– Сегодня вы задаете вопросы, не отличающиеся глубиной, советник.
– И все же. Порой мы увлекаемся решением сложных вопросов и забываем, что они состоят из множества простых. Певец поет, госпожа министр. Актер играет на сцене. А спортсмен занимается спортом. Руководят руководители.
Относительное спокойствие зала вновь было нарушено. На этот раз парой человек в белых халатах. Они пробежали мимо, следуя за администратором. Каждый из них нес по большому белому чемодану с красным крестом.
– Вытаскивайте его на середину! – выкрикнул один из них на ходу.
– Господин советник, госпожа министр. – Перед глазами, загородив медиков и постанывающего гостя, которого они тащили, возник администратор со сцепленными в замок руками. – Прошу прощения за доставленные неудобства. С вашего позволения…
Он провел рукой, и на кабинку опустилась мерцающая непрозрачная вуаль, подавлявшая шум извне. Она переливалась перламутром, и, если бы не головная боль и неприязнь к человеку, с которым она оказалась наедине, Иллойа бы поразилась красотой этого места. Они словно оказались под бескрайним звездным небом теплой летней ночью.
Советник слегка наклонил голову вперед и аккуратно снял очки. Он достал платок из кармана рубашки и стал методично натирать стекла.
– Вы оспариваете выбор наших предков? – Звук отражался от стен купола, и голос Иллойи прозвучал особенно звонко. – Оспариваете вклад великих людей в историю города?
– Знаете, какое у меня зрение, министр? – Ореос Даэран загнул дужки, положил очки на расстеленный на столе платок и внимательно посмотрел ей прямо в глаза.
– Понятия не имею, – сказала правду Иллойа. Разговор складывался совсем не так, как она рассчитывала, и ей становилось все труднее держать себя в руках.
– Стопроцентное. А это, – он кивнул на очки, – просто стекло. Не буду тратить ваше драгоценное время и объяснять, какие преимущества дает этот безобидный обман. Порой, если того требуют традиции, обычаи или целесообразность, мы можем пойти на некоторые… допущения. Но руководят все равно руководители.
– Киро Азорра с вами бы поспорил, советник.
– Да. Великий Азорра всю жизнь любил спорить. – Он приподнял уголки рта второй раз за беседу. – Вплоть до закономерной гибели.
Полуулыбка не сходила с его лица, а по спине Иллойи вдруг пробежали мурашки. Первого Артиста, великого Киро Азорра, почитали в Новополисе подобно древнему богу. Он давно перестал быть простым человеком, жившим сотню лет назад. Он превратился в символ, непогрешимый идеал.
Иллойа вдруг осознала, что они с Гаридаем ошиблись, когда выбрали целью Ореоса Даэрана. Тщедушный историк выделялся среди акул в окружении Высшего. Он казался мягким и уступчивым. Таким, которого и подкупать не придется: хватит природной харизмы и обаяния Иллойи. До этого министр лишь изредка перекидывалась с ним приветствиями при встрече. Советник в ее присутствии вел себя отстраненно, как и всякий высокопоставленный фанат Иллойи, втайне ее обожающий. И только теперь она поняла, что за холодным безразличием советника скрывалось не смущение, а – о, ужас! – холодное безразличие.
– Наше общество – это единый организм. Одна цепь. – Даэран смахнул со стола крошку хлеба и разгладил скатерть. – Но бывает, что одно из звеньев не проявляет должной солидарности по отношению к другим, занимается не своим делом. Допустим, вместо того чтобы петь и плясать, ссорится с соседями, развязывает войны, применяет запрещенное оружие. Ставит под удар репутацию города и прибыль министерств. Или портит отношения с самой боеспособной армией, подрывая баланс и единство.
– Чтобы избавиться от крокодилов, советник, нужно осушить болото. – Иллойа сбросила маску благожелательности. Голос потерял мягкость и певучесть, он скребся по небу тысячей маленьких льдинок.
– Да, это ваш девиз на все случаи жизни.
– Вы знаете другой способ победить в уже проигранной войне?
– Знаю: не развязывать уже проигранную войну. Но вернемся к истории. Во времена древних стран противоречия разрывали все государства изнутри. Бунты, восстания, мятежи – у этой болезни много имен. Но рано или поздно недовольство граждан всегда перерастало в открытый конфликт. Вплоть до гражданских войн. А кто побеждал в противостоянии? Как вы думаете?
