Velikaya Lives Lui Braun "Хаменереум – собака в чокере Карре. Опера"

Портал перехода включил табло выхода,
Обозначив смету приумноженного рубля.
Оно гласило суворовским аквариумом:
«Вход – рубль, а выход – два!»

В день открытых настежь дверей
Тени ходили вперёд людей,
За тенями человеки поспевали едва,
Торопилась нога встать
На собственную теневую печать.
Осторожно, бухгалтер спёр кубик от плитки,
В кармане «Аленки», прикрыты клеёнкой золотистые слитки,
Шелестящий фантик спрятан в кушон,
На спиральной слинке, скрученной с ниток, застыл кабошон.

Рождественскими днями
Чума раздаёт подарки по мешкам,
По смешкам, по рыбьим стишкам…
Выпуклыми глазами смотрела рыба в зал,
Гадала по глазам немая рыба вслух,
В ухмылке острых зуб,
Читайте по губам, смотрите между губ,
Немой ловите звук, умейте слушать.
Степным прострелом кровь ударит в уши,
Прицепится швензой к изогнутой ракушке
Жучок из прослушки, раскроет тайны вам
О том, как Маргарита по ночам,
Приняв пурпурного шато,
Разбила в гневе свой бокал в осколки,
Декантер пуст,
Призывное кричала слово колко…
Кололась гневом первая стеклянная иголка.
Всю ночь фальшивых нот наполнен рот,
До крика петуха – на срыв поёт,
Так, словно полон зоб стекла,
Горло першит,
Одинокое соло в грубый вокал петухов смешит.
Был голос сух, как красное разлитое бордо,
Пролившееся в руки ей из купажа лозы мерло.

Стремясь разрушить брачное гнездо
Влюблённых чёрных птиц,
Она не побоялась зла шипиц,
Откинув прочь с плечей пальто, нагая, на метле
В рождественский квартал,
Где дом под номером 11 стоял, влетела,
Георгиевский кот пришёл в Илори для ночного дела…
Копытом бил Олег, и на глазах у всех
Хрустальное платье невесты погасло плафоном люстры,
Ранделью стеклянной посыпались бусы,
Порвались в иголках сломанных нити,
Напрасно, поймите, горели в канон поминальные свечи.
(Я ПОГАСИЛА ИХ В ТОТ ВЕЧЕР!)
Распятье взвалили ребёнку на плечи,
Забившая гвозди в него, смеясь втихомолку,
Обезумев, сходила с ума,
Пожелавшая смерти ребёнку сука-чума,
Казалось ей по собственному слабоумию,
Из живой души создав мумию,
Она вершит правосудие!
На рождение, на Рождество,
Святым 7-м числом да под 7-е число была заказана смерть!
Теперь раскидает небо на всех
Снятые стразы с платья невесты,
Летящие снежком под звонкий сучий смех.
«По-братски» разольёт Грааль на землю кровь,
Хлебай – не испить,
Карре идёт косой на всех больных чумой,
Косить так косить!

Акт 2. Украденный хлеб

Промозгла я, дрожу…
Яма тесна, приготовлена мне, глубиною с межу,
Межевали… делили лентяи украдкой на всех
Заработанный честно мой вкусный хлеб.

Моя мука – мука?,
Тальк падал в руки, припудрив слегка
Лаваш в облаках мутной луны,
Слепой – близорукой, пекущей от скуки блины…
Поминки скромны, в час тишины стынут реки Леты,
Песни отпеты, ночи тихи… гаснут самоцветы…
Смежевала веки в кои веки…
Но, всем вопреки, мой велел голос!
Гребень широкий пошёл от руки, чесал грубо волос,
Словно сбив колос соломы,
Крабом норд-ост
На макушке туго увязывал хвост,
И вместо зёрен трубчатый ост, осыпав пшено, встал снопом,
А потом… в стогу искали иголку,
Где вместо шипицы язвительно колкой
Сыпались после игр сломанные по ушко
Наконечники швейных игл,
Ножницы портного притягивали осколки,
Кашлатился волос на зубьях расчёски,
Выдергивался с корнями,
Но всё ж уложился
Струящимися прядями в странной причёске,
Краб зажимом сцепил все прочёски,
Полился волос каскадом,
Падал с затылка на плечи искрящимся водопадом,
Застыл на природной подушке-полянке,
Серых дней будни дырками в ушках,
Как слёзы похмелья, просочились,
Выпав с подушки, собрались в горсти.
Нравится или нет,
Придётся незваным гостям потрясти иголки,
Глядя в осколки зеркал,
Видеть тех, кто с чумою Карре, подружившись, играл.

