Силы понемногу восстанавливались. Он направился к умывальнику, открыл кран, из которого потекла ржавая вода, несущая запах и вкус железа, схожий с запахом и вкусом его собственной крови, которую он намеревался смыть. Подрагивающими руками он взял графин с чистой водой, умылся над тазом, за неимением полотенца кое-как вытерся всё теми же простынями, отыскивая на них относительно чистые места.
– Ну что, переломал себя? Иди-ка сюда.
Осторожно, ощупывая нервами пространство, он стал приближаться. Вопреки опасениям жуткие ощущения не наваливались. С каждым мгновением он чувствовал себя всё увереннее. Телу возвращалась былая подвижность и гибкость. Он подошёл к окну и, не глядя на неё, встал рядом. Она выпрямилась и чуть отступила назад из поля его зрения. Над ухом он услышал её голос, зазвучавший мягко и тихо, только для него. Голос убаюкивал, проникал внутрь; смешиваясь с кровью, наполнял тело неизвестной сладостной истомой.
– Посмотри, как прекрасен мир! Ты залежался в этой серой камере и позабыл звучание и краски жизни.
За окном проснувшееся солнце разгоняло молочный туман. Нагретый, полегчавший, он устремился вверх как занавес в театре, раскрывая глубины перспективы. Открылся близкий лес. Подшёрсток молодых сосёнок переходил в черёмуховые аллеи, разбавленные жёлтыми осинками и розовыми клёнами. Над ними поднимались огромные сосны с густыми кронами и ровными стволами.
– Среди лесной чащи – ты знаешь – есть большая поляна. Там пляшут в воздухе янтарные бабочки и разноцветные мушки. За ними охотятся чёрные жизнерадостные скворцы. Беззаботные бабочки уходят от них к блестящей траве. Она сейчас такая нежная; тонкие стебельки один к одному образуют колышимый ветром ковёр, и в этом ковре огоньки первоцветов. Сон-трава уже отцветающая, с лимонным блеском внутри и красно-лиловая, пушистая снаружи. Полыхающий адонис на открытом склоне. Воздух с запахом намокшей коры и привкусом горьковатой хвои, такой же, как в грибной сезон осенью, но не холодящий, а ласкающий весенним теплом. Как ты хочешь туда, не правда ли? Снова ощутить всё это, глубоко вдохнуть и держать воздух, пока не закружится голова.
Она распахнула окно. Солнце пронзило его горячим светом, ветер обдал прохладой. Контраст дал возможность полнее почувствовать собственное тело, живое, молодое, ожидающее действия. Он захлебнулся от обилия весенних запахов, различать которые несколько минут назад был не способен. Вместе с запахами нахлынул звонкий гомон лесных обитателей. В сравнении с великолепием утра звукоизолированная палата со спёртым воздухом, отравленным парами спирта и карболки, представилась мрачнейшим казематом.
– Ну, идём?
Блаженное состояние как ветром сдуло. Он вздрогнул, широко распахнулись глаза, вмиг утратившие способность видеть роскошь бытия. Подсознание крикнуло: «Не соглашайся!» Он раскрыл было рот, чтобы произнести нечто расхожее и колкое, но, спохватившись, лишь нелепо пробормотал:
– К-куда?
Она рассмеялась, как ему послышалось, совершенно искренне; кокетливо, по-девичьи уцепилась за его руку повыше локтя и, склонив голову, прижалась лбом к плечу. Он с удивлением заметил, что это не было ему неприятно.
– Какой ты бдительный… Слишком бдительный! – она смеялась беззаботно и оттого заразительно. – Нельзя же так, в самом деле. Ну, пойдём же, пойдём туда, куда душа твоя готова умчаться, покинув оболочку: на поляну. Господи, ты Боже мой: очаровательная девушка приглашает прогуляться по весеннему лесу, а он ещё раздумывает. В какие времена такое было, где это видано?
– Я эту девушку в гости не звал.
– Ой ли?
– Не звал!
– Не будем спорить – пусть так, но если бы мужчины не откликались на призыв женщины, каким бы образом он ни выражался: речью, знаками, одеждой или поведением, людской род давно постигла бы участь древних ящеров. Будь посмелее, не заставляй даму ждать, ну?