– Теряюсь в догадках, – процедила она, сощурившись.
– А побеждал тот, на чьей стороне выступала армия. – Советник наслаждался лекцией. Вечно тихий голос теперь звучал откуда-то из глубины грудной клетки, грозно и торжественно. – И вот изящное решение: государственные армии прекратили свое существование. Каждое министерство и его собственность теперь охраняют одна или несколько частных компаний. Можно не беспокоиться, что в случае неурядиц бразды правления неожиданно уплывут из наших рук. А если кому-то и вздумается перетянуть одну из армий на свою сторону, то всегда найдется другая, конкурирующая компания, готовая подавить мятеж.
Мерцающий купол исчез так же внезапно, как появился. Перед ними снова вырос улыбающийся во весь рот администратор.
– И снова просим прощения за доставленные неудобства, господин советник, госпожа министр. – Он щелкнул пальцами. Перед Иллойей и Даэраном появились тарелочки с суфле. – Комплимент от ресторана. Приятного аппетита.
Администратор, раскланиваясь, удалился. Даэран взял ложку и положил ее тыльной стороной на суфле. Он надавил, и шоколадная глазурь со щелчком треснула. Но советник не остановился. Он продолжил давить десерт, пока ложка не стукнула о тарелку.
– Вот так, – он кивнул на то, что осталось от суфле, – вы едва не разрушили все.
Иллойа не сводила глаз с тарелки советника. В висках кололо, но боль отошла на второй план. Она перечисляла в голове все имена, которые знали, что министр пятнадцать лет назад отдала приказ использовать вирус. Даэран не просто так упомянул войну и запрещенное оружие. Это была неприкрытая угроза, а он не стал бы угрожать, не будь у него доказательств.
– Вы в очередной раз ошиблись, – продолжал он. – Здесь вы не найдете, что искали, госпожа министр. Ваше упорство достойно похвалы, но, к сожалению для вас, данным качеством не обделен и ваш покорный слуга. Если я вижу ржавчину на единой цепи, я не могу молчать. – Он продолжал переминать остатки суфле, превращая его в кашицу. – В подобном случае советники, люди вроде меня, считают своим долгом донести до руководства мысль, что вся цепь может порваться, если не удалить одно испорченное звено. Даже если нас, советников, не будут слушать много лет, это ничего не меняет. Потому что колесо истории неумолимо, и наши пророчества имеют мерзкую привычку сбываться.
Министр вздрогнула и тут же отвернулась от Даэрана. Ее взгляд упал на чемодан с красным крестом. Один из медиков забыл, не иначе. Что за болван! Как можно было забыть аптечку?! Но, наверное, такое бывает. Люди забывают, люди ошибаются. Очень сильно ошибаются. Не учитывают всех факторов. Что ж, значит, в следующий раз они будут внимательнее.
– Советник, – Иллойа поднялась с дивана и гордо вздернула подбородок, – я вас услышала. И мне остается донести до вас только одно: в следующий раз…
Советник так и не узнал, что собиралась донести до него министр. Невидимая сила подняла Иллойу в воздух и швырнула в стену.
Вспышка. Взрыв. Крики.
Все произошло за долю секунды. И прежде, чем она поняла, что происходит, все уже было кончено.
Иллойа лежала на полу, глотая ртом воздух. Сквозь звон в ушах пробивались звуки сирены, стоны и плач. Глаза резало от клубов дыма и пыли. Где-то сверху раздалось шипение, и секунду спустя на голову и спину Иллойе брызнула вода.
Она расставила руки, чтобы приподняться. В ладонь больно впилась жемчужина из ее порвавшегося ожерелья. Иллойа перевернулась на спину и села, тяжело постанывая. Вода быстро прибивала к полу взметнувшуюся пыль. Маленькие огоньки на обломках кабинок и столиков с шипением гасли.
Несколько кабинок взрыв разворотил полностью. Она заметила тело. Мужчина на полголовы ниже ее с темно-русыми волосами лежал лицом вниз в быстро расползающейся луже крови. Иллойа разочарованно хмыкнула, когда поняла, что это был посетитель, которого она изначально приняла за советника. Сам же Даэран, пошатываясь, внезапно вырос над сидящей на грязном полу Иллойей и протянул ей руку.
