Н Люсич "Старая знакомая. Повести и рассказы"

Дома не сиделось, – я поехала по разным делам с той только целью, чтобы походить по снежному городу. В такие дни даже город бывает прекрасен.

В числе прочего, надо было оплатить счет за свет и воду. Инстанция, называемая ЛЭСК – наш монопольный поставщик электроэнергии. Офис ЛЭСКа соответствует всем современным требованиям присутственных мест – большой зал, электронная очередь, оранжевые диваны, девушки с корпоративными платочками на шее и охранник, – невысокий худенький мужчина лет пятидесяти, светловолосый и доброжелательный, в черной форме с надписью «Охрана». Не зная, чем заняться, он медленно ходит взад-вперед от окна номер один до тумбы выдачи билетов. Сразу видно, что должность не обязывает его быть громилой, просто есть такая штатная единица. Вдруг я узнала в нем того портного, с которым раньше мы работали в соседних мастерских.

Еще год назад Александр Иванович арендовал небольшую комнату под ателье, где вместе с женой и двумя наемными швеями выполнял заказы по пошиву одежды. Помнится, однажды в общем коридоре я стала свидетелем того, как он подгонял пиджак по фигуре округлого кучерявого дяденьки. С булавками в углу рта и сантиметром на плече, Александр Иванович олицетворял образ настоящего портного из детской книжки. Когда я шла по коридору обратно, Александра Ивановича уже не было – он ушел с пиджаком к швейной машинке, а дяденька, переполняемый чувствами, обратился ко мне:

– Представляете, это последний мужской портной в городе! Кроме него, некому и костюм пошить!

Я улыбнулась в ответ и кивнула головой в знак уважения.

Прошел год – другой; ателье сначала переехало в меньшую комнату ради экономии, а потом и вовсе перестало существовать.

Мой бывший сосед Александр Иванович устроился работать охранником в тот самый ЛЭСК, а его жена ушла шить праздничное облачение для епархии. Оказалось, что есть еще небольшая ниша, которую еще не занял вездесущий китайский бизнес, готовый обеспечивать одеждой весь мир.

Я сидела на корпоративном диване с талоном в руках и поглядывала на последнего портного нашего города, ставшего охранником оранжевых диванов. Вот он стоит или ходит из угла в угол день за днем, забывая свое умение и теряя навык. По-моему, это трудно – весь день ничего не делать, но за это ему платят зарплату.

Целительница

Баба Тося жила в Горячеводске, южном городке, населенном представителями самых разных национальностей. Кроме русских семей, здесь жили армяне, азербайджанцы и кабардинцы, но ее соседями по двору были цыгане.

У цыганской жизни свой уклад, – они селятся целыми кланами в больших домах, покупают одинаковую одежду всем женщинам своей семьи и готовят еду сразу на весь табор. Мужчины зарабатывают продажей конопли и мака по своим цыганским каналам, торгуют ворованными машинами и часто сидят по тюрьмам. Цыганки с началом лета уезжают продавать поддельный мед, который варят из сахара в течение короткой зимы. Полгода за детьми присматривает одна из родственниц, которую вовремя не выдали замуж, и теперь ей приходится быть мамкой всему подрастающему поколению многочисленной семьи. Детей учат в местной школе, но только до четвертого класса, чтобы они умели считать деньги и расписываться, а остальную науку считают излишней. По поликлиникам цыгане ходить не любят, хотя также болеют, как и все остальные люди.

В роли врача баба Тося оказалась совершенно случайно, поскольку она не имела никаких познаний по этой части, и особого призвания тоже. Ее целительство началось с одного случая, когда шустрый цыганенок Ромка упал с велосипеда, пытаясь перепрыгнуть на нем через канаву, и баба Тося взялась помочь смазать йодом ссадины и синяки, потому что худющей визгливой Каринке, присматривающей за десятком племянников, он не давался. Когда Ромка был полностью обработан, йодовую сетку нанесли на большую шишку за ухом у деда Богдана, а также помазали все болячки у детей, прибежавших посмотреть на лечение.

