– Ты кобеля от суки не можешь отличить? Конечно, сука самая настоящая… Впрочем, неудивительно. Кобели в этом доме не задерживаются.
Затем Людмила Борисовна, как бы между прочим, упомянула, что на съемках случайно встретила бывшую сокурсницу, и оказалось, вот так удача, что у той «великолепный холостой сын». Кира представила французского актера Огюста Бертена.
– Ты меня сватать что ли собралась?!
– Почему сразу сватать? Просто в гости. Сходить пообщаться. Ты вообще не выходишь из дома.
Пока мать расхваливала кандидата в будущие зятья, дочь ревниво прикидывала, какими достоинствами обладала сама.
Ум? Самое большое разочарование юности. Красота? Увы, тоже нет. Хотя…
У меня, думала Кира, греческий профиль и красивая линия груди. Неплохая гальюнная фигура вышла бы из меня. Да что там неплохая, отличная царица морей получилась бы. С устремленным в горизонт пылким взором, чуть сощурившись, чтобы брызги не попадали в глаза, я бы рассекала сверкающую на солнце гладь океана, из которого бы выпрыгивали дельфины, заигрывая со мной, а чайки бы пели голосами Дион и Фабиан. Огюст Бертен, отважный и благородный, стоит на палубе. Лево руля!
– Ты меня слушаешь?
Кира пошевелилась.
– А если я ему не понравлюсь?
– Ну что ж теперь. Значит не понравишься, – смиренно ответила Людмила Борисовна, задумчиво размешивая сахар в остывшем кофе.
– Если этот сын такой великолепный, что же он тогда холостой? – ехидно спросила Кира.
– Потому что он до сих пор не встретил нас, – резонно ответила мать, подняв брови, и расправила на юбке складки.
– Ты прекрасно знаешь, что все попытки родителей устроить судьбу своих детей о-бре-че-ны.
– По-че-му?
– Да потому, – буркнула Кира и разгладила складки у себя на халате. – Потому что вы собственники. И добровольно своих детей ни за что не отдадите.
– Отдадим. В обмен на внуков. Позавчера Тамару встретила. Помнишь тетю Тамару? Гуляла с коляской. У ее Маринки двойня. Такие сладенькие курносики. Ой, прям не могу! Про тебя спрашивала. Кстати привет тебе. Чего-то, говорит, не торопится Кирюша.
– Не ее ума дело.
– У Катьки сыну три года, у Светки – четыре, а у Ирки, дуры этой косоглазой – уже двое! А моя сидит, ждет. Ждет, сидит…
Она изобразила, как дочь ждет, безобразно высунув язык.
– Я никогда не жду подобным образом…
– Ну что тебе трудно для мамочки родить парочку ангелочков?
– Мать, ну какие ангелочки, посмотри в каком мире мы живем.
Они молча уставились в экран выключенного телевизора. Так и сидели, склонив голову набок, как два куста барбариса из разных времен года, каждая думая о своем.
О чем думала Людмила Борисовна, догадаться несложно – о румяном малыше с прелестной ямочкой на щеке, как он улыбается, тянет пухлые ладошки навстречу любимой бабушке. «Агу, агу».
О чем думала Кира? Она думала о том, отчего ее мать, привлекательная и темпераментная женщина, так и не вышла после развода замуж. Действительно, Людмила Борисовна всегда была исключительно хороша собой, а на момент развода ей было всего тридцать три года, так что она могла бы без труда устроить свою личную жизнь, но дело в том, что с той поры эта сторона жизни оказалась вне зоны ее восприятия, словно она ослепла основной частью своего либидо.
Последние четыре года были особенно сложными для нее, но именно в это время она отдалась профессии, о которой мечтала когда-то в юности – актерской игре.
– Кофе холодный, – Людмила Борисовна, наконец, нарушила молчание.
– Я подогрею.
– И кроссовки помой.
– Потом помою.
Какое-то время мать и дочь снова сидели в тишине, и было слышно, как тикают часы на столе, стучит о линолеум собачий хвост, надрывается за окном автомобильная сирена.
– Это не твоя машина?
– Нет.
Людмила Борисовна с каждым годом задавала все меньше вопросов. Как только Кира переехала, она опрашивала ее со скоростью двадцать пять вопросов в минуту: где была? что делала? с кем встречалась? почему не звонила? что ела? – но в последнее время только тревожно всматривалась в бледное лицо дочери, словно пытаясь отыскать ответы в его чертах, и, не находя исхода своим сомнениям, отворачивалась и вздыхала.
Материнский вздох обладает неуловимой летучестью эфира. В Кире он пробуждал сложную композицию чувств, и чувства эти постоянно досаждали друг другу. Понять их было невозможно, и только одна мысль нет-нет да и мелькала у нее ненароком: «А правильно ли я живу?..»
Кира приподняла крышку белой эмалированной кастрюли, в которой Людмила Борисовна принесла котлеты. Если для обычного человека котлеты – это просто котлеты, то для Людмилы Борисовны котлеты означали нечто большее. Они были причиной, уловкой для шантажа – словом, поводом, чтобы в любое время навещать дочь. Дочь их якобы любила, и мать их регулярно готовила. В действительности Кира давно охладела к этому продукту питания, просто не могла намекнуть об этом Людмиле Борисовне, видя, какое значение имеет для нее эта кулинарная забава. Она не догадывалась, что в подсознании матери котлеты олицетворяли отзывчивую, живую, материнскую плоть, которую та регулярно жертвовала дочери, и это сакральное действо устанавливало между ними неразрывную, питательную связь.
– В следующую субботу пойдем к ним в гости, – решительно заявила Людмила Борисовна, хлопнув себя по колену.
– К кому?
– К Огюсту Бертену!
– Заведи лучше собаку. Вон смотри, какое чудо.
Щенок завилял хвостом.
– Я не поняла, ты что, не хочешь замуж?!
– Дражайшая мать, – произнесла Кира как можно убедительней, – пойми же ты. Времена сейчас другие. Роль женщины в современном обществе изменилась. Она больше не живет в фаллоцентрическом мире и не смотрит на себя глазами мужчины. Она может понять, что нужно именно ей. Она может выбирать.
Разумеется, все умные слова из статьи одной феминистки вылетели у нее из головы, но одно все-таки осталось. За него Людмила Борисовна и зацепилась.
– Что значит она больше не живет в фаллоцентрическом мире? Ей больше не нужен член?
– Мам, ну при чем здесь член?! – застонала Кира.
– При том… видела я у тебя в ящике эту штучку. Выбирать она может… Тебе даже выбирать не из кого. – Людмила Борисовна фыркнула.
– Ладно, проехали. Так когда твой следующий бенефис?
– Почему ты все время меняешь тему?!
– Я не меняю.
– Ну ты что, нисколечко не хочешь замуж?
– Хочу, хочу.
Прозвучало, видимо, неубедительно, потому что Людмила Борисовна стала обмахиваться полотенцем, будто ей дурно:
– Нет, ты не хочешь! Я же вижу, что не хочешь. Или ты думаешь, я не вижу? Мать, по-твоему, слепая, да?!
– А почему я должна хотеть, если я не хочу?
– Ты женщина? Или дерьмо собачье?
– Ну женщина. А если я не рожу, что будет?
– Род человеческий прервется и вымрет!
– Скорее бы. Говорят, в этом году настанет конец света.
– Господи, когда ты наконец поумнеешь? И в кого ты такая?
– В Папу Римского.
Щенок снова тявкнул.
Людмила Борисовна взглянула на щенка – тот залился радостным лаем.
– Ну иди, мой сладенький, иди сюда, мамочка тебе котлетку даст. Иди к мамочке…
Щенок, пригнувшись к полу, от восторга и смущения замотал ушастой башкой из стороны в сторону.
– Мам, у него своя еда.
– Пусть маленький покушает. Иди, толстячок.
– Мам!
– Ой, как вку-усно!
– Мам!
– Да ладно тебе, – Людмила Борисовна небрежно махнула рукой. – И еще одну. Вот молодец!
Проглотив две котлеты, щенок принялся любовно облизывать жирные пальцы доброй женщины.
– Ну все, кыш из кухни, – сказала Кира.
– Нас прогоняют, пойдем, малыш. Никому мы не нужны. Все нас гонят.
– Никто вас не гонит.
– Что б ты делала без матери?! Да тебя бы на свете не было! Кто б тебя такую родить согласился?! Поищи дураков.
Направляясь к выходу, Людмила Борисовна тоном, не терпящим возражений, заявила:
– Итак, решено! Через неделю, в субботу, заеду за тобой. И без всяких! И объявления расклей, тут такой большой парк, полно собачников.
Хлопнула входная дверь. Щенок скреб ее лапой, а Кира продолжала сидеть, тихо уставившись в одну точку. Единственное, что ее интересовало в тот момент – это происхождение выражения «без всяких!»
«Что это может значить?..»
Сложив чашки в раковину, она выглянула в окно.
Дождь закончился. Редкие капли ударяли по подоконнику.
Людмила Борисовна подошла к своей старой «ауди», открыла дверь. Перед тем, как сесть в машину, она оглянулась на Кирины окна и изящным движением послала дочери воздушный поцелуй. Потом сняла парик, швырнула на заднее сиденье.
Через мгновение в салоне зазвучал голос Селин Дион, и под музыку автомобиль тронулся с места.
Объявление
Москва пестрит объявлениями. Раньше они ютились на рекламных досках, теперь им мало заборов, им не хватает столбов и подъездов, им недостаточно стен города, они выползли на асфальт и воспарили в небо, завоевывая все новые экологические ниши как разновидность одноклеточного организма, стремящегося к выживанию и размножению. Летит над новостройками микрорайона баннер «Осенняя распродажа шуб!», а под ногами ползет новость об открытии нового зоомагазина.
Объявления, написанные обычными горожанами, попадаются крайне редко. Этот вид объявлений практически вымер.
В том, что Кира наклеивала собачью морду поверх предложений оформить регистрацию или кредит, было что-то наивное, не слишком правдоподобное.
Чтобы развеять скуку, она представляла, что серые дома, выступающие из опустившегося на землю тумана, создают очертания улицы Риволи или Монмартра. Сейчас она свернет за угол и метров через двести окажется возле булочной с вывеской BOULANGERIE-P?TISSERIE[2 - Пекарня-кондитерская. – Фр.]. Из булочной выглянет тощий, носатый отрок и крикнет: «Croissants au fromage frais![3 - Творожные круассаны! – Фр.]» – или что-то в этом духе.
Город по-настоящему еще не проснулся. Сонные вороны прыгали боком и не то каркали, не то широко зевали. Когда, грохоча, мимо пробежал пустой трамвай, Кира с сожалением посмотрела ему вслед, ей захотелось так же катиться, раскачиваясь на рельсах, разумеется, до левого берега Сены.
Утро выдалось не только туманным, но и холодным. Конец сентября напоминал октябрь. Осень началась рано.
Неожиданно налетевший ветер бесцеремонно вырвал объявление из руки Киры и унес на другую сторону дороги. Кира побежала следом, но не для того, чтобы догнать, а потому, что там, на противоположной стороне увидела выстроенный вдоль тротуара забор, покрытый листками, словно матовой рыбьей чешуей.
На заборе и оказалось ее объявление, затерявшись среди десятков других. Тут было много чего. Высокоскоростной Интернет. Курсы английского языка. Кожаные куртки в кинотеатре. Обувь растаможенная (черт его знает, что это значит). Когда же Кира повернулась, собираясь продолжить путь, взгляд ее остановился на тетрадном листке между обещанием немедленно выдать супер-кредит и предложением услуг бригады ремонтников-словян (именно так, через «о»).
На листке было написано:
ПРОДАМ ДУШУ. ЗВОНИТЬ С 12 УТРА ДО 12 ВЕЧЕРА.