Она нащупала ножку разломанного на куски столика и, пользуясь ей как тростью, поднялась на дрожащих ногах и посмотрела на вытянутое, перепачканное лицо советника. По его лбу стекала тонкая красная струйка. Даэран вытер ее тыльной стороной ладони. Он поднес руку к лицу, втянул ноздрями воздух и лизнул красное пятно между большим и указательным пальцами, пробуя кровь на вкус.
– Госпожа министр, пользуясь случаем, считаю своим долгом донести до вас, – уголки рта поползли вверх, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, – что безопасность в Полисе немного хромает.
9. Напролом
– Еще шестеро заболели, – говорит Улич с порога, снимая респиратор. – Двое умерли. Один совсем плох.
Штерн переглядывается с подрывником. Не нравится Уличу этот подрывник. Головой-то он понимает и что нет разумных причин для неприязни, и что им повезло заполучить такого специалиста, как Лазезис. Повезло, что такой, как он, на их стороне, а не на противоположной. А все же не нравится Уличу этот долговязый скользкий тип. Наверное, потому, что полковник зовет его советоваться, когда хочет оправдать какую-то грязь. Лазезис не из брезгливых, он не боится замарать ни свои руки, ни чужие.
– …Врага больше нет, а наступать не можем… – бормочет склонившийся над картой Штерн.
Что он хочет выведать из карты? Снаряды и правда больше не беспокоят Армию, стихли выстрелы и разрывы. Немногие выжившие северяне отступили, но преследовать их некому: половина Армии Штерна валяется в лазарете. Карта больше не нужна, но командир таращится в нее скорее по привычке.
– Хоть кто-то поправился?
Штерн задает вопрос небрежно, будто и не хочет знать ответа. Но Улич видит, как сжимаются кулаки полковника. Надежда не покидает его. Напрасная надежда. Как ни стараются медики Армии, пока для каждого, кто подхватил неизвестную заразу, она становится приговором. Улич качает головой.
Штерн отталкивается от стола и снова обменивается с Лазезисом тяжелыми взглядами. Улич понимает: эти двое уже все обсудили и приняли решение. Точнее, Штерн высказал мысль, которая витает в воздухе со смерти первого зараженного, а Лазезис просто поддакнул. Улич подсознательно делает шаг назад, прижимаясь спиной к двери, будто не хочет, чтобы ужасная мысль, нашедшая приют в голове полковника, покидала стены штаба Армии.
– Если ветка дерева сохнет, такую ветку надо отрезать, – произносит Штерн и многозначительно поднимает брови, чуть наклонив голову вперед.
Беда в том, что подобные мысли посещали и самого Улича. На месте полковника он бы и сам так решил. Но потому он и не на месте полковника, а на своем – месте человека, который обязан приводить Штерна в чувство, когда того заносит. Полковник выжидающе смотрит, ждет ответа на незаданный вопрос.
– Нет. Нет, полковник. Так нельзя.
– А ты что скажешь?
Теперь Штерн косится на Лазезиса. Тот медленно расплетает руки и произносит противным свистящим голосом:
– Да ожесточится сердце твое, полковник, и да не дрогнет рука твоя. Делай что должно.
Штерн тяжело кивает.
– Ступай, Лазезис.
У Улича шумит в ушах, будто рядом разорвалась мина, отбросила его спиной в кирпичную стену, сломала пару ребер. Он морщится и тихо кашляет в кулак, когда дверь закрывается за подрывником.
– Штерн?
– Ну а что мне делать, по-твоему, что?!
– Должно быть лекарство, Штерн. Твой человек в Высшем, свяжись с ним.
– Молчит.
– Это твои люди, полковник. Ты за них отвечаешь.
– Правильно. И если заразится вся казарма, это тоже на мне.
Улич достает флягу из кармана, пробегается пальцами по донышку. Он присоединился к Армии уже после начала войны, по личной просьбе Штерна. Новыми друзьями обзавестись не успел, потому что все время проводил возле командира, но знал, что за его жизнь каждый из парней готов пожертвовать своей, если потребуется. Просто потому, что все они носят одинаковую темно-зеленую форму. Улич сует фляжку обратно.