Акт 3. Касли – Игла, пронзившая яйцо

Рождественскими днями
Чума раздаёт подарки по мешкам,
По смешкам, по рыбьим стишкам…
Выпуклыми глазами смотрела рыба в зал,
Гадала по глазам немая рыба вслух,
Читайте по губам, смотрите между губ, немой ловите звук!

Нага… раздели донага,
До последней исподней рубашки – тела,
Вперёд ногами я сама легла, жить больше не хотела,
Мысленно отделяла душу от тела.
Руки сцепила, пальцы скрепила в захват на груди,
Вся на замок – не подходи.
Формулировки пусты, по-детски чисты, я не я,
Ругали, браня – окаянная…
Не дождались от меня покаяния.

Мир замер!
Игла, пронзившая яйцо, прошла насквозь,
Как шар земной пронизывает ось,
Когда пилон уткнётся в ость.
И понеслось….
Игла тянула трос, как нить, по тросу фала шёл флагшток,
Менялся цвет у кумача, и, испытавши шок,
Падением знамён в конце времён,
В самый тёмный час, за которым идёт рассвет,
Посмотрел на меня мрачный сон,
Пряча голову в балахон,
Не видать овала лица – чёрный кабошон впился в капюшон.
Сверлит пристально взгляд охотника до души,
И кругом никого нет в этой глуши,
Только слышу в тиши:
– Не греши моя дочь, не греши…

Шевелятся губы, еле-еле душа дрожит в теле,
Сквозь жемчужные зубы слова полетели грубы,
В небесные трубы выдавливаю звук,
Сердце стучится: тук…
В небо смотрю – ни звезды, темно, синяя ночь,
Облака чёрным дымом, кучевые накаты,
Войско блох летит прочь, мчится мимо… куда-то,
Бог с цепи спустил его на врага моего,
Взять меня он не смог, не по Сеньке ярмо.
Било в спину жестоко враньё,
Язык клеветника, Егоркино копьё – дробница,
Подорожник в ногах межи
У гробницы моей сорванным лежит,
Да кто-то молится в рубцовой горнице.

Темень, темно… глаза выколи,
Зеницы зорца душником тыкали,
Перемазали порчей лицо – сажей газовой:
– Не рассказывай людям снов, не рассказывай, —
Всё кругом завыло-заплакало,
Когда меня, оплаканную, небо отплакивало.
Лучевое плесе зрачка
Распахнуло юбку по кругу,
Спицами в колесе покатилось по лугу,
Сечением полос,
Небо разлилось цветовыми спектрами света,
Вертелась Авророй глазная комета,
В спираль Андромеды скрутил серпантин лучи,
Многослойный поток Фибоначчи
Сиянием спрайтов в ночи окрашивал чёрные тучи.

Прицельно глаз замер, в зрачке сверкнул сканер,
Лазера тонкая нить стала сквозь линзу за всеми следить.
Загорелось солнце, жгло, выжигало нутро,
По сплетению ныло, жаром палило,
Больно…
Полем бы, полем бы соскочить, побежать…
Да вынужден лежать…
В душу забивший гвозди
Молот стучит и стучит по шляпкам осенью поздней,
Крупными каплями
Дождики нитями плакали, искали иголок ушки,
Петли-прослушки…
Заглушки… затычки… в спину тычки…
На ресницах швеи дрожали слёзы,