Дело было в Нижней Кузе
Надежда Нелидова
Главная героиня имела троих детей, прекрасный особняк, любящего богатого мужа и среднюю внешность. И однажды за завтраком сообщила мужу, что от него уходит. Нет, любовника у неё нет, просто чувства притупились, остыли, а без чувств она не может. Скучно ей. Любовь ушла, завяли помидоры.И вообще, муж своим присутствием подавляет её индивидуальность. Нарушает зону комфорта. Вторгается в личное пространство.А Аня думала:– Интересно, как выглядит артистка, если смыть с неё килограмм краски?
Дело было в Нижней Кузе
Надежда Нелидова
© Надежда Нелидова, 2024
ISBN 978-5-0062-7199-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
НЕКРАСИВАЯ ЛЕНА
В Лену влюбились сразу двое. Вот так всегда в жизни: то пусто, то густо, то не было никого – то хоть разрывайся. Как в народной песне:
Рябина, рябина, несчастная я,
Два парня, два друга влюбились в меня.
Певунья лукавила: никакая она не несчастная. Голос жалобный, умоляющий – а сама небось в душе торжествует и победно хихикает. Время послевоенное, в деревне полное безмужичье – а тут на девушку такой активный спрос.
Песня была записана на старой пластинке, посерёдке красная этикетка с тусклыми золотыми буковками «СССР. Апрелевский завод грампластинок». Лена уважительно брала тяжёленький прохладный диск обеими растопыренными ладошками. Он был с лунной полоской, такой угольно-чёрный, что опасливо посматривала на руки: не запачкались ли? Радиола «Ригонда» стояла в бабушкином деревенском доме, а пластинки хранились в жёлтых от старости, пошедших пятнами конвертах.
Короткая толстая игла бережно опускалась в бороздку и начинала неспешно наматывать круги, поскрипывая и шипя:
Рябина, рябина, дай добрый совет,
На свете дороже и лучше их нет.
Мы с детства знакомы, и дружим давно.
Но что же мне делать: ведь сердце одно.
Девушка жаловалась рябине, а кому ещё? Разве что «подружке-девичьей подушке выплачешь свою тоску». Про заплаканную подушку у бабушки тоже была пластинка.
Лена не стала бы так смело утверждать насчёт своих ухажёров, точно ли они дороже и лучше всех на свете. Во-первых, плохо их знала. Во-вторых, не с кем сравнивать – за свои тридцать два года жизни не была избалована вниманием кавалеров.
***
Лена была некрасивая. Нет, нет – не из тех, за которых в толпе глаз не зацепится. За неё как раз таки цеплялся: она была большого роста и спортивного, даже могучего телосложения. Ею можно было смело украшать советские плакаты пятидесятых годов: «Спорт – в массы», «Физкультура – лучший отдых для трудящихся» и «Товарищ, вступай в общество «Локомотив». Именно с неё лепили бы гипсовую девушку с веслом: мускулистые бёдра, мускулистые плечи, широкая мускулистая талия.
Сами понимаете, за семьдесят лет каноны красоты сильно и неоднократно менялись. То, что считалось привлекательным тогда – нынче «фу-у», и наоборот. Представьте во время товарища Сталина высохшую скелетину цветом копчёной колбасы: скулы мертвецки торчат лопатами, африканские губы вывернуты, волосы плоские и скользкие как у утопленницы. Только нечистую силу в сказках Роу играть. Свят, свят… Лена всё на свете бы отдала, чтобы стать такой.
Но на диетах не сидела и фитнесом не занималась, вот ещё. Лена трудилась уборщицей, а эта работа и так состоит из комплекса гимнастических упражнений, бесконечных нагибаний-приседаний, и совершенно бесплатно без тренажёрки.
Наломается за день, тут бы до дивана добраться. Щёлкала пультом, неразборчиво и ревниво смотрела фильмы, какие подвернутся – современные так современные, советские так советские. Иностранные не любила – плохо запоминала имена.