– Как ты себе это представляешь? Скоро обход, сюда обязательно придут.
Чуть ироничная улыбка и слегка ехидный прищур стали ему ответом:
– Не переживай, не хватятся! Захочешь – вернуться успеешь всегда.
– А как мы объяснимся с дежурной?
– А мы выйдем здесь!
– Третий этаж!
– Пустое. Позволь – я обопрусь о твою руку.
Он протянул ей руку. Она охватила его ладонь нежными длинными пальцами, заглянула в глаза, словно блеснула зелёными жемчужинами, и ободряюще улыбнулась:
– И всего-то-навсего.
Он хотел вскрикнуть, выдернуть руку, но не успел. Перед глазами вспыхнули яркие жёлтые и зелёные полосы, набегающие, как на экране старинного синематографа. На мгновение исчезло ощущение тяжести и потом всё прошло. Под ногами была твёрдая почва, со всех сторон звучали птичьи голоса. Под горячим солнцем от непросохшей земли, валежника, прошлогодней листвы поднимались дрожащие волны прозрачного пара. Меж стволов плыл одуряющий запах распускающейся черёмухи.
Он огляделся: вокруг был лес, перед ними лежала заветная поляна. Он облегчённо вздохнул и впервые за утро улыбнулся.
Привалившись спиною к огромной сосне, отдался во власть безмятежно-радостного настроения. Яркий горицвет поражал его воображение, от сильных лесных ароматов плыло зрение и раздавалась звенящая мелодия в ушах. Шершавая сосновая кора оказалась неожиданно мягкой и по-матерински тёплой, в её прохладные трещины интересно проваливались пальцы, на которые охотно налипал жидкий, горький янтарь. Взгляд с любопытством останавливался на оленьих окатышах, гладких, отмытых талой водой и высушенных ветрами и солнцем.
Из цветков медуницы он высасывал нектар, откопал и пожевал клубеньки гусиного лука. Наткнувшись на суетливый муравейник, положил в него обмусляканную палочку и потом долго сосал её, наслаждаясь острым привкусом.
Что происходило с ним, он не смог бы объяснить. Все чувства проснулись с первозданной остротой. Он словно познавал мир заново, переживая забытое детство. Впрочем, так бывает всегда, когда после долгой зимы впервые приходишь в весенний лес.
Прошёл час, полтора, а может быть гораздо больше – он потерял ориентир во времени. Наконец его личность вернулась в рамки возраста, но близость детства не потерялась. Просто время не распадалось: так было раньше, так есть теперь, так было всегда. Ничего не изменилось, так о чём же грустить?
На небольшом пригорке он присел на молодую траву, прорастающую сквозь густую прошлогоднюю подстилку. Хорошо-то как! Запрятаться бы здесь, в этом благоухающем уголке, чтобы никто и ничто не нарушало размеренного течения времени и ощущения всё заполняющего счастья. И ничего больше не надо. Он задумался. Его теперешнее состояние – отсутствие всех желаний, кроме желания оставаться в безмятежном покое, порождало какую-то смутную ассоциацию, которая никак не могла сформироваться в чёткое представление. Успокоенность, умиротворённость… и что? Прозрение наступило разом, и с очередным ударом сердца холодный импульс пробежался по нервным окончаниям: она обещала ему то же самое. Как же он забыл о ней? Быстро обернувшись, поискал взглядом по сторонам. Она была недалеко. Сидела на лужайке, опершись сбоку на руку и подогнув одну ногу под себя. Вторая нога подтянута к груди, рука лежит на колене, кисть свободно свисает вниз. Она смотрела в противоположную сторону, привычно наклонив голову набок. Полы халата разошлись, и обольстительная ножка обнажилась почти до бедра. Она совсем не обращала на это внимания. Или делала вид? Но поза была настолько раскованной, что любой художник оценил бы её по достоинству.
Он встал, сглотнув пустоту того особого волнения, которое охватывает юношей, когда случайному взору нечаянно открывается одна из прелестных тайн женского тела. Он не знал,
что это волнение, порождающее в душе непонятную робость, обычно предшествует периоду влюблённости и должно означать скорое его наступление; и не готов был предположить, что сейчас она, возможно, использует несложный приём из арсенала женского обольщения.
