывать секреты? Так давай расскажем всё. Нет, ну если ты так ему доверяешь! Если сплела связку с проходимцем! Ты всё не можешь забыть своё поражение в нашем споре, Великая?

– Прекрати.

Оулини побледнела и отступила на шаг.

– Отчего же? Мы можем всё сейчас же исправить, отправив Эллари обратно. Да, связок тебе не создать теперь пару тысячелетий. В любом случае! Но они тебе и не нужны. Или давай, оправдывай высокое доверие. Ну же! – продолжал бушевать Эгон Дайк.

Я перестал понимать, что происходит, но каждой клеточкой ощущал грозящую мне опасность. Спрятаться было негде, но я постарался вжаться в стену кельи, мне даже показалось, что та сочувственно приобняла меня за плечи.

– Он не поймёт! – почти простонала Оулини.

– Ой ли? Он, поджидающий нас на площади? Прочитать Знаки – ладно, возможно. Но предсказать наше появление?! Знать, где нас ждать! Ты уверена?

С каждым словом Эгон всё повышал и повышал голос, понемногу приближаясь к Оулини. Девушка побелела как полотно, её глаза метали молнии. Глед откровенно наслаждался ситуацией, пожирая глазами разбушевавшегося Всадника и загнанную в угол Великую. Я мечтал провалиться сквозь землю, стена кельи сочувственно подвинулась на пару сантиметров.

– Так что ты решила? – внезапно совершенно спокойным голосом произнёс высокий Всадник.

Оулини сжала кулаки так, что побелели костяшки, бросила на меня затравленный взгляд, так что мне захотелось уменьшиться в несколько раз, а лучше стать маленькой горошинкой и закатиться в ближайшую щель кельи. Шея девушки напряглась, лицо исказилось, и я подумал, что мне несдобровать. Как вдруг Великая ещё раз стрельнула в мою сторону глазами. В её взгляде было столько неожиданного тепла, что я мгновенно успокоился. Теперь решил, что Эгон Дайк получит сполна, как вдруг Всадница обмякла и прошептала:

– Пусть всё останется как есть!

Великан смерил её тяжёлым взглядом с высоты своего роста, едва заметно улыбнулся и спокойно и ровно произнёс:

– Быть посему.

Карлик хихикнул и шумно почесал левый бок.

– Эллари, друг мой, – Эгон Дайк шагнул ко мне и положил свою мощную руку мне на плечо, отчего я содрогнулся, – ты уже понял, почему лоза на гербе теперь изгибается в другую сторону? Почему Жрецы читают проповеди в субботу, а не в воскресенье?