С тех пор так и повелось. Если соседи нуждались в медицинской помощи, то тяжелая баба Тося, кряхтя, брала свой волшебный пузырек, вату и спички, и со знанием дела шла лечить цыган.

Йодовая сетка помогала от бронхита и вывиха, от непонятной сыпи, шишек и синяков, а от любых ранок – сам Бог велел. Со временем баба Тося обрела статус знахарки, и одно только появление ее внушительной фигуры говорило о том, что помощь пришла, и скоро все наладится.

Сама целительница в лечении своем никогда не сомневалась, потому что была твердо уверена, что люди не болеют такими болезнями, которых нельзя вылечить йодом и добрым словом.

Ноев ковчег

Дед Юра и его внук Сева сидели за кухонным столом и занимались каждый своим делом – старший подтачивал напильником прокладку для машины, а младший играл с космическим кораблем, у которого открывалась дверца, и туда помещались солдатики и космонавты. Сева был молчаливым ребенком, и умел слушать, поэтому дедушка всегда ему что-то рассказывал. Сказок он не знал, поэтому вспоминал разные истории из жизни или просто озвучивал вслух мысли, приходившие в голову.

– Твой корабль похож на ковчег, если его на бок положить. Знаешь, что такое ковчег? Это большая крытая лодка. Есть такая история, что древний предок по имени Ной, предвидя всемирный потоп, взял каждой твари по паре, посадил их в огромную лодку и вместе со всеми этими животными пережил потоп, плавая по воде. Потом остальные люди утонули, а Ной заселил землю снова, и каждая пара животных размножилась, распространяя свой вид по земле.

– А зачем по паре? – спросил Сева машинально.

– Так было надо, – ответил дед Юра и на некоторое время задумался, – знаешь, Сева, это очень интересный вопрос. Почему так устроено, что у потомства должно быть два родителя? Так ведь происходит в большинстве видов. Даже деревья, и те двуполые! Все эти пестики и тычинки… Почему нельзя было сделать так, чтобы дети просто отпочковывались от родителя по весне или когда он наесться как следует? Тут какая-то тайна, я подумаю над этим, но едва ли эта загадка мне по зубам. Вот что интересно, – все люди знают про Ноя и великий потоп, и эта история с ковчегом во времена моей молодости подвергалась разным насмешкам. Например, зачем он собрал скорпионов, мышей или навозных жуков, ведь в новый мир их можно было просто не брать? Как он смог всех отловить, и чем кормил животных в течение того года, пока они плавали в закрытой лодке? Но, знаешь, сейчас мне кажется, что все там верно описано, только в словах, понятных древним людям. Эта была просто притча того времени, чтобы доступно объяснить то, что произошло. И потоп этот, тоже, как мне кажется, был не настоящим, а скорее метафорическим. Просто однажды что-то истребило всю жизнь на Земле, и она была заселена заново из ковчега. И вовсе это не лодка, а что-то наподобие космической станции с набором генетического материала внутри. Когда на Земле не осталось почти ничего живого, эта станция расконсервировала образцы и заново заселила Землю. Вот что я думаю.

Под непонятные речи деда Сава уже три раза победил армию врага, и не услышал почти ничего, кроме знакомого слова.

– Консервы? – оживился он, – а какие – сгущенка?

– Нет, другие, с семенами, с насекомыми, с бактериями. Я так думаю, там были почти все виды животных и птиц, которые живут сейчас на Земле, ну, кроме тех, что не выжили. Вот подумай, разве может инфузория-туфелька долго-долго плавать, пока не превратится в рыбу? И, если она все же превратится в рыбу, то уже не должно больше остаться туфелек – все стали бы рыбами, из рыб – ящерицами, а из ящериц – собаками. И так далее. Если придерживаться утверждения, что человек – венец творенья, то никого бы и не осталось на земле, кроме него – все живое постепенно эволюционировало бы в человека. Но это не так! Даже инфузория-туфелька пожелала остаться собой, не превращаясь ни в кого.

– Туфелька, как в той сказке, где ее потеряла принцесса?

– Нет, это – про Золушку, а я говорю про теорию Дарвина.