Обратила внимание: в доперестроечных фильмах было очень много милых, красивых естественной красотой девушек: их тогда ещё не успели разнюхать и разобрать по заграницам. У иностранцев губа не дура. А для Лены не было бы счастья, да несчастье помогло. Она огляделась и воспрянула духом: с массовым отъездом красавиц уменьшилась внутренняя конкуренция. На безрыбье и рак сойдёт за рыбу.
Но… тут на арену вылетела Её Величество Пластическая Хирургия и разрушила последние Ленины чаяния и надежды. По стране стройными рядами маршировали манекены с туго натянутыми лицами и идентичными носами, у всех фигуры скроены по лекалу «песочные часы». Осиные талии при пышных бюстах и попах – редчайшее явление в природе, а вот при развитии современной индустрии красоты стали обыденностью.
И шли, и шли походкой от бедра: в груди силикон, в ягодицах импланты, в губах ботокс, в коже бронза, в скулах филеры, во рту виниры, в глазах линзы, в ногтях акрил, в волосах нейлон… Поскреби – живого тела не найдёшь. Чего там: даже девичью честь научились штопать, от натуральной не отличить. Перефразирую классика: «Нет ничего проще выйти замуж девственницей, я сама делала это сотни раз».
Итак, крупная, коренастая, вырубленная топором Лена проиграла, не успев вступить в бой. Эстетические хирурги были способны на любое чудо, кроме вот этого: уменьшить тугую плоть, гренадёрскую стать, мощный разворот плеч и широкую кость. Всё это отпугивало потенциальных кавалеров.
***
Зато Лена, с её скульптурными формами, была отличным рекламным лицом клининговой компании: краснощёкая, белозубая, в ярком комбинезоне, со щёткой пылесоса наперевес. Это по-старому уборщица, а нынче – менеджер клинингового звена, не шухры-мухры.
Мы вместе с Леной убираем офисный центр «Н-ск-сити». У меня филологическое образование, но здесь я получаю в два раза больше, чем в школе, не треплю себе нервы и после работы была вольная птица.
Лично я ненавижу уборку. Чтобы к ней приступить, мне нужно мысленно озлобиться, вызвериться, довести себя до точки кипения, чтобы всё внутри бурлило. Включить наушники с роком погромче, чтобы не было слышно рвущегося изнутри протестного вопля – тогда пути к отступлению отрезаны.
Особенно выводит из себя протирание подоконных радиаторов отопления. Они старые, чугунные, ребристые. В каждой батарее шестнадцать рёбер. Умножаем, по количеству двенадцати окон на этаже – получается 192 ребра, и каждое нужно протереть изнутри. 192, Карл! А этажей – четыре!
Я, человек мыслящий, должна лазить тряпкой в 192-х труднодоступных местах. И это в век кибернетики, искусственного интеллекта, электромобилей и телескопа «Хаббл»! Я уж молчу про протирание раскидистого узколистного фикуса в вестибюле: тут со счёта собьёшься. Между прочим, я не просто гомо сапиенс, я гомо фабер: человек творческий, пишу стихи.
Помню, когда впервые выложила в интернет – летала от счастья. Меня прочитает весь Земной Шар, миллионы человек, меня переведут на десятки языков мира! Решила заглянуть на страничку через неделю – чтобы накопилось больше фанатов. Волнуясь, бледнея и краснея, в предобморочном состоянии открыла сайт… Восемь просмотров и один комментарий из Америки: «Хелло, коза! С каких пор стишатами балуешься?». Выяснилось: комментатор ошибся, спутал со своей бывшей, извинился…
Вот и приходится махать тряпкой и утешать себя цитатой, что я тот самый «поэт безвестный и несчастный, а значит и высокой пробы».
***
Лена – тоже гомо фабер. Вы думаете, творят только поэты, художники и артисты? А миллионы женщин, которые вяжут, вышивают, готовят обед, выращивают на даче цветы и огурчики?! Своим вдохновением, умной головкой, талантливыми ручками и бесконечным терпением творят свитера и бисерные картины, создают гениальные борщи и котлеты, рождают на свет прекрасные розы и пупырчатые огурцы – да они вкладываются куда больше, чем поэты – в чернила и бумагу!
