Голос Дерека пробился сквозь замутненное сознание:
– Не пыхти, дай послушать.
Тони зажал виски, пытаясь справиться с головокружением. Капитан приложил палец к губам. Тишину утра разрывал голос из динамика на ближайшем столбе.
«Манхэттен – капут! Микки Маус – капут! Немецкое командование призывает сложить оружие и прекратить бессмысленное кровопролитие».
– Во дает! – усмехнулся капитан. – Почти без акцента.
Прислушавшись, Тони спросил:
– Кто это?
– Штандартенфюрер Хайльман из 4-го парашютного. Наш добрый друг и агитатор.
Тони подавлено вздохнул: «Пусть лучше над полем боя звучит голос врага, чем выстрелы».
Едва он об этом подумал, как тут же раздался взрыв. Затем еще один. Началась стрельба. Винтовочные щелчки перемежались пулеметными трелями.
Адамсон не шелохнулся, и Тони понял, что бой в отдалении. Их это не касается. Однако взгляд то и дело впивался в оставленную позади дверь, не крадется ли кто?
За шиворот скользнула противная капля. Пальцы мелко задрожали, а вслед за ними – стеклянные осколки на полу.
– Тигр, – сказал командир одними губами, хотя, может, и вслух, не разобрать.
Тони потер заложенные уши. Действительно, из выбитых окон доносился скрип гусеничных траков и рев мотора. А говорят, у гансов плохо с горючим.
Канонада стихла так же резко, как и началась. Оказалось, все это время над полем боя продолжал звучать голос штандартенфюрера. Ему-то уж точно ничего не угрожало…
«Манхэттен – капут! Микки Маус – капут!»
Интересно, чья взяла?
Тони посмотрел в бинокль. Из окрестных домов уцелела только треть, остальные были окутаны пылью. Одну из трехэтажек перекосило, ее каркас держался на честном слове. Раздался истошный вопль: в окне кричала женщина. Вдруг ее жилище заскрипело, руины пришли в движение. Единственная стена оперлась о соседнее здание и, кренясь все сильнее, рассыпалась в прах. Дом зарылся в землю, взметнув к небу густое облако. Нависла тишина. Больше никто не кричал.
Тони вскочил и бросился к двери, уже понимая бессмысленность своих действий. Капитан ловко подсек новобранца. Тот упал, клацнув челюстью.
– Ты чего, Дерек?
Адамсон отправил на пол очередной плевок.
– Там некому помогать… Подбери сопли! Это война. Вбей уже в голову…
Тони сел, привалившись к стене. На ней лопнула и посыпалась штукатурка. Он поднял голову. Слезящиеся глаза зло смотрели в потолок.
– Они это заслужили, – заметил Дерек со злостью.
– Кто?
– Местные подстилки. Когда пришли немцы, они гроздьями свешивались из окон, несли цветы и бросались на шею.
«Ты-то откуда знаешь!» – мысленно возразил Тони и вздохнул.
Лицо капитана стало каменным. Он сказал глухо, словно из-под земли:
– Чувства – для слюнтяев. Нужно просто делать свою работу. Вот и все.
Тони хотел было задать вопрос, но, уловив настроение командира, закрыл рот. Кажется, тот поделился наболевшим.
– Ну? Что хотел спросить?
– Дерек, ты… счастлив служить дяде Сэму?
– Да.
– А что делал до войны?
Адамсон прильнул к оптическому прицелу и хмыкнул:
– Был еще счастливее. Не забывай про бинокль.
Не прошло и четверти часа, когда Дерек присвистнул. Винтовка в его руках азартно лязгнула затвором.
– На три часа, парень.
По узкой неглубокой канаве полз, волоча на спине огромную катушку, долговязый ганс. На каске сверкала какая-то клякса, на лбу – капельки пота. Глаза смотрели с прищуром. Солдат явно что-то искал.
Капитан улыбнулся и весело спросил:
– Видал пятно у него на башке?
– Да, сэр.
– До сорок первого вермахт малевал на касках щит с орлом. Теперь его старательно закрашивают. Красноармейцы отбили гансам чувство прекрасного. Мишень, стреляй – не хочу. Сияет, как задница полковника Стоуна.
Тони тихо рассмеялся. Любопытная штука. Здесь, на передовой, ты – царь и бог. Авторитет штабного начальства так низок, что даже пошутить можно. Он не успел стереть улыбку, когда раздался выстрел. От резкого звука заложило уши. В воздухе запахло порохом.
Капитан извлек гильзу и, чтобы не оставлять следов, сунул в карман. Он сплюнул. Убил человека, не испытывая видимых неудобств.
– Все. Точка! А я уж думал, зря корячимся, – выдал он и, заметив взгляд подчиненного, добавил: – Это был ремонтник. Дом рухнул и перебил кабель. Потому наш дорогой штандартенфюрер и заткнулся. Между прочим, ремонтники – хорошая цель. Лучше только пулеметчики или офицеры.
– А снайперы?
– Что снайперы?
– Ну, вражеские.
На лице капитана появилась мрачная улыбка.
– Молись, чтобы увидеть их первым.
Закинув винтовку на плечо, он проверил, чтобы ничего не забыть.
– Правило номер один: после выстрела меняй позицию.
Шмыгнув в соседний дом, снайперы поднялись на чердак, где в черепице зияли огромные дыры. Там, под крышей, нещадно палило, стоял густой запах мочи. Трудно поверить, что еще ночью они стучали зубами от холода. Какие здесь резкие перепады!
– Отличное местечко, Зеленщик. Располагайся. До ночи из города все равно не свалить. И потом, вдруг явится новая цель. Подождем здесь. Никогда не бегай за врагом, автобусом и женщиной, иначе они слишком много о себе возомнят.
***
Улица, что просматривалась с чердака, сохранилась лучше соседней. Сосны-пинии, подъезды с чугунными перильцами, резные ставни. Все это создавало почти идиллическую картину.
Но любоваться архитектурой Тони не стал. Он погрузился в собственные мысли. «Дело», то, что с большой буквы, на поверку вышло не таким уж благородным. Уверенность пошатнулась. А после встречи с Аполлонией он и вовсе размяк. В груди разгорелось иное пламя. Прав капитан, чувства – для слюнтяев. Тони скрипнул зубами. Наговорил черт-те что: класть гансов в два ствола, как индеек, а сам…
Когда потянулись длинные тени, Тони все еще лежал у окна и смотрел в бинокль. Вдруг в дальней подворотне обозначилось движение. Там носился здоровенный лохматый пес.
Судя по отсутствию лапы, зверю крепко досталось. Мины расправляются с жертвами безжалостнее палачей. Из темного угла появилась фигура. Тони так и прилип к биноклю – немецкий офицер! Не человек, а иллюстрация к уставу: гладко выбрит, мундир с иголочки. Лицо свежее, по-мальчишески румяное.
Что он делает? Ест тушенку и кормит пса…
Вот это да!
Тони заколебался. Время уходит. Надо сказать Адамсону. Еще минута – и поздно будет. Но жалко парня… Станет плохой человек делиться с собакой? А может, пусть себе живет? Перед глазами Тони словно замер циферблат, в глазах плыла секундная стрелка.
Черт, черт, черт…
– Цель на два часа, – выпалил он с ненавистью к себе, пальцы на бинокле побелели. – Дерек, стреляй!
– Опля! Славный офицерик.
Капитан вскинул винтовку. Хлоп. Пуля распорола молодому немцу горло, оттуда скользнула струйка крови, выпали куски пережеванного мяса. Пес с визгом метнулся прочь.
Тони дорого бы дал, чтобы ничего этого не видеть. Он вздохнул: в этом подлом ремесле предстоит еще многому научиться.
В голосе капитана послышалась назидательная нотка:
– Убивая ганса, мы ставим точку в его поганой истории. Превращаем ее в длинное тире. А теперь уходим, Зеленщик. Сменим позицию.
Выбравшись из города, снова через коллектор, капитан Адамсон взял курс к лагерю. Тони бросил на город прощальный взгляд и наконец закурил.
Дымок, рожденный на кончике сигареты, пошел кольцами. Но удовольствия не было, в легких будто взорвалась граната.
Ночную тишину нарушил кашель. Его с легкостью перекрыл насмешливый голос капитана:
– Я думал, ты умеешь! Ничего, курево привычки требует.
Затянувшись впервые в жизни, Тони улыбнулся. Но прежде чем он смог что-либо ответить, его вновь скрутило. Сплюнув табачную слюну, потянул из пачки вторую сигарету.
Вдалеке мерцали редкие огоньки Кассино. Теперь они уже не казались такими жуткими.
Еще увидимся, немчура!
Глава четвертая
Канада, горнолыжный курорт «Вистлер», 1959
«Описать рассвет в снежных горах – это все равно, что поймать тень ветра!»
Так однажды сказал… А впрочем, неважно, кто это сказал, главное, что подмечено чертовски верно.
Проснувшись, Чед не сразу смог открыть глаза из-за головной боли и яркого света. Солнце искрилось на снежных шапках. Сумрак уступил место рассвету, что медленно скользил по склонам, превращая горы в раскаленные докрасна угли. Сколько времени прошло с тех пор, как он снова заснул?
По комнате гулял ледяной ветер. Трепал шторы, хлопал открытой форточкой. Чед поежился. Алкоголь делает людей менее чувствительными к холоду. Интересно, понимает это пьянчуга у бара, прежде чем замерзнуть насмерть?
Перед мысленным взором промелькнули заиндевевшие, страдальчески искривленные лица. Фрейзер видел такое наяву. Видел, как кристаллики снега застывают на щеках и усах бомжей. Переливаются с такой же невозмутимой красотой, как на деревьях, карнизах, гирляндах и других неодушевленных предметах.
Впрочем, есть ли у алкашей душа?
Чед взъерошил волосы. Он и сам чувствовал себя почти неодушевленным предметом. Где гарантия, что его дни не окончатся так же?
В ушах стоял гул: кровь неслась по сосудам. На сердце было холодно и тяжело, будто его придавила мороженая туша.
«Я снова потерял контроль», – подумал Чед.
Его мучил озноб и непреодолимое желание выпить. Если как следует проблеваться, станет легче, но для этого надо встать с кровати.
Из-за стены, оклеенной бумажными обоями, послышался скрип. Официант катил по узкому коридору тележку.
Предлагал – нет! – впаривал:
– Завтрак в номер: бекон, сосиски, рыбины. Свежий бекон, сосиски, рыбины…
«Почему рыбины, а не рыба?» – вздохнул Чед и перевернулся на другой бок. Кровать под ним ворчливо скрипнула.
Вообще-то, в номерах есть мини-кухня. Детектив посмотрел в сторону стола, на котором ждал холодный кофе и сандвич, прикрытый салфеткой.
Чед скривил уголок рта. У нормальных людей о завтраке хлопочет жена, а не парниша в белом, мать его, пиджаке.
***
Коди тронул лежащего за плечо и осторожно сжал пальцы. Чед открыл глаза и непонимающе уставился в лицо напарника: неужели он снова задремал? Блант с ехидной улыбкой кивнул на часы.