– Понятно. Я хочу сгущенного молока!

– Подожди, послушай. Я думаю, что его теория эволюции, это, скорее, систематизация биологических видов по сложности, то же самое, что таблица Менделеева в химии. Так – да, тут я не спорю. Но говорить о том, что из простейших развились другие виды, это то же самое, что утверждать, что водород был прародителем гелия, а через миллион лет гелий стал литием… Все-все, сейчас будет тебе молоко.

Дед Юра встал из-за стола и направился к холодильнику.

– Покажу тебе потом в атласе папоротник, – всегда им восхищался! Кусты папоротника росли у нас в палисаднике, когда я был маленьким. Представляешь, этому растению более 400 миллионов лет! Что до меня, так это и представить невозможно! Папоротник еще динозавры ели, и вот, пожалуйста, – растет у нас в палисаднике! Почему он не эволюционировал в баобаб? И размножается спорами, древним способом, который сейчас у растений не в моде. Знаешь почему? Потому что вид остается видом, – не получится из папоротника ничего другого. Только они, видимо, более раннего посева, чем последняя высадка биоматериала на нашей планете… Одно слово, допотопные!

Сева пил молоко и думал, какой же древний у него дед, – миллион лет живет с папоротниками в палисаднике, и помнит, как его динозавры ели.

Яблоки

Раиса Ивановна, давняя бабушкина подружка, как-то раз по осени пригласила нас с мамой на свою дачу. Она сетовала на то, что «яблок дюжа много энтим годом, и нет уж сил их убирать, все закромя переполнены». Не зная, что именно она называет словом «закромя», мне привиделся некий деревянный сарай, пронизанный тонкими лучиками света, падающего сквозь щели досок. Представилось, как там стоят ящики с яблоками, переложенные свежей стружкой и благоухающие ароматом поздней антоновки. По приезду выяснилось, что «закромя», это две компостные ямы, в которые Раиса Ивановна выбрасывает падалицу. Дело в том, что она не ест яблок. По деревенскому обычаю Раиса Ивановна всю жизнь воздерживалась от яблок до Яблочного спаса, а потом перестала их есть вовсе, и на данный момент ее задача состояла в том, чтобы просто наводить порядок под деревьями. Каждую осень она сгнаивала весь урожай, не видя в яблоках ничего, кроме лишней заботы.

Мы с мамой пообещали приехать, набрать себе пару ведер и помочь убрать падалицу.

Дача Раисы Ивановны находится недалеко от нас, – не доезжая до окружной дороги, надо свернуть влево на узкую разбитую колею, ведущую в садоводчество «Цементник». Там, по улице Вишневая, за старым забором из штакетника, стоит маленький выцветший домик номер 1129, это и есть та самая дача.

Сад Раисы Ивановны ее такой же старый, как она сама, но никто из детей и внуков не желает заботиться об этом клочке земли. Раньше иметь небольшой участок для земледелия было просто необходимо. Там выращивали огурцы и помидоры, картошку и капусту, лук и морковь. До следующего урожая семья ела то, что вырастила за лето, к тому же выходные дни были заняты полезным трудом на свежем воздухе, – вроде бы, и отдых, но, это как посмотреть.

Кроме того, урожай надо было сохранить. Помидоры и огурцы солили или мариновали в трехлитровых банках. Из клубники, малины, вишни и смородины варили компоты и варенья, которые тоже были востребованы зимой за неимением других сладостей. Этим хозяйки обычно занимались по вечерам, захватывая часть ночи, так как перемыть стеклянную тару и овощи, накипятить воды для двух повторных заливок, укупорить и отправить в подвал – это не быстрая и нелегкая работа, учитывая августовскую духоту и жар кипятка. В те годы казалось, что жизнь может быть только такой, – картошка в подвале, огурцы с помидорами на полках, варенья в ряд, значит, перезимуем. Сейчас нужда в натуральном хозяйстве отпала, и на свои «шесть соток» с будками из картона хотят только пенсионеры, привыкшие к грядкам и тяпкам, а большая часть садовых участков заброшена за ненадобностью.

