ISBN :
Возрастное ограничение : 18
Дата обновления : 16.04.2024
Я лютою жестокостью полна…[1 - Перевод Б. Пастернака. – Здесь и далее примечания редактора.]
И, наконец, исчерпав последние запасы сценического куража, закурила и заявила, что Кира не смеет оставлять свою мать, потому что та ночей не спала.
Ни леди Макбет, ни угрозы не поколебали железного спокойствия и невозмутимости Киры, которой, между прочим, на тот момент исполнилось двадцать восемь лет. К домашним спектаклям она привыкла с детства, к тому же Кира хорошо знала больное место матери. Ее голос прозвучал деловито и кротко, как у шахматиста, объявившего «шах и мат».
– Очень жаль! – сказала она. – Я думала, ты мечтаешь о внуках. Но если ты так сильно любишь меня, что не хочешь расставаться, что ж… Прощайте, маленькие ангелочки, прощайте, пухлые попки внуков и крошечные пяточки внучек.
В прозвучавших словах Людмила Борисовна не могла не распознать нежелание дочери заводить семью под одной с ней крышей. Ей стало горько и больно. Но примешивалось к горечи и обиде что-то еще связанное с дочерью, чувство неуловимое, юркое, ускользающее, наполненное пугающими противоречиями, мучившими Людмилу Борисовну на протяжении многих лет. Высоко подняв голову, она безмолвно покинула комнату, чтобы срочно выпить пару рюмочек коньяка.
Всю ночь она говорила по телефону с разными людьми. По всей видимости, Людмила Борисовна советовалась. Из ее комнаты доносилось: «Надя, ты не права!», «Валя, послушай, что я скажу!» и «Господи, за что мне все это».
А наутро за завтраком Людмила Борисовна как ни в чем не бывало, с повседневным равнодушием объявила дочери, что та абсолютно права и с отдельной квартирой скорее найдет себе мужа, а сама она, напротив, заблуждалась, полагая Киру и ее друзей еще детьми, хоть и взрослыми, и потому приглядывая за ними исключительно от избытка материнских чувств. Другое дело – если направить этот избыток в нужное русло. В заботу, например, о внуках.
Потом добавила: снимать не надо, потому что есть бабушкина квартира, царствие ей небесное, а деньги за аренду… да бог с ними – не все деньги.
Все это она проговорила, намазывая тонким серебряным ножом масло на ломтик подсушенного хлеба, наслаждаясь производимым эффектом.
Через месяц Кира переехала.
Часть первая. Хождение козы по чужим снам
Без всяких!
Жизнь на первом этаже оказалась полна сюрпризов.
За четыре года, что Кира жила там, в кухню влетели: канарейка, футбольный мяч, волан из гусиных перьев, резиновая утка, железный рубль, арбузная корка и наконец щенок.
Проехавшись на пузе по скользкой поверхности линолеума, сукин сын уткнулся носом в тапочки и замер.
Он обрадовался молоку, но колбаса понравилась ему несоизмеримо больше. Пока Кира наблюдала, как он заглатывает один за другим кусочки докторской, позвонила Людмила Борисовна.
– Не вздумай оставить его себе! – заявила она, услышав про щенка. – Разумеется, следует найти того, кто сможет позаботиться о собаке должным образом. А ты, прости мою душу, даже цветы забываешь полить.
Следуя ее логике, думала Кира, если я не поливаю цветы, то и собаку кормить не стану, и она умрет от голода. Тогда зачем так настаивать на внуках?
Увы, ожидания Людмилы Борисовны не оправдались.
Спустя четыре года мать убедилась: личная жизнь дочери не то что не расцвела в отдельной квартире, а наоборот, пожухла и утратила цвет. К великому ее разочарованию, одиночество пришлось Кире по вкусу. Она покрасила стены в бледно-розовый и сделалась еще мечтательней. Мужчины перестали ее волновать как вид. Кира смотрела на них с равнодушным спокойствием самки комодского варана, способной, как выяснили ученые, размножаться без участия самца. Однако в прихожей, у зеркала, появился внушительных размеров календарь с портретом французского актера Огюста Бертена, которому Кира подмигивала, собираясь на работу.
Людмила Борисовна запаниковала. Она ощутила неминуемое приближение страшной беды. Ни формы, ни края, ни очертаний у надвигающейся на нее бездны не было, так что Людмила Борисовна не понимала, откуда и куда движется эта сила, этот бессознательный страх, этот заполненный пустотой мрак.
Людмила Борисовна не могла больше ждать.
Не успела Кира принять утренний душ, мать, в нелепом парике, уже сидела, закинув нога на ногу, за кухонным столом и курила в приоткрытое окно. Она звонила в дверной звонок, но Кира не слышала – тогда Людмила Борисовна открыла дверь своим ключом.
– Ты снова ходишь в этих ужасных кроссовках? – крикнула она вместо приветствия.
Кира выходила из ванной, вытирая полотенцем волосы. Увидев мать, вздрогнула: каждый раз Людмила Борисовна возникала в ее квартире неожиданно.
