Франсуа Петров "Фантомаска"

Фантомаска
Франсуа Петров

Это офицерская повесть. Два друга лейтенанта после училища попадают служить в одну часть. Они молоды и задорны, впереди всё самое лучшее. Конечно, их накрывает любовь. Место действия – Группа Советских войск в Германии. Время – вторая половина 80-х.

Франсуа Петров

Фантомаска

Офицерская общага стояла на окраине гарнизонного городка и представляла собой длинный одноэтажный барак. Впрочем, имелся большой жирный плюс: всегда можно было уйти через окно во время внезапных проверок замполита полка майора Дубинина по кличке Квазимодо. Кличка сполна кричала сама за себя, но к чести замполита, он на «погоняло» не реагировал, говорил, что у него такое выражение лица. Проверки были обязаны выявить пьянство среди холостого состава офицеров и прапорщиков. На дворе стояли восьмидесятые, славная эпоха развитого социализма, рвущаяся к цели под злободневным девизом «Трезвость – норма жизни». Сухой закон коснулся и вооружённых сил, где без бутылки решить маломальскую проблему было очень трудно. Но закон был поставлен в первый ряд государством, поэтому Квазимодо с особой любовью снимал стружку с провинившихся офицеров. Правда, и с него снимал политотдел дивизии за слабое проведение политики партии. С политотдела шкуру сдирало политуправление армии. Политуправлению выедало мозг главное политическое управление вооружённых сил, так называемый ГлавПУР. Выше находились только небожители: ЦК партии и Политбюро.

Однажды проверки прекратились. В одной из комнат общежития, где никто не жил, Квазимодо получил в челюсть во время облавы. Лейтенант Паша Целяк, услышав шум проверки, выключил свет и, дождавшись вероломного вторжения на территорию комнаты, врезал левой. Пока замполит чертыхался, вся компания ушла через окно. Аборигенов общежития потом ещё долго трясло начальство, но Пашку никто не выдал. Все считали, что Квазимодо получил по заслугам. Повального пьянства в общаге не было: каждый день – служба. А день рождения отметить с друзьями считалось (да, и считается до сих пор) святым делом.

Гарнизонный городок полка города N в ГСВГ, Группе Советских Войск в Германии, был однотипен и похож на все другие городки. Штаб, столовая, строевой плац, медсанчасть со стороны представлялись центральным ядром. К нему жались казармы, баня, спортивная площадка с неизменной полосой препятствий, клуб. Дальний кордон, жемчужиной которого была офицерская общага, являлся смесью караулки, технического парка и многоквартирных домов для личного состава, обременённого семьями, проще для «женатиков». Ну, и уже за территорией городка был свинарник, стрельбище, лесопилка. Выход в город для офицеров и сверхсрочников был свободный. Нормальные люди выходили через КПП, контрольно-пропускной пункт. Ненормальные – через многочисленные, в человеческий рост, отверстия, которых хватало по всему периметру забора, взявшего военный городок в кольцо. Ненормальных было больше. Обычный отечественный парадокс: немец идёт, где положено – русский, где короче.

Город N был такой же, как многие немецкие городки Передней Померании районного масштаба: ратуша, брусчатка, чистота, которую поначалу было неудобно топтать, узенькие улочки, многочисленные пивнушки – «гаштеты». Эту несложную последовательность достопримечательностей можно привязать к любому мелкому городу ГДР. Даже крупные деревни подходили по описанию. «Гаштеты» у русских пользовались особой любовью в силу особого усердия к закускам и пиву. Пиво всегда было хорошее, а после нашего «жигулёвского» казалось амброзией, напитком богов. После первой пробы самый отъявленный трезвенник бежал записываться в негласный клуб любителей пива.

С Пашей Целяком мы учились вместе в артиллерийском училище приморского города-героя. Он грыз гранит науки и познавал армейскую службу в первом взводе, я – в третьем. Друзьями мы тогда не были, но друг друга знали. Впрочем, нас знали все, и наше сочетание фамилий послужило поводом к массе скабрезных шуток. Тот, кто четыре года постоянно проходил вечернюю поверку, даже через много лет будет помнить фамилии сослуживцев. Лица вытирает память: имена – никогда.

– Петров?

– Я!

– Васюков?

– Я!

– Мироненко?

– Я! – и так по списку.

Для нас с Пашкой устав с лёгкой руки старшины чуть изменили. Нашими фамилиями поверку всегда заканчивали, видимо, для особой сладости сна. Таков армейский юмор.

– Целяк?

– Я!

– Ломакин?

– Я! – все ржали, точно жеребцы, зовущие кобылиц.

За четыре года вечерних поверок наши фамилии превратились в одну, двойную.

– А где Целяк-Ломакин? – так спрашивали даже дежурные офицеры.

– Целяк – в увольнении, Ломакин – в наряде по кухне…

Со временем даже уточнения стали не нужны. Мы оказались однофамильцами, родственниками, сиамскими близнецами. Когда говорили, что Целяк-Ломакин получил благодарность за отличную стрельбу, то подразумевали, например, Павла. Или:

– Целяк-Ломакин завалил экзамен по марксистко-ленинской философии.

Все знали, что это сделал я, Лёха Ломакин. По иронии судьбы или в силу обстоятельств после окончания училища мы попали в один полк, жили в одной комнате в общаге. Вот тогда и закорешились. Дружбе способствовала и служба в артиллерийском дивизионе самоходных установок, боевые дежурства, каждодневное вовлечение в процесс армейской жизни. Ни у кого не возникало сомнения: это друзья навсегда, два сапога – пара, не разлей вода…

Нам с Павлом было чуть за двадцать, лучшие годы. В это время на мир смотришь добрыми, порою удивлёнными, глазами, а чистота сердца, искренность его порывов, спору не подлежала. Высшие силы только богатство распределяют не одинаково, а молодость всем отмеряют поровну. Поэтому, и, кажется, что тогда было лучше, и небо синее, и сахар слаще, а это всего лишь – неизбывная тоска по ушедшей за горизонт стоптанными сапогами юности, канувшей в пучину прошлого, молодости. Сейчас, думается, что и не было этого вовсе, да и не с тобой происходило, точно некий режиссёр снял чёрно-белый фильм, обрывки которого спрятал в твоём мозгу. Вот в одном из обрывков, всплывших в беспокойной памяти, два розовощёких лейтенанта прибыли для дальнейшего прохождения службы.

В курилке перед расположением дивизиона сидели два старых майора. Сорокалетние тогда мне все казались древними, это даже не обсуждалось. Два доблестных офицера спорили, какого цвета клитор у заведующей гарнизонной библиотекой армянки Армине.

– Розовый! Ну, прямо цветущая роза! Как на клумбе у штаба! – почти кричал маленький с довольно аккуратным животиком офицер.

– Что ты? По всем законам природы должен быть фиолетовый, – возражал внушительного вида мужчина с кулаками, похожими на пудовые гири. – Она же жгучая брюнетка!

– И что? Причём здесь брюнетка и клитор? Умеешь ты, Гена, жопу с пальцем сравнивать. Фиолетовый! Ты бы ещё сказал: серо-буро-малиновый.

Майор с животиком так замахал руками, словно жестикуляция являлась безоговорочным выражением всех цветов радуги.

– Василий, ты, когда последний раз какую-нибудь книгу читал? Устав и правила стрельбы не в счёт, – здоровенный майор, видимо, хотел данный спор подвести под научную базу.

– А я и их не читал давно: наизусть знаю. Зачем мозг засирать? Что писанина писательская, что бред сивой кобылы – один хрен. Про поэтов вообще молчу. Такого понапишут, что и с бутылкой, что без бутылки, не поймёшь. Одним словом – мозгоёбы. У нас что ли своих мозготрахальщиков мало?

– Хватает, но об антропологии нужно какое-то представление иметь.

Маленький майор чертыхнулся и опять замахал руками:

– Ты бы, Геннадий, не выражался. Проку то в твоей антропологии…

– Прок есть. Эй, лейтенант! – внушительный майор окликнул меня.

– Лейтенант Ломакин, – представился я согласно субординации.

– Что такое антропология? Или молодым это знать не обязательно?

– Никак нет, товарищ майор! Это наука о человеке и о том, что связано с человеком, – я ответил заученно, как на экзамене. Нам в училище антропологию не преподавали, но я был увлечённым книгочеем с детства, поэтому об этой науке представление имел. Моя потребность к чтению была не просто страстью. Это был непрекращающийся голод. В общем, книги я не читал – я их ел на завтрак, обед и ужин.

– Верно, – удивился старший офицер. – Раз такой умный, сообщи всем присутствующим: какого цвета клитор у брюнетки?

– Не могу знать! Данное утверждение заключается на основе опыта, а опыт у вас, товарищ майор, априори больше.

– Видишь, Вася, какие нынче пошли выпускники. Им эмпирические связи подавай. В наше время всё было по-другому, – офицер устремил бесстрастный взгляд на Павла, и тот представился:

– Лейтенант Целяк.

– Целяк-Ломакин… Хорошие дела.

Эпитет «хорошие» он протянул так, словно грустно просигналил клаксоном автомобиля. Офицер с огромными кулаками оказался моим командиром дивизиона майором Геннадием Огурцовым, офицер с животиком был начальником штаба Василием Перчиком. Примерно так началась моя служба на должности командира взвода самоходной артиллерийской батареи.

Считается, что в Советской Армии, как и во всём огромном Советском Союзе, секса не было. Было совокупление, соитие, сношение, «чпоканье», « траханье». Была необузданная страсть, дикая случка, случайная связь, прозванная слишком умными головами промискуитетом, незабвенная половая жизнь и весёлая ни к чему необязывающая ебля. Был служебный роман, супружеский долг и сладкий адюльтер. Иногда случалась фантастическая любовь. Было всё-всё-всё, но секса не было.

А армейская служба вообще во всех армиях мира несёт оттенки порнографии. Сношение, ебля и вынос мозга всегда в порядке вещей и случается с завидной регулярностью, и никуда от этого не спрятаться. В армии США солдатам выдают виагру и по выходным отпускают к проституткам. В нашей армии солдаты получали сигаретное довольствие и на обед стакан киселя с бромом для ослабления эрекции. Проще говоря, чтобы не стоял. К сожалению, проституток не полагалось, да и проституции как таковой в СССР не было. Это являлось пороком загнивающего капитализма. Несмотря на обилие брома в киселе тестостерон у некоторых особей мужского пола зашкаливал за пределы разумного. Так рядовой Мамедов из третьего батальона изнасиловал семидесятивосьмилетнюю Эльзу Фогт, у которой до этого унизительного случая не было мужчины двадцать лет. Видимо, такие опыты в преклонном возрасте фрау Фогт были не по душе, и она заявила в полицию. Мамедов получил на полную катушку, и в родной аул вернулся только через десять лет.

«Зов пизды важней приказа» – так прокомментировал это печальное событие мой начштаба. Василий Перчик любил поговорки. Его перлы касались всех случаев жизни, и данная поговорка была одной из любимых. Ушёл солдат в самоволку – зов пизды важней приказа. Приехала жена к офицеру – зов пизды важней приказа. Пошёл с девушкой в кино – зов пизды важней приказа. В общем, всё, что касалось событий с противоположным полом подходило под «зов пизды, который важней любого приказа командира». Но самой любимой, пожалуй, была другая поговорка. В ней тоже женский половой орган доминировал во всей красе. Уснул на посту, нарушил дисциплину, накосячил на учениях, повернул устав не в ту сторону, неправильно подшил подворотничок, не вовремя обосрался, не так или не туда посмотрел… Список можно продолжать до бесконечности, потому что «не так» случалось на каждом шагу, и утверждение майора Перчика

всегда было верным: страна ждёт героев – пизда рожает дураков. Самое интересное, Перчик был примерным семьянином, имел трёх дочерей, а из домашних животных предпочитал кошек котам. Или бабьё его со всех сторон обложило, или в собственном доме он видел только одного кота – себя.

Женщины – весьма странные создания. Их логические ходы не понятны, а непредсказуемость граничит с безумием. С каждой выпитой рюмкой твоя визави становится краше и в ней почему-то находятся такие качества, о которых трезвый ты не мог и мечтать. Ей, Богу, нет некрасивых баб, а есть мало водки. Ещё парадокс заключается в том, что вечером она перед тобой покрутила хвостом или жопой, а утром оказалась в одной постели, и ты, дурачок, оказываешься перед фактом, что теперь едва знакомая баба претендует минимум на две твоих зарплаты и максимум на роль спутницы всей твоей бестолковой жизни. Причём дело будет поставлено так, что именно она снизошла до тебя, и ты должен принять это как великую благодарность, которой она будет бравировать перед всеми своими родственниками и подругами. Видите ли, она смогла и захомутала такого шикарного и видного кавалера, который только и знает, что носит её на руках и сдувает пылинки. Конечно, данная версия предназначена для твоей будущей тёщи. Тебе же уготованы ежедневные истерические выпады: что ты, оказывается, неблагодарная свинья и обманом ею овладел, используя свои погоны, точно шулер тузы из рукава, что ты загубил её молодость, таская за собой по глухим и отдалённым гарнизонам, что из-за тебя она превратилась в грузную домохозяйку, окончательно позабыв всё, чему её учили в университете или педучилище и, наконец, что она выходила замуж за будущего генерала, а на поверку ты смог дослужиться только до майора, и это твой потолок, и впереди у тебя не самая большая пенсия и работа охранником в каком-нибудь ЧОПе. Да, ладно о грустном! Когда оказываешься с женщиной в постели, думаешь не о последствиях, а об исполнении желаний. Часто ей тоже это нравится.

С Армине Гаспарян я познакомился неделю спустя по прибытии в часть. Цвет её интимного органа меня интересовал мало, больше хотелось почитать «Дети Арбата» Рыбакова. Она была красива, и не обратить внимания на такую яркую штучку было бы лукавством. Красота её была на вид целомудренной и неприступной. Есть такая порода женщин, рядом с которыми говорить пошлости и похабщину не станешь ни при каких условиях. Армине была именно этой породы.

– Записаться? – её глаза цвета южной ночи вопросительно уставились на меня. Про такие глаза классик бы написал: в них была тайна, к разгадке которой ты не приблизился ни на шаг.

– Лейтенант Ломакин, – по привычке я начал рапортовать, но вдруг осознав, что передо мной не непосредственное начальство, а очень приятная дама, добавил менее официально. – Алексей… Да, очень уважаю чтение.

– Армине Михайловна. Вы что-то ищете конкретно, или хотите осмотреться? – её голос звучал, как мелодия. Нет, он и был мелодией, и без него не было бы тех красок, из которых появляется музыка.

– Конкретно и осмотреться, – ответил я и тут же подумал: «Интересно, а она знает, какие скабрезные споры ведут про её особу седовласые майоры, или это обычный армейский стёб»

–«Дети Арбата» на руках, – она прошелестела светло-коричневыми формулярами. – У замполита полка. Но я вам попридержу.

– Спасибо! – я почувствовал, что мне приятно благодарить её. – Тогда поищу что-нибудь.

Я пошёл к стеллажам, а она занялась своими бесконечными библиотечными делами. Скользя глазами по корешкам книг, я изредка бросал взгляд на её строгий профиль и поймал себя на мысли, что думаю о ней. «Ещё не хватало влюбиться в предмет похабных словесных состязаний моих отцов-командиров! Вот будет весело стать предметом полкового злословия!»

– Возьму вот эту.

Я протянул книгу Генриха Бёлля «Глазами клоуна».

– Интересный выбор, – Армине впервые с интересом взглянула на меня, или просто мне очень хотелось, чтобы с интересом. – Загляните через неделю. Возможно, «Дети Арбата» освободятся.

Неделя никогда не длилась так долго. Я поймал себя на мысли, что думаю об этой женщине и ничего не могу с собой поделать. Иногда своими перлами радовал майор Перчик, подслащивая казарменную рутину. Всю неделю безвылазно провели в боксах техпарка, готовили технику к боевому дежурству. Один раз с Пашкой посетили хвалёный «гаштет» « У Розы», попили после службы пивка, сбросили накопившуюся усталость. Сильно не впечатлило: забегаловка и в Африке забегаловка, только пойло чуть качественнее, а после пол-литровки уже всё равно, что пить. Разница между «чуть хуже» и «чуть лучше» стирается, как подошва кирзового сапога.

Она взмахнула своими ресницами, и я услышал как бабочка бьётся в стекло, не понимая, что она в плену. Я тоже не понимал. После кратких обязательных приветствий Армине спросила:

– Как вам Бёлль?

– Мне очень близок главный герой, – ответил я, несколько смутившись.

– Чем же?

В воздухе повисла пауза, только бабочка билась о стекло, не прекращая попыток освобождения. Я уже не сопротивлялся.

– Когда-нибудь я тоже буду делать то, что люблю. Знаю, что это будет, потому что человек достигает наибольших высот, когда занимается любимым делом. Нельзя из-под палки что-либо делать хорошо.

– Да вы романтик! Юноша, живущий в придуманном мире… – она едва улыбнулась уголками глаз. Бабочка продолжала неистовствовать. Мне казалось, что Армине дразнит меня, хотя скорее всего это была беседа читателя и библиотекаря, так называемая дань вежливости.

– Нельзя научить птицу в клетке летать.

Мой ответ был таким пылким, что Армине рассмеялась. Я поддержал её смех, и между нами как-то вдруг установились те самые невесомые отношения, которые позволяют вести лёгкий, но не фамильярный, разговор. Наверное, всё определяет симпатия, а она была. «Дети Арбата» благополучно были вписаны в мой формуляр читателя, произнесены слова прощания, душа начала неумолимый разгон по взлётной полосе. Бабочка не оставляла попыток разбить стекло.

Паша Целяк много лет был влюблён в Наталью Бестемьянову, фигуристку, чемпионку мира и Олимпийских игр. В восьмидесятые какого-либо фан-движения не было, да и слово фанат поблёскивало определённо буржуазными оттенками. А нам с этим загнивающим классом не по пути, то ли дело комсомол, жалящий наконечник нашей любимой коммунистической партии. Вот где размах, вот где сила! Правда, не всем хотелось быть членами ВЛКСМ, как и другими членами, но практически всегда получалось, как в анекдоте: «Колхоз – дело добровольное, не пойдёшь – застрелим». От комсомола, как и от армии, можно было откосить двумя способами: быть глубоко религиозным, даже ортодоксальным, верующим или психическим больным. Конечно, это накладывало отпечаток на дальнейшую жизнь, о карьере можно было сразу забыть, но кому-то она не нужна вовсе и ему совершенно уютно в зрительном зале. Сейчас, после развала Союза, о комсомоле многие ностальгируют. Главный закон неумолимого времени: голодная молодость всегда богаче сытой старости.

Да, Паша Целяк был влюблён в Наталью Бестемьянову, скрупулёзно следил за её выступлениями, собирал в заветную папку газетные и журнальные материалы, даже имел фотографию с автографом и подписью «Павлу с любовью…». Он любил вспоминать, как подписал это фото на показательных выступлениях в Москве, как жутко стеснялся подойти, но всё-таки пересилил страх, как в эйфорическом состоянии шарахался по ночному городу, как чуть не опоздал на утренний поезд до Одессы, потому что витал в облаках. Эту историю я слышал сотню раз и знал все Пашкины интонации, жесты и мимику, но рассказ влюблённого всегда одинаково заканчивал я:

– Паша! Я знал, что ты дурак, но не до такой же степени!

Мы громко хохотали.

– Павел, зачем тебе эта иллюзорная знаменитость? – как-то спросил я. – Она наверняка замужем за каким-нибудь фигуристом или тренером. Такая красивая женщина априори не может быть одна. А ты чёрт-те что накрутил в мозгу и не хочешь спускаться с небес. Когда-нибудь свалишься вниз головой и без парашюта.

– Эх, Лёха, ты не понимаешь всего трагизма ситуации. Я влюблён в богиню, в мечту. А ты? Иллюзорная знаменитость. Надо такое придумать! – Павел счастливо закатил глаза и скрестил руки на груди.

Мы валялись на койках в общаге после очередного дня службы и предавались незамысловатым рассуждениям, а в армии все дни похожи один на другой, если не случается ЧП, чрезвычайного происшествия. Ну, ещё бывают форс-мажорные обстоятельства.

– Разве это мечта?