Говорят, счастье – это когда хобби и профессия совпадают. Лена была счастливой: для неё уборка была искусством. Она буквально отдавалась эйфории наведения чистоты. Муза никогда не оставляла её и трепетала прозрачными крылышками где-то под натяжным потолком. Пряла и тянула ниточку от Лениной макушки в космос.
Лена засучивала рукава и, полная решимости, оглядывала поле деятельности. Так художник кидает взгляд на натянутое на рамки полотно, поэт – на белый лист бумаги, гладиатор – на арену битвы. Предстояла борьба света с тьмой, добра со злом, чистоты с грязью. Кто кого: Лена – пыль, или пыль – Лену.
И были прелюдия, кульминация, упоение, наивысшая точка слияния, экстаз… Вот она приходила в себя, возвращалась из небытия: переводила дыхание, оглядывала сияющую комнату с удовлетворением, с чувством отлично выполненной работы – похорошевшая, разрумянившаяся, с блестящими глазами, со вздымающейся грудью. В своём обтягивающем комбинезоне, с кудрями, которые выбивались из-под фирменной бейсболки, она просилась на холст, под кисть живописца.
Охранник Серёжа в упор не замечал Лену. Но однажды поломалось отжимное устройство ведра, и пришлось мыть каменную лестницу вручную, по старинке. Лена спускалась, нагибаясь в три погибели, выпрямлялась, крепко выкручивала тряпку и снова низко склонялась.
Серёжа оторвался от кроссворда. Его равнодушный, скучающий, скользящий взор остановился на Лене, на её устремлённых ракетами ввысь рельефных филейных и прочих частях. Взгляд оживился, в нём проснулось некое осмысление, хищность… Не зря про мужчин говорят презрительно: «У них не лоб, а лобок, не голова, а головка. Бери голыми руками». Я так когда-то взяла мужа.
Серёжа начал оказывать Лене знаки внимания. Приглашал в кино, в кафе угостить мороженым, в парк на аттракционы. Вёл себя строго: когда нечаянно сталкивались их руки и где-нибудь на карусели смешивалось дыхание, и Ленин развившийся локон касался его губ – он руку отдёргивал как от огня, а упругий локон отдувал. В общем не позволял себе ничего такого. Хотя Лена с удовольствием бы позволила и такого, и не такого, почему нет.
Зато обронил однажды, что хочет от неё ребёнка. «Ничего себе, – возмутилась я. – Это же практически предложение выйти замуж. Как можно главные в жизни слова обронить, сказать мельком, между прочим?». – «Ты его не знаешь, он такой стеснительный».
Охранники получают мало, и когда денег у Серёжи не хватало, они шли греться в музей современного искусства напротив «Н-ск-сити». У охранников существует своя корпоративная солидарность, и их пропускали бесплатно.
Лена рассматривала картины и инсталляции, ничего не понимала, робела и трепетала. Однажды Серёжа похвастался, что лично знает одного художника. К ним приблизился бледный юноша, представился: «Саша». Сашина вялая рука утонула в Лениной крупной тёплой ладони, она осторожно, боясь повредить, её пожала. Она впервые в жизни видела живого художника. Всё как представляла: бородка, тонкие, пышные волосы красиво лежали на плечах.
Сашины работы занимали целый зал. В основном это были геометрические фигуры: квадраты, острые и тупые углы, наслаивающиеся круги – как от стакана на клеёнке. Саша тихим вежливым голосом объяснял Лене, что квадрат – это мир, который стоит на зубцах тибетских гор, а круги – это мысли. Коричневые круги – плохо, а фиолетовые – очень хорошо.
***
Художник пригласил Серёжу с Леной к себе в гости: попить кофе, полистать альбомы с гравюрами. Серёжа в последний момент позвонил и сказал, что его не отпустили: подменяет напарника, пусть Лена идёт одна, он придёт позже.
В прихожей у Саши стояла, вернее, сидела в позе лотоса, бронзовая статуя Будды в рост человека. Лена, поглядывая на часики, попила кофе, полистала альбом с глянцевыми страницами. Ей было неловко, потому что Саша сидел близко, дышал лавандой, не отводил от неё тёмных ласковых глаз и при касании, в отличие от Серёжи, не спешил отдёрнуть руки.
На прощание подарил акварельную миниатюру в костяной рамочке: треугольники и ромбы по углам, посередине кубик Рубика. Сверху всё было обильно забрызгано красными пятнышками и точками, будто окунули кисть в краску и мелко потрясли. Это был его детский автопортрет.
Саша сказал, что в детстве был очень хорошенький, его даже путали с девочкой. И у них с Леной получилась бы точная копия маленького Саши. Хотя ничего против крошечной девочки он тоже не имеет…
А Серёжа так и не пришёл.
***
Бедная Лена не понимала, что творится в её сердце. С Серёжей она и тысячной доли того не испытывала. Возможно, это и называется любовь.
Вообще-то всё это выглядело нехорошо по отношению к Серёже, хотя у Лены с ним ничего такого не было. И не такого тоже: они даже ни разу не целовались. Просто «ходили», как мальчик и девочка в в школе, держась за руки. И у Серёжи не было таких глубоких, заглядывающих в самую душу тёмных глаз-омутов и нежных касаний, от которых кожа покрывается пупырышками.
Ну, там имелись, конечно, свои плюсы. Серёжа был охотник, и в доме всегда было бы свежее мясо. Но ему не хотелось запускать пальцы в пышные тонкие волосы. Да и волос у Серёжи не было – брит под ноль. Он был такой увалень, крепыш и шкафчик, с ним было уверенно и надёжно гулять в самых тёмных аллеях.
Но Лена сама кого хочешь защитит, например, нежного как цветок Сашу. Его хотелось греть дыханием, кутать нежную белую шею шарфом, отваривать курочку на ужин и протирать пыль со статуи Будды.
***
Мы пылесосили ковры в фойе. Лена крикнула сквозь шум, не есть ли это ветреность со стороны художника Саши – в первый вечер вот так сразу просить ребёнка? Я крикнула в ответ, что самое верное доказательство серьёзности намерений мужчины – это как раз таки желание родить совместного ребёнка. А тут сразу двое претендуют в отцы – да о таком счастье самые раскрасавицы мечтать не смеют. Лена гордо вздёрнула голову, зарделась маковым цветом и прибавила мощности в агрегате, так что он взревел и едва не засосал вставший на дыбы ковёр.
***
У Лены было доброе сердце и она никак не решалась: во-первых, открыть глаза Серёже на вероломство и подлость друга, а во-вторых, самой себе признаться, что подлец и предатель Саша ей нравится больше. Хотя точно ли больше – никак не могла решить дилемму.
Смотрят звёзды летние молча на парней,
И не скажут ясные, кто из них милей.
Милей оказался Саша. Серёжа что-то такое заподозрил и активизировался, расщедрился на турбазу с ночёвкой в одном номере – но было поздно. Лена то и дело срывалась в туалет и возвращалась зарёванная, измученная, с красным мятым лицом. Несмотря на токсикоз, она вся была счастливая и умиротворённая. Глаза у неё блестели сквозь слёзы, как звёзды. Что ни говорите, нет более обворожительной женщины, чем беременная. Она мурлыкала под нос уже не актуальную песню:
Рябина, рябина, девичья печаль,
Меня им, наверно, нисколько не жаль.
Всё ждут-не дождутся, всё смотрят во тьму,
А нет, чтобы просто уйти одному.
***
Ушли оба.
Всё разрешилось и разрушилось в одно мгновение. Как-то Лена пришла на работу сама не своя, мрачней тучи, на расспросы не отвечала и видно было, что она переживает громадное внутреннее потрясение.
Неужели Серёжа узнал про измену, что-то будет?! У него охотничий прохладный глаз и дома в сейфе двустволка, а такие с виду увальни бывают страшно ревнивыми и вспыльчивыми. Я предложила Лене уйти домой – пусть отлежится, я её подменю. «Дома хуже», – отказалась она. Подавила кнопку носком белого сабо и стала яростно тыкать щёткой под столы и кресла.
Через минуту пылесос выключился, и в наступившей тишине Лена громко сказала:
