Романы им здесь заводить не рекомендуется, вот он и шляется по «командировкам».
Данилыч появился вовремя и пах плесенью, из чего Алеша заключил, что Данилыч сидел в подвале.
Подвал был рожден, чтобы стать винным погребом: глубокий и вместительный, кажется, даже площадью больше дома. И глухой – ори-не ори, никто не услышит. Этим он и понравился царской охранке в свое время. Так погреб обрел иную судьбу.
Квакшинские застенки славились и в 20е и позже. Говорят, в райцентре до сих пор есть поговорка: «дело глухо, как в квакшинском подвале». Сейчас в подвале находился «архив» – во всяком случае, так было написано на двери в подвал. Там хранились бесконечные ряды старых папок с делами: склеенные насмерть плесенью – не открыть, с размытыми чернилами – не прочитать. Хранились и потихоньку самоутилизировались.
Олег Анатольевич был на удивлении бодр и энергичен, Алеша с Данилычем аж оторопели маленько при входе, стараясь не переглянуться недоуменно – мол, чего это его так разобрало?
А Олег Анатольевич себя накрутил и теперь был в ударе. Он вещал о том, что из Центра пришла депеша с намеком, что в Квакшине что-то затевается. Что от них требуется решительная деятельность. Что это вопрос жизни и смерти государства, и вопрос престижа и признания квакшинского отделения (вот тут стало совсем трудно не переглядываться – честолюбие начальника было общеизвестно).
После пламенной и воодушевляющей (по мнению Олега Анатольевича) речи приступили к мозговому штурму.
Итак, «в Центре» хотели громкого дела в Квакшине и они должны это дело создать. Если покопаться, всегда найдутся люди, замышляющие «контру» – на том стоит голубой особнячок со всеми своими подстаканниками уже второй век, а значит, так оно и есть.
Подпольщики и заговорщики везде, стоит только прищуриться и посмотреть вокруг «особым взглядом». На этом моменте форточка распахнулась от порыва апрельского ветра, неожиданно и эффектно, и внимание присутствующих переключилось на прохожих. Из прохожих в наличии имелась только бабулька, бодро ковылявшая по улице.
На мгновение Олег Анатольевич задался вопросом, та ли это бабка, что тащила доску, или другая? Все они тут одинаковые, оборвал он свои мысли, но тут прилив вдохновения вместе с апрельским ветерком проник и в него и, тыкая пальцем в окно, он начал говорить о том, что «вот такие бабки» могут скрывать очень важные для Центра тайны. Быть сторонниками, укрывателями террористов и тайными агентами.
– Может, поищем кибер террористов?, – лениво прервал начальника Данилыч., – и до лета бы хорошо управиться.
Данилыч был лицом удивительным. Он был здесь, кажется, всегда, как подстаканники, шкафы и папки. На рынке, глядя на него, думали, что он лесничий или охотник: на глаза местным он попадался мало, двигался бесшумно, выглядел неказисто, таскал с собой ружьишко и тем легенду о себе в городе грамотно подкреплял.
Его личное дело Олег Анатольевич так и не нашел, но признаваться в этом было не с руки (быть же не могло, что Данилыч никакой не сотрудник вовсе, верно?), зарплату Данилычу исправно перечисляли (по приличному такому рангу), поэтому Олег Анатольевич с Данилычем держался вежливо и старался лишний раз его не трогать.
– Отличная идея, Данилыч!, – Олег Анатольевич снова воодушевился, – надо проработать несколько разных направлений, потом выберем самое перспективное. Какие еще будут предложения?
Сразу стало тихо и скучно. Муха проснулась и жужжала в закрытое окно, просилась гулять.
Алеша предложил всем выпить чаю, но его предложение Олег Анатольевич не принял, сверкнул глазами сердито и дополнил список стандартным пунктом: подростки – вредные призывы, неправильное поведение, угрозы.
– А что могут бабки?, – Алеша вспомнил про давешний пример Олега Анатольевича.
А может, увидел бабку сквозь колышущуюся перед окном сирень. Скоро расцветет, тихонько подумал Алеша.
– Да откуда ж у нас бабки?, – начал было Олег Анатольевич, но вовремя всё понял и сменил пластинку.
– Вот теперь молодец, бдишь!, – порадовался Олег Анатольевич и внес бабок третьим пунктом., – в общем, действуем так: Алеша сходит к ментам и узнает, что у них творится. Подростки, буянящие бабки, торчки. Данилыч повызнает про студентов и приезжих, может, айтишники какие кибер террористят у нас под носом. И про бабок не забываем. В пятницу устные отчеты по всем пунктам, а я в командировку.
Алёша и Данилыч не хмыкнули и не переглянулись. Орлы!
Олег Анатольевич был воодушевлен и так доволен собой, что его Наполеон Великий радостно возился и щекотался в штанах, как щенок. Олег Анатольевич с нежностью подумал, обращаясь к нему: – мы с тобой заслужили повеселиться, это верно, дружочек. Сейчас же и поедем!
Ню и что?
У входа в школу толпились мальчишки. Маша стояла с видом самым незаинтересованным, отчаянно надеясь встретиться глазами с предметом своих романтических воздыханий, но предмет учился в 10 классе и у входа пока не толпился.
А вот мальчишки двинулись к ней, размахивая желтоватой бумажкой.
Маша повела глазами в стиле «кругом одни идиоты»: она знала, что может быть на такой бумажке. Рисунок голой женщины, спасибо Николеньке.
– Никулова опять позировала!, – гоготали мальчишки и тыкали ей в лицо бумажкой.
Нарисована была брюнетка, и это единственное, что сближало Машу с голой женщиной.
Мальчишки уставились на Машу жадными глазами, сверяя рисунок «с образцом», фонтанируя комментариями и глупыми непристойными идеями. Было очень неприятно и скучно.
Маша с тоской устремила взор за школьную ограду. Вот опять Бабаня доску тащит. И где она их берет только? Навязчивая затея Бабани собрать досок на новый дом была, в общем, безобидной, так как Бабаня доски тырила из домов заброшенных. Но все же ей было уже хорошо за 80, и грабить заброшки в таком возрасте вряд ли полезное занятие.
Надо Папане сказать, чтобы поискал, куда она их складывает, ведь куда-то же она их складывает? Не таскает же она одну и ту же доску (как будто выгуливает, – мысленно улыбнулась Маша). Таскать доски в квартиру Бабане настрого запретили.
Проводив Бабаню глазами (та свернула на Пушкина), Маша вдруг встретилась взглядом с невысоким дяденькой, который выглядел таким приезжим и новеньким, что удивленная Маша уставилась на него самым неприличным образом.
В Квакшине мужчины были, как и везде, разные. Однако все они замечательно вписывались в квакшинские пейзажи – пыльные летом, промороженные зимой, неизменно наводящие тоску и мысли о пьянстве и широте русской души.
Правда, не на Николеньку. Николенька, Машин друг, из-за которого она терпела слюнявые тестостероновые излияния мальчиков, был другой. У него все было красивое.
Он мог в любой момент зависнуть, разглядывая урну у входа в магазин, или пялиться на стену, где художественно облезала старинная штукатурка. Дружить с ним из-за этих его залипаний было сложновато, но зато он объяснял, как надо смотреть на людей внимательно, по-живописному.
Мужчина был живописен и вопиюще чужд Квакшину, как будто его вырезали из новой глянцевой обложки, чтобы наклеить в качестве кулинарного рецепта в старый отрывной календарь. Он бы из него, календаря, торчал.
Например, на нем был кожаный пиджак. Светло-коричневый. Этого вполне достаточно, чтобы смутить любого квакшинца и буквально заставить на себя пялиться. А у него еще и шарфик был темно-красный, что в Квакшине выглядело как карнавальный костюм. Даже немного неприличный. Не удивительно, что тетка, торгующая семечками, вылупилась на него с открытым ртом.
Мужчина (это был только что приехавший Бунин) с досадой смотрел на ошарашенную тетку и мысленно ругал себя на все лады, что выбрал слишком броский вид. Образ режиссера итальянского или французского кино из 80х оказался непонятым. Он бегло осмотрел площадь, мысленно отступая. И тогда он встретился глазами с Машей.
Девочка смутилась до пунцовых пятен на щеках, и Бунин мысленно приосанился. Однако, смущение предназначалось вовсе не ему. Девочка смотрела на подходящего к ней белобрысого увальня с желтым листком в руке. Перебросившись с увальнем парой фраз, она вдруг ринулась в школу со всех ног. Мысленно усмехнувшись (над собой? над ней? над прыщавым юнцом, похожим на теленка?), Бунин исчез из ее головы.
А вот с площади исчезнуть Бунину было уже сложнее. Он должен был поселиться в местной гостинице, но она оказалась «закрытая по причине ремонта», как было напечатано на бумажке, прилепленной к входной двери. Без бумажки, впрочем, было видно, что гостиницу стоило закрывать ради сноса, так как никакой ремонт ее спасти был не способен.
Бунин постоял перед бумажкой, разглядывая пыльные темные окна (как минимум два – еще целых), осмысливая происходящее.
Ведь если в Квакшине вас никто не ждет, значит, вас сюда не звали. А если вас в Квакшин не звали, стало быть, и делать вам тут нечего, убирайтесь-ка подобру поздорову. Бунин ушел поглубже в тень бывшей гостиницы, чтобы тетка на площади, продающая семечки, больше не могла его видеть. А то она разглядывала его так, как будто составляла фоторобот.
Машину Бунин предусмотрительно оставил на заправке перед въездом в город, где он чуть позже и развернул оперативный штаб по поиску квартиры. Поиски показали, что в Квакшине жилье никто не сдает, других гостиниц поблизости на Яндекс-картах не значилось. Высвечивались какой-то ведомственный дом отдыха и женский монастырь. Бунин попытался представить, как он будет звонить Ермилычу по поводу пристройства в женский монастырь и внутренне содрогнулся. Или усмехнулся, что для его мимики было примерно одно и то же.
Пришлось решиться на отчаянный шаг и обратиться к работнику заправки, курившему с каким-то дальнобойщиком. Дальнобойщик предложил подбросить Бунина до гостиницы чуть дальше по трассе, которую «интернет просто пропустил». Работник заправки тоже неуверенно кивнул, мол, есть там гостиница, вроде. Сам-то он в ту сторону не ездил, а что она на картах не высвечивается, так ведь сам Квакшин тоже не то, чтобы очень на картах высвечивается.
В Бунине интересно сочетались решительность и опасливость. Он решительно опасался влипнуть в неприятности, но нужно было как-то устраиваться, и Бунин последовал за этим белёсым и грязноватым мужичком, который назвался Витьком. Тогда Бунин назвался Саньком и внутренне хохотнул. «Витёк» тоже хохотнул, и они полезли в кабину огромного рефрижератора, где большими буквами было написано «в кабину попутчиков брать запрещено категорически».
«У меня камера заклеена», – подмигнул Витёк. И поехали.
Научные достижения
Папин любимый вопрос – «ну и какие у тебя сегодня научные достижения?».
Достижения сегодня были скромные – трояк вот, по географии. Неприятный трояк, теперь у нее получится что-нибудь типа 3,9 в четверти, а ведь было же недавно 4,4. Сраная мерзлота – ее проходили осенью, зачем в апреле-то про нее спрашивать? Сегодня вот вполне тепло уже, и не до мерзлоты.
Маша была дома одна, Бабаня где-то таскается, родители на работе. Маша расстегнула лифчик, проскользнула под одеяло и достала спрятанный в кровати оргазмячик. Это было ее изобретение – Машу зацепила шутка, которую она услышала то ли от мальчишек, то ли в женской раздевалке, что, мол, если Маша Полстенко сядет попой на теннисный мячик, «он там просто пропадет», а у Полстенко будет множественный оргазм.
Речь шла о «второй Маше» в классе, которая действительно обещала вырасти в мощнейшую бабищу. На ее фоне нашу Машу, хоть она тоже не была стройняшкой, дразнить было уже неинтересно, поэтому Маша была Полстенке даже немного благодарна. Как будто та принимала весь огонь на себя.
Как-то в гостях у дяди Вити, папиного друга, Маше попались на глаза небольшие мячики, с которыми играли дети, она вспомнила шутку и умыкнула один. Для экспериментов.
Маша засунула мячик в трусы так, чтобы он лег точно в гнездышко у попы, и начала раскачиваться, изгибаясь. Руками Маша опиралась на кровать, сосредоточилась на ощущениях, меняя направление и силу покачиваний. Она уже умела кончить быстро или, когда надо, тихо, чтобы ни единого звука не доносилось до спящей Бабани.
Это был ее не первый мячик: она экспериментировала с мячиком для настольного тенниса (не продержался и минуты, потому что полый) и даже действительно пробовала теннисный (слишком большой и ворсистый). Этот мячик был идеальным по размеру, упругости и мягкости. Маша его нашла в зоомагазине.
Внутрь его засовывать было не надо (да и не вышло бы), мячик ласково массировал Машину про нежность, и Маша могла заниматься этим часами. Ну, может, не часами, но полчаса-то точно.
Хлопнула входная дверь, и возбуждение просто выключилось, как будто перегорели пробки. Бабаня прошаркала на кухню и врубила телек.
Маша застонала от злости, сбитая с прицела за пару секунд до оргазма. Когда она уже, наконец, сможет просто побыть одна?
У нее никогда не было собственной комнаты, она делила комнату с Бабаней и раздражалась на нее из-за этого, но смерти ей не желала. И не по доброте душевной, а потому, что в двушке они жили впятером, и если бы Бабаня освободила свою кровать, то место досталось бы Бабуле.
Сейчас Бабуля старалась подольше жить на даче, в летнем домике, куда она перебиралась с первыми лучами весеннего солнца и до самых холодов. Зимой Бабуля спала на кухне.
А еще Машу пугала мысль о том, что однажды Бабаня умрет во сне, и Маша будет с ней мертвой в одной комнате спать, не зная об этом.