Чуть поколебавшись, он крадучись направился к ней, не представляя толком зачем, и не зная, что будет делать дальше. Он преодолел лишь полпути, когда она повернулась и смотрела уже на него. Взгляд был приветливым и нежным.
– Какие у тебя волосы? – спросил он, опустив глаза к обнажённой ноге.
Она не совершила малейшего движения, чтобы закрыть тело, будто вовсе не замечала его состояния.
– Это цвет позеленевшей от времени меди.
– Разве? Они, вроде, не зелёные.
– На солнце они серебристые с бронзовым проблеском, или просто рыжие, если пристальнее вглядеться. Но могут быть любого цвета: сейчас женщины используют красители самых разных оттенков.
Она тряхнула волосами, шаловливо качнула ножкой, от которой он всё ещё не хотел оторвать взгляда.
– Что, отошёл? И уже способен любоваться женскими прелестями!? А не хотел со мной идти.
Он не раздумывал, имеют ли её слова двойной смысл, но, как и в палате, уловивши в них скрытую опасность, непроизвольно напрягся и помрачнел.
– Не сюда ты меня приглашала.
Она улыбнулась.
– А мужчина не спрашивает женщину, куда она его зовёт. Разве тебе со мной плохо?
– Нет.
– Так какая разница?
Он не ответил. Её улыбка не изменилась, но казалась теперь не доброй, а плотоядной. Внутри опять проснулся страх и беспорядочно затрепыхался, сбивая с ритма сердце и дыхание. Разум пытался его унять, но страх не принимал никаких резонов. Она перестала улыбаться и поднялась на ноги.
Грациозно стряхивая налипшие травинки с халата, она стояла к нему спиной и начала говорить, как будто обращалась к кому-то неведомому в чаще леса.
– Послушай, – её голос опять был ласковым, как в обращении с ребёнком, – так дальше не пойдёт. Давай объяснимся… Ты опять боишься. Успокойся: ты же видишь, я тебя насильно никуда не тащу. Между нами необходимо доверие. Согласен?
– Согласен.
– Прекрасно! – она повернулась к нему.
– Тогда дай ответ на простой вопрос: чего тебе от меня надо?
– Сам не догадываешься?
– Потому и спрашиваю, что догадываюсь… Пасёшь ты меня, как скотину, конец которой предрешён, и которую на бойне уже дожидается палач!
Резко, как от хлёсткой пощёчины, её голова отвернулась в сторону.
– Тебе-таки мало возможности, – проговорила она с нескрываемой досадой, – взахлёб упиваться смешением пяти никудышных человеческих чувств. Совсем хочешь избавиться от моей опеки, – она вновь повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза. – Не выйдет! Повторяю тебе: никуда ты от меня не денешься!
Наблюдая его смятение, она пожалела о том, что позволила короткой вспышке негодования вырваться наружу, и тут же смягчила тон:
– Мы теперь всё время будем вместе. А почему бы и нет? Чем тебя это не устраивает?
– Я не понимаю твоих поступков. Ты не сделала того, с чем пришла. Я несказанно рад.
Но почему бы тебе меня не оставить? Теперь это было бы логично и… – он запнулся, – великодушно.
– Не сбивайся на лесть, она не даст тебе опоры. Почему я не оставляю тебя? Да мало ли? Ну, скажем, ты мне нравишься.
Он глянул на неё озадаченно:
– Как это?
– Как обычно. Что, мужчина не может нравиться женщине?
– Так нельзя, – выдохнул он, как будто услышал вещь совершенно невозможную, и далее говорил не сдерживаясь, в стремлении скорее высказать всё до конца. – Я действительно боюсь, когда ты меня куда-то приглашаешь. Человек один раз может пережить такой страх, но не постоянно.
– Через какое-то время человек привыкает к страху смерти и перестаёт его замечать, если смерть всегда рядом.
– Или сходит с ума. В компании с тобой я не переживу ожидания завершающего акта «смертельного кордебалета».
– Вот как! Забавно! Я имею в виду – действительно забавно было бы посмотреть, как это у тебя получится без моей помощи.