Старые сады теснятся вокруг города, охватывая его почти со всех сторон. Если посмотреть по карте, то садоводческие товарищества занимают едва ли не большую территорию, чем жилая часть города. Дачи образуют свое полудикое зеленое царство с множеством узких улочек, по которым где-то можно проехать на машине, а где-то и нет. Осенью здесь все оплетено девичьим виноградом – обычным спутником заброшенных мест. В конце сентября виноград становится темно-красным, бурым, бордовым. Это цветовое симфоническое форте, несвойственное нашей средней полосе, напоминает мне, то ли европейские средневековые замки, то ли древнегреческий лабиринт с Минотавром. Кто-то неместный, со стороны, наверное, спросил бы, почему все заброшено, и куда делись люди, строившие эти домики и сажавшие деревья? Но, даже зная правильный ответ на этот вопрос, все равно удивляешься пустым садам и понимаешь, что налицо окончание целой эпохи частного земледелия.

Мы приехали через день после приглашения, в половине девятого утра. Ночной холод еще держался в тени, но солнце уже пробивалось сквозь кроны деревьев и прогревало открытые места мягким теплым светом. Пахло падалицей, сыростью и свежим луком. Вокруг стояла та особая холодная тишина, которая обычно свойственна осеннему лесу.

Калитка оказалась закрыта изнутри на замок, и мы с мамой некоторое время по очереди кричали, пытаясь обратить на себя внимание. Наконец, Раиса Ивановна нас заметила, воткнула лопату в землю и направилась к нам.

– Иду, иду, – приговаривала она по ходу, – я ведь слышу-то плохо, а закрываюсь всегда, потому, что страшно тут одной.

Раиса Ивановна казалась очень маленькой в своем старом блеклом плаще, застегнутым на все пуговицы, и с синим шерстяным платком на голове, повязанным по старинке, с узлом под подбородком, однако она двигалась достаточно бодро для своего возраста.

Раиса Ивановна еще в молодости приехала из деревни, работала на заводе, растила пятерых детей. Сейчас ей уже за восемьдесят лет, у нее есть и внуки, и правнуки. Раньше она часто приходила к нам в гости и помогала бабушке в разных житейских делах – закваске капусты, пересадке клубники или уборке картофеля. Она всегда была за общим столом в числе приглашенных по случаю дня рожденья, Пасхи или Международного женского дня, но это было давно.

Когда бабушка умерла, Раиса Ивановна помогала нам с похоронами, в результате чего мы узнали много нового про этот обряд. Она говорила, что покойник должен быть обязательно в рубахе с длинными рукавами, чтобы отмахиваться ими он огненного пламени, что на помин нужно раздавать только ложки, потому что, если этого не сделать, то, переплывая реку, ему будет нечем грести. Кроме того, ложки обязательны для какого-то загробного сидения вокруг большого котла, в котором находится еда, а ложка должна быть у каждого своя. Тут же выяснилась история про яблоки, – если начать их есть до Яблочного спаса, то на том свете Иисус не угостит яблочком твоих детей. Было что-то еще про проводы души поутру и другие ритуальные премудрости, но я уже забыла. Присказки Раисы Ивановны были похожи на старые народные поверья, хитро сплетенные с православными обычаями. Кто и когда говорил ей эти вещи, Раиса Ивановна не помнила, утверждая, что это знают все. Загробный мир был для нее также прост и понятен, как обычная жизнь, их соединяла только цепь правильных обрядов.

Раиса Ивановна заходит к нам по старой памяти и сейчас, принося скромные подарки с огорода – урожай маленьких вилков капусты, полведерка местных абрикосов или корзиночку мелкого лука. Работает она на огороде с весны до осени, и все делает правильно, как научилась еще в молодости, но труды ее вознаграждаются очень скромным урожаем. Все родится мелкое, до смешного, не смотря на прополку и полив. Может, она берет не те семена, или почву не удобряет, или еще чего-то не понимает уже с возрастом.

– Что ты стоишь? – этим риторическим вопросом мама вернула меня в настоящее и сунула в руки ведро. Я огляделась по сторонам и, наконец, увидела яблони, из-за которых мы сюда приехали.

На даче Раисы Ивановны росло несколько старых, уже не раз опиленных деревьев. Справа у забора доживал свой век «белый налив». Эти бледно-желтые яблоки я помню с детства. Они не сочные, не сладкие и не кислые, мякоть крупянистая, чем-то напоминает перезревшие бананы. Рядом с «белым наливом» рос «штрифель», осенний полосатый сорт, очень распространенный в нашей полосе. Над крышей домика раскинулись ветки мелкой осыпной «грушовки», а в дальнем углу сада виднелась «антоновка», зеленая и твердая, готовая висеть на ветвях до самых морозов. Недалеко от нее росло дерево какой-то зимней породы, немного вытянутой формы с румяными розовыми бочками, может быть, «северный синап».

Но самая большая яблоня, «бельфлер», стояла особняком, и она была лучше всех. Это мощное плодовое дерево напоминало дуб. У дерева был крепкий ствол и высокая ровная крона, под его ветвями можно поставить длинные столы и справлять свадьбу. Под яблоней лежал пестрый плодово-лиственный ковер сказочной красоты, но основная часть урожая еще висела на ветках. Посмотришь вверх, а там – солнце, оно пробивается между листьев и ветвей, просвечивает сквозь яблоки, делая их полупрозрачными. Правда, до яблок не достать ни палкой, ни с лестницы, остается только ждать, когда они упадут.

Не знаю, почему это случилось именно сейчас, но впервые в жизни простое вездесущее яблоко вдруг предстало для меня как райский плод, и восхитило до глубины души. Через этот восторг я как будто узнала всю суть яблони, поняла и влюбилась. Яблоки – это дар Божий! Их изобилие подобно источнику, где вода течет, не переставая и не кончаясь, ее не надо экономить, за нее не надо платить – она даром. Также и яблоки – их больше, чем нужно, больше, чем можно съесть или заготовить на зиму, ими можно только делиться, раздаривать всем вокруг, и их не станет от этого меньше. Такова природа истинного дара.

Мама собирает падалицу с земли, а я хожу с длинной палкой, к концу которой привязана консервная банка с разрезом, стараясь снять, хоть некоторые, не разбивая.

– Возьмите грабли, – кричит Раиса Ивановна, – я их вот так сбиваю, – и пытается ударить граблями по веткам.

– Раиса Ивановна, не надо.

Не зная, чем еще нам помочь, она бросает грабли и опять возвращается к своей борозде.

Мы собираем яблоки в маленькие ящики, в ведра, в пакеты. Оставить их гнить под деревом не представляется возможным. Собрав бельфлер, переходим к белому наливу, потом к грушовке.

– Мама, что мы делать с ними будем?

– Повидла наварим.

– Так их чистить надо будет целую неделю!

– Ну, ничего, мы вдвоем справимся, да они еще полежат. Угостим соседей, тете Вале отвезем. Еще насушим на зиму, будем компот варить, уксус сделаем. Знаешь, какой он полезный?

Я все гляжу на ветви, склонившиеся под тяжестью урожая, и причитаю:

– И как же вас много! Какая красота! Какое богатство!

– Что-нибудь придумаем, – приговаривает мама, – не пропадет.

Раиса Ивановна принесла показать картошку, какую она накопала:

– Ну, что это за урожай? Горох какой-то. Целое ведро гороха. Вам не надо?

– Нет, спасибо, нам бы с яблоками справиться.

Она подняла голову вверх, оглядела грушовку и вздохнула:

– Куды ж их девать? Своим говорю – приезжайтя, а они – нам не надо. Закромя разваливаются, уж и класть некуда.

– Мы отвезем гнилые на помойку, отвезем, не волнуйтесь.

Дело дошло до Антоновки. Она будет лежать до весны, если снять аккуратно, не ударяя. Я цепляю яблоки консервной банкой на длинной палке, наклоняю в руки маме, а она складывает их в ящик. Но Антоновка крепко держится на ветвях, одно снимаешь – два других падают. Раисе Ивановне это не нравится. Она подбирает упавшие яблоки с земли и бросает их в компостную яму.

Мое восхищение, мамина хозяйственность и наша активная деятельность вокруг этого изобилия неожиданно меняет отношение хозяйки к своему урожаю. Она сердится, и говорит:

– Не надо их ентой палкой, пущай еще повисять, – берет лопату и уходит дальше копать свой горох.

Мы загружаем полную машину яблок, и, сказав «спасибо», уезжаем домой в некотором недоумении.

Восковая птица

В начале девяностых годов вместе с новыми сортами цветов и с доселе невиданными породами собак к нам пришли новые зарубежные фильмы. В полуподвальных помещениях жилых домов стали открываться видеосалоны, и, судя по сеансам, стало сразу отчетливо видно, что, не смотря на количество, их разнообразие не так уж и велико: в 17:00 – боевики, в 19:00 – ужасы, в 21:00 – эротика. Все три разновидности жанра были в новинку, и мы ходили на все подряд, было бы свободное время.

Первые просмотры фильмов ужасов вызывали настоящий страх, тем более, что транслировались они в темноте на обычном телевизоре, висящем под низким подвальным потолком с видеокассет очень плохого качества. Картинка на экране рябила красно-зелеными цветами, звук трещал, а пиратские переводы накладывались искаженным голосом поверх звуков самого фильма. Пытаясь продраться сквозь посторонние шумы и рябящее изображение, все напряженно вглядывались в экран, боясь пошевелиться. Если кто-то случайно громыхал стулом, остальные невольно подскакивали от царившего в воздухе напряжения.

Как-то раз мы сидели на одном из таких показов, и фильм уже подходил к концу. Главный герой, отстреливающийся от нечистой силы внутри полуразрушенного дома, вдруг увидел в окне красивую женщину с длинными распущенными волосами и обнаженной грудью. После этого камера стала отъезжать, и обнаружилось, что нижняя часть тела у нее с птичьими лапами и когтями, как у орла. Наверное, при других обстоятельствах, эта сцена не произвела бы на меня такого впечатления, но тут я вздрогнула. Женщина- птица раскрыла крылья и полетела нападать на героя, и на меня, соответственно.

После сеанса осталось неприятное чувство, но это обычное явление после просмотра фильма ужасов. Сцена из кино забылась через неделю, однако спустя месяц-другой, стало понятно, что что-то произошло. Я стала плохо спать, вздрагивала, все время чего-то боялась, пропал аппетит, и, вообще, было такое ощущение, что внутри что-то сломалось.

–Тебе надо к бабушке сходить, – сказала мама в ответ на мои невнятные жалобы.

– К какой бабушке?

– К хорошей. Я спрошу у соседки. Знаешь, говорят, как к бабушке сводили?

Я слышала это выражение, но не думала, что оно на самом деле может означать какую-то конкретную бабушку. Между тем, соседка дала адрес женщины, занимающейся снятием сглаза или чем-то в этом роде. Не какую-нибудь колдунью или ведьму, а просто бабку, практикующую старинные деревенские ритуалы, к которым относятся заговаривание пупка у младенцев, излечение заикания при помощи манипуляций с ножницами, а также чтение молитв на снятие испуга.

Жила она недалеко, в обычном панельном доме на третьем этаже и не была такой уж старой. «Сейчас мы все сделаем», – сказала она, не дослушав мои страдания до конца. Видимо, причин, которые могут испортить внутренне состояние человека, не так уж много, как и разновидностей фильмов. Она нагрела на плите кружку с воском, посадила меня на порог между ванной и коридором, и, держа над головой ковш с водой, и что-то при этом шепча, вылила в него расплавленный воск. Попав в холодную воду, воск тут же застыл, она аккуратно вытащила его из воды и показала мне.

– Узнаешь?

Воск вылился в форме той женщины-птицы, о которой я уже успела забыть.

Знахарка тут же смяла воск в руке и сказала, что это все. Я заплатила небольшую сумму денег, которую сказала соседка, и ушла.

После этого мои недомогания исчезли, как не бывало. Испуг, вытянутый из моей головы таким странным образом, перестал меня портить.