– И что у тебя с волосами?!
– Здравствуй, мать. Ты откуда в такую рань?
– Со съемки. Играла!
– Кофе будешь?
– Буду, буду. Иди, причешись. Сделаю.
Чашки зазвенели так, будто Людмила Борисовна собралась готовить кофе для дюжины гостей: громко, настоятельно, требуя внимания. Мы – чашки! Ничего важнее не может быть в мире. Отбросьте несущественное, забудьте о мелочах, оставьте ваши дела, замрите, прислушайтесь, восхититесь! Слышите?
Тишины Людмила Борисовна не выносила. Тишина гасила электрические импульсы ее головного мозга, угнетала центральную нервную систему, душила чистые, благие намерения. Ей был необходим глоток свежего утреннего шума. Иначе где жизнь, ее пульс, ее биение? Жизнь – это не только щебетание птиц и шорох осенней листвы. Это сход лавин, ураганы и цунами, это извержение вулканов, разлом тектонических плит и грохот керамических чашек.
– Молоко где?
– Молока нет.
– У тебя ничего нет.
Людмила Борисовна дождалась, когда дочь сядет, и поставила перед ней чашку, явно намереваясь что-то сообщить.
– Сегодня встретила Боярского! Можешь себе представить?
– Да ты что?
– Шел прямо на меня! Я его видела вот как тебя сейчас! Вот буквально…
Из-под парика выбилась прядь ее настоящих волос. Волосы она всю жизнь осветляла, так что Кира не помнила, какой у них натуральный цвет. Описывая усы и шляпу Боярского, Людмила Борисовна энергично жестикулировала. Ее артистичность была очаровательна. Кира молча смотрела на немолодое уставшее лицо матери. Тени в носогубных складках скрыли в своей глубине прежнее самоуверенное выражение, но карие глаза горели молодым и горделивым блеском. На самом их дне, заметное только дочери, таилось скрытое беспокойство.
Как уже было сказано, в юности Людмила Борисовна училась два года на актерском факультете ВГИКа. Теперь она снималась в массовке, иногда в кино, но чаще на телевидении, где ее работа заключалась в том, чтобы сидеть в зале в различных передачах и хлопать по команде ассистента. Иногда ей предлагали что-то посерьезней: задать вопрос из зрительного зала или в медицинской программе посидеть рядом с ведущей, чтобы та померила ей давление и вместе с ними это научились делать все телезрители.
Людмила Борисовна обожала телевидение. До того как дочери исполнилось пятнадцать, она вела кружок мягкой игрушки во Дворце пионеров. Одну из своих работ – белого голубя – кружковцы подарили Кате Лычевой, которая в те годы была «голубем мира», перелетевшим Атлантический океан. Когда Катю с игрушечным голубем в руках показали на советских телеэкранах, Людмила Борисовна испытала гордость и жгучее удовольствие, удивившее ее саму. После той программы ей несколько раз казалось, что ее узнают на улицах, а продавщицы в продуктовых магазинах заискивают перед ней. Она запомнила это чувство и с тех пор берегла его как частицу Благодатного огня.
В детстве Кира посещала множество кружков и студий. Она росла самостоятельной и не доставляла хлопот матери. Людмила Борисовна видела в ней поочередно будущую балерину, гимнастку, пианистку, журналистку, политика, дипломата, ведущую ток-шоу. Теперь, когда дочери исполнилось тридцать два и она, к изумлению матери, не оправдала ее ожиданий, Людмила Борисовна мечтала о внуках. Алкоголик не жаждет так опохмелиться, как Людмила Борисовна желала стать бабушкой.
Шы-ых! Шы-ых! Шы-ых! Кира глянула в окно – когда оно было открыто, все звуки улицы беспрепятственно проникали в квартиру. С деланным равнодушием пустую улицу мел таджик. Невысокого роста, субтильный, лет должно быть сорока, затасканная одежда на нем висела, на грязно-смуглом лице отражалась эмоциональная нестабильность и некоторая хаотичность душевных порывов. Вот он остановился, легонько пнул полную листвы коробку из-под стиральной машины, сам себе что-то объяснил и энергично хлопнул себя по лбу.
У ограды стоял его безымянный велосипед, настолько старый, что от названия на раме осталась единственная буква N. При езде он дребезжал, трясся, подбрасывал дворника, и страшно было смотреть, как он движется по дороге: казалось, драндулет вот-вот развалится на части, колеса покатят на восток и запад, а руль, бряцая звонком, пристроится в хвост клина улетающих журавлей.
– Ты меня слышишь?
– Слышу. – Кира затворила окно.
Людмила Борисовна поправила парик, и прядка исчезла.
– Сколько времени?
– Десять.
– Сейчас будет моя передача. – Она включила телевизор, до предела повышая громкость.