– А если заболею я? Что, пустишь пулю в затылок или как? Пустишь? Чего замолчал?
– Да иди ты, Улич! – отмахивается Штерн.
– Ясно. – Улич прохаживается по кабинету. – И как объяснить остальным?
– Ты так говоришь, будто мне это нравится! Хочешь помочь – возьми ребят, скатайтесь по районным больницам, разузнайте, поищите лекарство.
Полковник падает в кресло и подпирает голову кулаком. На лбу виднеется красный след от костяшек – настолько часто Штерн застывает в этой позе в последние дни.
– Слушаюсь, – тихо отзывается Улич.
– Улич, – останавливает его на пороге Штерн.
– Да?
– Пущу. А ты – мне. Иначе все поляжем.
***
Улич выходит из здания администрации северо-западного района Кроми. Настроение скверное, хуже не придумаешь. Разговоры на повышенных тонах всегда выбивают его из душевного равновесия. Он не винит местных – у тех есть причины злиться и не доверять людям в форме. Вспышка неизвестной болезни, карантин во всех северных районах, блокпосты и патрули на дорогах. Никто ничего не объясняет и не успокаивает, люди сами по себе. А тут еще является он, незнакомец в темно-зеленом, расспрашивает о болезни, делится данными сам.
Улич лишь передал в больницы то, что узнали медики Армии опытным путем за последние две недели. Он надеялся, что смерть бойцов поможет врачам Кроми, а те в ответ помогут Армии Штерна. Раз уж больше ни тем, ни другим никто не спешит на выручку.
Для местных все выглядит иначе: некие военные знают что-то, о чем простых людей заранее не оповестили. И Улич их не винит. Он успел наслушаться теорий, рожденных кромьчанами из-за неведения и изоляции, пока мотался по северу. Одни говорят, что Полис испытывает на кромьчанах новые химикаты. Другие утверждают, что Высшее министерство Развития борется с перенаселением и травит лишних людей. И чем невероятнее теория, тем быстрее она расползается. Люди передают ее друг другу в очередях за лекарствами, в общественном транспорте и магазинах.
В нагрудном кармане рубашки Улича лежит распечатанный конверт. Внутри письмо. Они с женой по старинке обмениваются бумажными письмами – традиция, поблекшая за многие годы и превратившаяся в привычку. Теперь бумага со знакомым почерком не вызывает того воодушевленного трепета, что в молодости, но они продолжают обмениваться письмами из уважения друг к другу.
Конверт дожидался Улича на пункте снабжения несколько дней. Из письма он узнал, что по ту сторону линии карантина ходят не менее страшные слухи. Жители Полиса убеждены, что в Кроми не хватает выживших, чтобы хоронить мертвецов. Что по улицам бегают стаи собак и обгладывают валяющиеся на обочинах человеческие тела до костей. Что руководство давно сбежало, вот-вот встанет вся работа и поток товаров из Кроми иссякнет.
Удивительно, что и кромьские, и полисные истории лишь преувеличивали суть вещей, но не противоречили истине в полной мере. Сорняки слухов, какими бы неказистыми ни были, росли на той же почве, что и правда. И отличались от правды только тем, что в них было легче поверить.
Улич щелкает зажигалкой, затягивается и выпускает через ноздри струйки дыма. Он медленно спускается вниз по лестнице к двум бойцам, которых оставил ждать снаружи. Местной охраны у входа нет, хотя еще недавно была.
– Возвращаемся. – Он оборачивается и бросает взгляд на красивое двухэтажное здание с колоннами. Из окна верхнего этажа за ними с подозрением следит морщинистое лицо начальника администрации. – Здесь больше делать нечего.
Местные жители начали стекаться к площади перед администрацией еще два часа назад, когда он только заходил в здание. Теперь их в несколько раз больше. Улич оглядывает собравшуюся толпу. Люди выглядят мирно, но ему становится не по себе. Местные словно изучают чужаков, они ничего не требуют и не скандируют. Но он догадывается, зачем они собрались.
До администрации наемники Штерна успели побывать в районной больнице. Улич видел по лицам врачей, что помощь им не окажут, даже если захотят. А по глазам посетителей, которых не пускали в переполненные палаты повидаться с близкими, он понимал, что нужно было убираться из Кроми поскорее. До того, как местные узнают, что наемники везут в багажнике автомобиля.
– Машина где? – шепчет он одному из бойцов. Тот кивает в сторону разрушенного бомбой северян заводика на противоположной стороне площади. – А подальше не мог припарковаться? – ворчит Улич.
Небольшой отряд движется сквозь людской лес, расступающийся перед тремя вооруженными путниками. Улич ежится, ощущая на себе десятки взглядов. Он вылавливает каждое движение, каждый звук. Он слышит, как шуршит гравий под ногами, как часто дышат товарищи за спиной. Время еще есть. Инициатива в его руках. Люди не станут действовать первыми. Главное – не показывать страха.
Он знаком со многими выходцами из Кроми – в Армии Штерна таких предостаточно. Это люди, способные на самые безрассудные поступки. Живое олицетворение сил хаоса. Они не знают середины и выжимают себя без остатка, какая бы задача перед ними ни стояла. Только Штерн и его харизма могут на время обуздать бурлящий в кромьчанах неуемный пыл. Это отчаянные и непредсказуемые бойцы, все как один. А Улич не любит сюрпризов.
Он снова лихорадочно вспоминает, где мог проколоться. Они заехали только в северный пункт снабжения за лекарствами, с местными в контакт не вступали, нигде не задерживались. Все как велел Штерн. Позже зашли в пару больниц, но Улич и словом не обмолвился об алюминиевом кейсе с заветными ампулами в багажнике их автомобиля.
Однако уже во время разговора с главой администрации тот потребовал поделиться лекарствами. Или усмирить недовольных жителей Кроми. Улич ответил резко. Ни медицинские, ни полицейские функции в их обязанности не входили. Но злился он не на морщинистого старика, который сидел перед ним, отчаянно вцепившись в подлокотники шатающегося кресла, а на себя. Где он мог проколоться? Шпионам Северопорта следовало поучиться у жителей Кроми, как нужно добывать информацию.
В дальних рядах кто-то чихает. Рука Улича рефлекторно тянется к винтовке, но он себя одергивает. Маленький камешек пролетает над ухом и падает на дорогу в двух метрах впереди. Он чувствует, как один из бойцов сбавляет ход и разворачивается.
– Молчать! – Улич хватает его за руку. – Шагай вперед.
До машины остается совсем чуть-чуть. Он приказал припарковаться где-нибудь неподалеку. Поблескивающие красные огоньки на въезде в парк запрещают передвигаться внутри на автомобиле. Кто бы мог подумать, что в двух вооруженных головорезах вдруг проснутся законопослушные граждане? Они без раздумий могут пустить поезд под откос, но тут вдруг решили оставить машину на парковке. Что ж, кого тут винить? Только себя, только себя… В очередной раз.
Внезапно на пути Улича оказывается парнишка. На вид лет десяти, ровесник дочери. Наемники резко тормозят, замечая ребенка в последний момент. Тот не отступает в сторону, в отличие от взрослых.
– Дядь, помоги на помощь голодающим. – Парень тянет руку с уже активированной личкой.
– Отойди-ка. – Улич плавным движением отодвигает мальчика с пути, поглядывая по сторонам.
– Дядь, ну помоги! – Тот вцепляется в полу расстегнутой куртки Улича и повисает на ней.
– Отойди, тебе говорят.
Улич принимается трясти куртку, чтобы вырвать ее из удивительно цепких маленьких пальцев. Он чувствует, как расстояние, на котором толпа с почтением держалась, сокращается. Ветви людского леса вот-вот сомкнутся над головами.
Главное – не показывать страх. Не демонстрировать слабость. Слабость – единственный порок, который в Кроми не прощают.
Наконец ему удается выдернуть куртку из грязных ручонок. Улич выдыхает с облегчением. Но тут же чувствует неладное. Он хмурится и хлопает по пустому карману. Тому самому карману, в котором обычно носит фляжку. Вот ведь мелкий мерзавец! Улич бросается вперед с реакцией пантеры и в последнюю секунду успевает ухватить за шиворот ребенка, пытающегося продраться сквозь частокол ног взрослых.