– Шутка мне не кажется уместной! Ты не уходишь, так скажи, когда ты это сделаешь, назначь время. Хоть его я проживу спокойно.
– А потом?
– Потом будь, что будет.
– Я лучше знаю людей. Гуманность при исполнении смертного приговора во многих странах заключается в том, что приговорённому до последнего момента не сообщают о времени казни. И наоборот, там, где практикуется система изощрённых методов наказания, смертнику заранее говорят и впоследствии ежедневно напоминают об этой дате. Назначь я срок, ты уже не сможешь жить спокойно. Будешь отсчитывать дни, часы и минуты и вконец испортишь себе существование. Ну-ка, припомни, как ты меня встретил, когда я сообщила, что время твоё на исходе.
– Вот тогда и нужно было делать всё до конца и без разговоров.
– Там ты придерживался другого мнения.
– А тебе не надо было меня слушать!
– Опять я виновата…
– Да не могу я так, пойми! Или уйди, или назначь время. Я больше ничего у тебя не попрошу и к тому времени постараюсь быть готовым.
– Как пионер…
– Что? А! Ну, хватит, может, насмешек!? Просто назови срок!
– Что срок… Твой срок истёк три часа назад.
– Но сейчас я жив!?
– Несомненно, но живёшь за счёт моего времени. Впрочем, это не важно. Меня не надо долго уговаривать, – она, демонстрируя гибкость тела, с удовольствием потянулась, – если ты настаиваешь, можешь получить меня прямо сейчас; или давай вернёмся в палату, и я,
как ты выражаешься, «сделаю это» там… Молчишь?
«А что тут говорить-то? – подумал он. – То приковывает к себе, как каторжника к тачке, то шантажирует, как последняя…»
– Опять оскорбляешь… – она произнесла это с горькой обидой одиночки, которой даже некому пожаловаться, и столько было человеческого в интонации, что инстинкт самосохранения неожиданно ему изменил. Он вдруг почувствовал себя виноватым, хотелось защитить её, но от кого, или чего?
– Я не хотел тебя обидеть! Ну, прости,.. пожалуйста.
Она ответила светлой улыбкой:
– Ничего, это лишь мысли, а ну их… – выдерживая паузу, плавно шагнула ближе и встала на расстоянии вытянутой руки. Лицо её стало серьёзным, не отрываясь, она смотрела ему прямо в глаза.
– Так чего же ты хочешь? Гордость не позволяет поступиться достоинством, независимостью и пребывать в роли пожизненного должника, но не хватает смелости переступить рубеж наличного бытия. Ты не мужчина, извини – возвращаю камушек, брошенный в мой огород; но ты будешь мужчиной, ради этого я очень постараюсь.
Оставь, наконец, свою подозрительность: поводов верить мне у тебя предостаточно. Перестань бояться и в каждой моей фразе искать какой-то подвох. Я обещаю, что не уведу тебя, пока в тебе будет оставаться хоть капелька протеста, нет – даже просто нежелания. Таким образом, ты сам назначишь себе срок, и не словами, повинуясь краткому порыву, а по велению души.
Такое условие, мне кажется, должно тебя устроить.
– А если ты никогда не дождёшься моего согласия, тем более – истинного? Что будем делать?
– Значит, ты никогда не умрёшь. Но должна тебя разочаровать: люди не способны существовать вечно, в конце концов они устают от жизни. Одни не могут за ней угнаться и, как загнанные лошади, сломленные хворями и недугами, сходят с круга, или, если угодно, с её вечной спирали; другие в принципе поняли устройство этой спирали, а, стало быть, и дальнейший ход событий, и вскоре им до смерти надоедает наблюдать их бесконечное повторение. Я предложила тебе миг блаженства взамен жизненных страданий – это немало, поверь. Ты отказался, потому что ещё не познал жизни и не пресытился ею. Я помогу тебе обрести жизненный опыт, который покроет с избытком не один десяток человеческих жизней, и обширные знания: те, которые человечество утратило навсегда, и те, которые ему ещё предстоит получить в результате своего развития.
При желании и надлежащем прилежании это даст тебе уникальные возможности.
Ты спрашиваешь, что мы будем делать? – Путешествовать.
Она взяла его за руку.