Встреча с Боярским не была главной новостью, словосочетание «моя передача» сулило нечто более значимое. Дело в том, что Людмила Борисовна получила роль тещи, обманутой мошенником-зятем, в популярной передаче «Судимся вместе», в которой непрофессиональные актеры изображали семейную драму, замешанную на юридическом конфликте.
– Садись скорее! Началось!
Найдется много людей, никогда не пропускающих подобные ток-шоу, но Киру повышенные тона и бурное выяснение отношений доводили чуть не до изнеможения.
Суть конфликта была ясна и незамысловата: зять-иждивенец украл у тещи золотые коронки.
– Эти коронки я отложила на свои похороны! Он на святое покусился!
– Да вам, мама, еще жить и жить! – не слишком убедительно оборонялся зять. – Кому нужны ваши коронки?
– Полугодовой запас растворимых супов сожрал, теперь вот до коронок добрался!
– Да, гражданин судья, признаю, супы ел! Но коронок не брал!
– Он с первого дня на мои коронки глаз положил! Он и на дочери моей женился, чтобы к ним подобраться!
Обычно Людмила Борисовна со свойственным ей темпераментом и профессиональным энтузиазмом комментировала все передачи, однако теперь, когда настал, скажем так, ее звездный час, она сидела с каменным лицом и, поджав губы, молчала.
– Ты хорошо смотришься в этом лиловом платье. Тебе идет, – сказала Кира.
Людмила Борисовна комплимент пропустила мимо ушей, еще глубже погрузившись в мрачную, необъяснимую задумчивость. Кира налила кофе и снова села рядом.
– С медом? – Она чувствовала, что начинает уставать от истеричных криков из телевизора и ледяного затянувшегося молчания матери. На экране волосы у Людмилы Борисовны растрепались, лицо раскраснелось от наигранного нервного напряжения.
Ответа не последовало, и только спустя минуту, взяв нужную трагическую ноту, Людмила Борисовна произнесла:
– Кира, они все вырезали!
Так как от вопросов она с досадой отмахнулась, Кира ушла в ванную и включила фен.
Едва шум фена стих, она услышала, как мать театрально поставленным голосом кричит: «Они вырезали мне сердце!»
Затянув волосы в тугой хвост, Кира вернулась в кухню, где продолжалось шоу.
– Все мои гениальные импровизации. А ты посмотри, с кем приходится играть!!! Кошмар! Понабрали скоморохов. – Людмила Борисовна резко поднялась и распахнула окно, словно скоморохи находились на улице и она собиралась их показать. – Ты посмотри! Разве так надо играть? Разве так надо смеяться? Да ему никто не поверит. Вот так надо по его роли смеяться! А-ха-а-а-ха!!! Вот так! А-ха-а-а-ха-а-а!!! За окном предупредительно прогремел гром. Потемнело. Взвился ветер. Кире померещилось, что в свинцовых тучах во всю ширину неба сверкнула огненная, артистичная материнская бровь.
Таджик бросил метлу и прислушался к громовому раскату. Затем подошел к окну, встал на цыпочки и заглянул в кухню.
– Опять эта харя! Кыш! – Людмила Борисовна замахала руками, а харя обиженно надула щеки, но и не подумала уйти.
Жильцы дома полагали, что он не в своем уме. Соседи из квартиры напротив рассказывали, как однажды утром, проснувшись от проникновенного чужестранного пения, они обнаружили у себя на кухне старательно метущего пол таджика, который при виде хозяев замолк и нахмурился, будто эти лишние на празднике труда и чистоты люди нарушили его идиллию, отвлекли от дела. Как оказалось, входную дверь на ночь запереть забыли.
Людмила Борисовна резко повернулась, отошла от окна, обида снова захлестнула ее.
– А в этом месте я должна была прочесть «А судьи кто?» Пушкина.
– Это Грибоедов.
– Какая разница?! Все равно – вырезали!
– Ты прекрасно сыграла. И платье сидит чудесно.
– Теперь представь, что бы было, если бы они все не вырезали! Ну ничего, они меня плохо знают…
Она взяла пульт и мстительно выключила телевизор. От неожиданно наступившей тишины у Киры зашумело в ушах, словно дернули одновременно десятки басовых струн, – но через несколько секунд застучали по подоконнику частые капли, и вновь как следует громыхнуло.
Мимо окна прошла женщина в кислотном дождевике и красных ботинках. Через минуту она появилась снова, остановилась напротив окна, кинула на Людмилу Борисовну простодушный взгляд, подняла голову и громко крикнула кому-то этажом выше:
– Сидит на крыше первого подъезда, – засмеялась и снова исчезла.
Людмила Борисовна обиженно смотрела во двор – в ее взгляде читалось, что она возмущена до предела.
В чашке остывал кофе.
– Да пошли они все, – вдруг сказала она, оборачиваясь на странный шум за кухонной дверью. – Я котлеты принесла, не забудьте съесть. Ты-то ладно голодная, а животное жалко.
Людмила Борисовна приоткрыла пошире дверь, впуская щенка.
– Что ж ты мне по телефону сказала, что это кобель?
– А разве не кобель?
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом