Ведь в желтизне одна тоска,
А если пару слов найдешь ты,
То все равно одно вранье.
Бывает музыка надежней —
Слова летят как воронье —
Одно цепляется, не лезет,
И ищешь рифму без конца.
И поиск этот просто бесит,
Как черт подводный озерца…
Он вспомнил, что в конторе их называли иногда, пренебрежительно – «дымнюками».
– Просто ты не любишь их, – сказал он, – поэтому тебе они не нравятся, кажутся плохими.
– Я люблю только тебя, мой мальчик и еще я люблю. – она закрыла влажные глаза, – но там сейчас война.
Детское вранье
В детстве среди пацанов процветала шутливая игра в «баламута».
Самое, самое начало осени. Зелень еще яркими пятнами радует глаз, желтизны почти не видно. Только кое-где, на березках, мелькают бледно-желтые листочки-капельки. В садах бросаются в глаза яркие яблоки, радостно светятся на солнце, переливаясь от ярко-зеленого до ярко-красного цвета.
Утром на рассвете уже прохладно. Бегать в школу в одном пиджаке на рубашку зябко. А днем, когда солнце поднимается высоко, – выходишь из помещения, – жарковато. Веселым гамом ребятня вываливается на улицу. Портфели выставлены в две кучи – вот и ворота. И можно прямо на еще зеленой траве погонять старый, потрепанный кожаный мяч. А можно идти вдоль берега озера и смотреть в воду – как рыбья молодь снует туда-сюда, нагуливает жирок. Небо чистое-чистое, настроение – блаженствующее, счастливое. Пацаны взахлеб, перебивая друг друга, рассказывают летние истории: как на рыбалке поймали огромадную рыбищу, как грибов собрали немерено – около ста штук белых всего за час, спасли массу народа от пожара. Историй имелось множество – лето было длинное. Кое-кто вдруг расскажет что-то такое, что явно «тянет» на фантастическое вранье. Он – рассказчик и сам чувствует – что-то не то сказал. И окружающие с улыбкой и нарочито выпученными глазами, хором кричат: «Не может быть, ты баламут». И шутя, не злобно, в ритм стучат по спине баламута, приговаривая:
– Баламут, баламут
Собирайся на суд.
Кто на суд не придет,
Тому хуже попадет.
Выбирай из трех одно:
Дуб, орех или пшено?
«Баламуту» надо было назвать, выбрать одно из трех слов, каждое из которых имело свое продолжение:
– Если выбирался «Дуб», то произносилось: «Тяни нос до губ». И шутливо, легонько, не больно тянули кончик носа вниз.
– Если выбрался «Орех», кричали: «На кого грех?» И «Баламут» указывал – кому следующему подставлять под кулаки свою спину. А когда выбиралось «Пшено», следовала такая кричалка: «дело было решено и поставлена печать, чтобы снова начинать», и все начиналось сначала. Так шутили только с новенькими, да и то только в самом начале ребячьих разговоров.
А праздник начала осени продолжался. Уроков задавали мало. Ответственность за «хвосты» – не выученные, не сделанные задания еще не давила. Все еще было где-то там впереди, далеко, – дожди, слякоть и первые морозы.
А бывало, осень наступала дождями и холодом, но веселость пацанов не уменьшалась, перемещалась под крыши в укромные места, но уже без беготни и футбола.
Он вспоминал, и слова цеплялись друг за друга, складывались в строчки и целые фразы:
– Осень тихо наступила,
Небо в серых облаках.
День и ночь все моросило
И в лесу и на полях.
Люди словно тени бродят,
Лиц не видно. Все серо.
Слухи средь народа ходят —
Мир кончается – темно.
Ни просвета, ни надежды,
Все прогнозы тихо врут,
И осенние одежды
Никого уж не спасут.
Ой! Скорей бы уж морозы —
Заморозят мокроту.
И потянутся обозы
Сквозь заснеженную мглу.
С ними, может быть, мы въедем
В праздник светлый – Новый год.
И кто был все время беден,
Схватит счастья полный рот.
***
– Но что я могу сделать для нее, – подумал он. – Там сейчас война. Я могу ее остановить? Один? Могу ли я кого-то защитить, спасти, хотя бы кого-то одного? Что я могу? Что я умею?
Он лежал и смотрел в потолок:
– Что-то надо делать, нельзя так лежать. Это не конструктивно. Это бесполезно. Это, в конце концов, тоскливо и грустно – как мокрая осень.
– Все, – сказал он сам себе. – Завтра я займусь делом. Завтра. А что сегодня? Что? – И он снова заснул.
***
Прямоугольный зал был полон народа. Балкон шумел, набитый до отказа. На сцене расположился президиум из нескольких человек. Председательствующий знаком руки предложил всем встать, и зал запел:
– Слушай, партиец, – гроза загремела
Бояться не надо – бросайся к ней смело!
Гул от единоголосия стоял страшный. Четкие ряды поющих, где-то внизу, выглядели даже несколько угрожающе. Все в синих плащах. На балконе царила та же атмосфера. Прозвучал припев:
– Смело мы в дождь пойдем
Текущим летом.
И зонт с собой возьмем
В движенье этом…
Зал ревел в едином порыве.
Он робко оглядывался, сидя во втором ряду президиума, и читал лозунги на синих растяжках:
– «Дождисты всех стран, соединяйтесь!»
– «Дождизм – ум, честь и совесть нашей эпохи».
Предводитель стоял сзади, положив левую руку ему на плечо. Иногда он наклонялся к нему и быстрым, четким шепотом комментировал события, происходящие в зале:
– Вы, батенька, всматривайтесь и прислушивайтесь. Очень архиважно понять основное в движении масс, тогда линия вам вполне будет ясна. Вот, батенька, видите, какой энтузиазм? Какой порыв? Все в единстве устремлены в соответствии с генеральной линией.
Он слушал зал и Предводителя, поглядывая по сторонам, и только сейчас стал понимать, что это помещение – бассейн без воды. Слушатели сидели рядами на дне. Балкон представлял собой трибуну для зрителей.
Предводитель продолжал шептать ему на ухо:
– Высшее проявление энтузиазма масс – фанатизм. Вам это архиважно понять. Это, батенька, простая и понятная диалектика. Фанатизм легко управляем. Задается линия – ориентир, так сказать, цель. Конечно, она должна быть не очень понятной, но обязательной, архиважно, обязательной для масс и их передового отряда – партии.
Он лихорадочно соображал:
– Этот Предводитель «дождистов» говорит так же, как «дымист».
Мелькнула сумасшедшая мысль:
– Это одно и то же лицо.
Зал закончил петь. Партийцы с шумом рассаживались на свои места. Где-то сверху зашумело – пошел мелкий, прохладный дождь. Партийцы все как один раскрыли синие зонты. Картина стала еще более странной. В этом было что-то и смешное и пугающее – ровные ряды зонтов на дне бассейна.
– Фанатизм масс – вот архинеобходимое нам состояние, – шептал Предводитель. – И вы, батенька, в этом нам должны оказать огромную помощь. Вы, я вижу, немного озадачены, то есть удивлены. Но из этого мы с вами, батенька, не должны делать жупел. Нам это не подходит, нас с вами массы не поймут. Вы видели, как в энтузиазме бегут бизоны? Да и не только они. Вот возьмите – оленей. Они пробегают десятки, сотни километров к цели, которую иногда посторонний наблюдатель и не видит. Он не только не видит цели, он вообще не понимает – зачем этот бег? Кому это нужно? Но мы с вами, батенька, не сторонние наблюдатели. Мы находимся в гуще, так сказать, внутри процесса. И наша с вами сверхзадача видеть эту цель, а проще, если хотите, твердо знать, что мы ее видим.
Он уже плохо соображал, но шепот продолжался и продолжался, все убыстряя темп.
– Чувствуете вы, наш дорогой товарищ, чувствуете, что силы стихии перерабатываются, преобразуются у вас в энергию, энергию движения. Хочется, чертовски хочется увидеть эту цель, большую, огромную, как счастье, радость миллионов. Миллионы, вы чувствуете, батенька, как бурлит все вокруг, шумит дождь, под ним единение, единый порыв. Ура, товарищи! Ура!
Шепот прекратился. Рука с плеча исчезла. В зале стало зябко. От бассейна повеяло плотной сыростью. Он очень удивился, увидев пустой зал и сам себя, стоящим одиноко у края воды.
***
– Нет, это точно был сон, – подумал он, – это определенно был сон, не может же все это исчезать и появляться ниоткуда.
Он открыл глаза. Фари что-то колдовала на кухне.
– Доброе утро, проснулся? – сказала она, не оборачиваясь.
– Ты вчера был у этих «зонтиков», пришел весь мокрый до нитки.
– Не «зонтиков», а «дождистов», – ответил он, стараясь быть равнодушным, – похоже, это был все-таки не сон, – прошептал он, рассматривая ее легкие и точные движения. Она готовила ему завтрак.
Гибкая и стройная, Фари бесшумно двигалась по кухонному пространству.
– Фари, ты очень красивая, – сказал он, любуясь ее фигурой, длинными черными прядями волос, правильным восточного типа лицом, особенно большими, немножко грустными глазами.
– С «дождистами» общаться немножко можно, – скромно сказала она, разливая питье в чашки, – их негласно поддерживает правительство.
Отпивая мелкими глотками утреннюю жидкость, он безразлично спросил:
– Зачем? А «дымисты»?
– Точно не знаю, но думаю – и те и другие существуют для равновесия. Правительство у нас мудрое, держит их под контролем. Все равно надо быть внимательным и осторожным. Заметят твои способности, быстренько возьмут в оборот. Будешь на них работать до изнеможения.
– А правительственная партия? Она-то зачем? – спросил он.
– Наверное, для официальных, открытых церемоний, – ответила она. – Ты совсем глупенький, уже большой мальчик, а знаешь так мало. Сидишь там у себя с изжогами и ничем не интересуешься. Надо интересоваться, хотя эта дребедень уже многим надоела.
***
Он сел в угол вагона городского пумпеля. До конторы езды было не более получаса. Через пару остановок в вагон ввалилась толпа одинаково одетых парней. Ребята, скорее всего, уже чем-то или кем-то до этого «разогретые», продвигались вдоль сидений с пассажирами и хором, ритмично выкрикивали:
– Родина, люби меня,
А не то тебе хана.
Буду всем плевать я в рожу.
Если ты мне не поможешь.
И выкрикивая последнюю строчку, они плевали по сторонам. Проделав эту «процедуру» несколько раз, они сгрудились в центре вагона, громко разговаривая и смеясь. Пассажиры стали осторожно возмущаться, но в целом общий испуг сковал всех, и ответной активной реакции не последовало. А хулиганы наглели с каждой минутой. Теперь они заставляли пассажиров разучивать их «стихотворение».
Он сидел, делая вид, что его эта ситуация никак не касается, хотя внутри что-то закипало и приходилось опускать глаза, не показывать раздражения, дабы еще более не провоцировать парней. Тем более, что многие уже нажали тревожные кнопки. До следующей станции оставалось еще минут десять.
Когда хулиганы стали задирать пожилого мужчину, заставляя его стоя декламировать похабные стихи, он не выдержал, встал и медленно, но уверенно пошел навстречу хохочущей группе. Они все обернулись в его сторону. Их раскрасневшиеся, хохочущие лица, обалделые от наглости глаза с удивлением уставились на него.
Через несколько секунд все преобразилось – хулиганы ползали на четвереньках, затирая кто руками, кто платками и шарфами грязь и следы их пребывания в вагоне. Некоторые от испуга начинали выть и плакать. Другие просили прощения у пассажиров. Изумленные, ранее оскорбленные люди начали делиться на обвиняющих и сочувствующих. Послышались голоса, особенно пожилых женщин:
– Что же так? Так же нельзя. Это ведь дети несмышленые.
Вагон остановился. Дежурные задержатели появились в дверях и с большим изумлением наблюдали за происходящим. Старший крикнул:
– Зачем нас вызвали? Здесь, по-моему, нужны «белые халаты».
Он быстро переоформил заявку – появились врачи и санитары, и они уже энергично выводили хулиганов, а некоторых и выносили из вагона. Не дожидаясь окончания этого действия, он выскользнул на платформу и через полчаса входил через запасной вход в свой кабинет.
– Неудачное начало дня, – подумал он, располагаясь за рабочим столом.
Обработав несколько документов, он обратил внимание на лист бумаги, отличавшийся от всего остального, чем он до этого занимался. Это был красочный, цветной лист – письмо. Он внимательно прочитал текст:
– «Уважаемый, – дальше следовали его имя и фамилия. – Управление при Комитете безопасности хозяйства имеет честь пригласить Вас для осуществления собеседования, – далее стояло: число, время и адрес. – Просим Вас иметь при себе подлинники документов личного значения, одну смену белья и еду в расчете на десять суток. Не исполнение данной просьбы карается законом», – следовал номер и дата принятия закона и подпись начальника управления.
– Быстро все-таки меня вычислили, – подумал он, – надо что-то предпринять.
Он вызвал секретаршу.
– Все обработанные мною сегодня документы вернуть в «необработанное состояние». На это письмо, – он указал ей на цветной лист, – подготовить такой ответ:
«Не имеется возможности оповестить хозруководителя о Вашей просьбе. Однако, когда он, по плану через полтора месяца прибудет в контору, он будет незамедлительно оповещен о Вашей просьбе. С уважением, и так далее…» – он закончил эту фразу и добавил, – меня здесь не было. Вы все поняли?
Она кивнула головой.
