Примерно на полпути между Вест-Эггом и Нью-Йорком автомобильное шоссе опасным образом подбирается к железной дороге и идет рядом с ней на протяжении четверти мили, словно хочет обойти стороной заброшенный кусок земли. Это настоящая долина золы и шлака – фантастическая ферма, на которой шлак произрастает, подобно пшенице на гребнях гор и холмов, и раскидывается причудливыми садами; он принимает форму домов с печными трубами, из которых поднимается в небо дым, а если как следует приглядеться, то увидишь и пепельно-серые фигурки человечков, словно тающих в призрачно-мутном тумане. Или вдруг по невидимым рельсам потянется вереница серых вагонов; они остановятся с чудовищным скрипом – и оттуда сразу выбегут шлаковосерые люди с лопатами и поднимут такое густое облако пыли, что и не разобрать, чем они заняты.
Но вот над этой серой землей и клубами мрачной пыли, которые бесконечно перемещаются то туда, то сюда, вы через некоторое время разглядите глаза доктора Т.Дж. Эклберга. Глаза доктора Т.Дж. Эклберга голубые и огромные: не менее ярда в высоту. Они смотрят на вас не с человеческого лица, а просто сквозь огромные желтые очки, которые надеты на несуществующий нос. Должно быть, какой-то фантазер-окулист поставил их здесь для рекламы своей практики в городке Квинс, но потом погряз в бесконечных заботах или переехал куда-то, забыв о своей придумке. А его глаза, слегка потускневшие и выцветшие от солнца и дождя, все так же грустно взирают на мрачный пустырь.
С одной стороны Долина золы и шлака ограничена небольшой грязной речушкой, и, когда разводной мост поднимается, чтобы пропустить баржи, пассажиры ожидающих поездов вынуждены битых полчаса любоваться мрачным пейзажем. Задержка бывает здесь всегда, хотя бы на минуту; она и послужила причиной моего знакомства с любовницей Тома Бьюкенена.
На том, что у него есть любовница, настаивали все, кого он только знал. Они возмущенно рассказывали, что он появляется с ней в модных ресторанах и, оставив ее за столиком, расхаживает по залу, непринужденно болтая со знакомыми. И пусть мне было любопытно на нее посмотреть, я все же не испытывал особого желания с ней знакомиться – однако пришлось. Однажды мы вместе с Томом ехали на поезде в Нью-Йорк, и, когда мы остановились у шлаковых куч, Том вдруг вскочил на ноги и, взяв меня за локоть, в буквальном смысле слова вытолкал из вагона.
– Давай выйдем, – настойчиво сказал он. – Я хочу познакомить тебя с моей девушкой.
Я понял, что он, должно быть, переборщил с выпивкой за обедом и надумал теперь провести день в моем обществе, пусть даже и против моей воли. Наверное, он искренне считал, что в тот воскресный день мне было нечем больше заняться.
Вслед за ним я перебрался через выкрашенное белой краской железнодорожное ограждение, и мы прошагали еще сотню ярдов назад по дороге под пристальным взглядом доктора Эклберга. В поле нашего зрения не было ничего похожего на человеческое жилье, кроме нескольких кирпичных строений, сбившихся тесной кучкой на самом конце пустыря – что-то типа Главной улицы, которая ни с чем не пересекалась и никуда не вела. Одно из трех зданий сдавалось в аренду, в другом был круглосуточный ресторанчик со следами шлаковой пыли повсюду; третье же занимал гараж с вывеской «Ремонт. ДЖОРДЖ Б. УИЛСОН. Продажа и покупка автомобилей». Вслед за Томом я вошел внутрь.
В темном углу бедного, даже убогого помещения притаился полуразвалившийся «форд», других машин здесь не было. Я не успел додумать мысль о том, что этот гараж – всего лишь маскировка, а где-то наверху притаились таинственные роскошные апартаменты, как из двери, за которой скрывалась контора, появился и сам хозяин, вытирая руки о кусок ветоши. Это был рыхлый вялый блондин, весьма бледный, но все же не лишенный привлекательности. При виде нас в его светло-голубых глазах мелькнул лучик надежды.
– Уилсон, старина, привет, – сказал Том, бодро хлопая его по плечу. – Как дела?
– Не могу пожаловаться, – неубедительно ответил Уилсон. – Когда ж вы продадите мне ту машину?
– На следующей неделе. Мой шофер как раз приводит ее в порядок.
– Что-то он медленно работает, ведь так?
– Да нет, – холодно отрезал Том. – Если тебе что-то не нравится, так я лучше тогда продам ее кому-нибудь другому.
– Я вовсе ничего такого не имел в виду, – испуганно пробормотал Уилсон. – Я просто хотел сказать…
Его голос оборвался – Том нетерпеливо огляделся вокруг. В этот момент я услышал шаги на лестнице, и в ту же минуту пышная женская фигура загородила свет, падавший из дверного проема. Женщине было лет тридцать пять, слегка толстовата, но она несла свое чувственное тело так, как это умеют делать некоторые полные женщины. На лице ее, оттененном темно-синим крепдешиновым платьем в горошек, не было ни тени, ни даже слабого проблеска красоты, но зато от всего ее существа так и веяло жизненной энергией, будто в каждой жилке ее тела пылал жаркий огонь.
Она медленно улыбнулась и, пройдя чуть ли не сквозь мужа, словно тот был бесплотной тенью, обменялась рукопожатием с Томом, глядя на него сияющими глазами. Затем она облизнула губы и, не поворачивая головы, сказала мужу тихим хрипловатым голосом:
– Давай-ка принеси стулья, чтобы люди могли сесть.
– О, конечно, – поспешно согласился Уилсон и торопливо бросился к своей конторке, сразу же растворившись на светлом фоне бетонной стены. Серая шлаковая пыль запорошила его темный костюм и белесые волосы; похоже, она лежала на всем и всех, кроме женщины, что сейчас придвинулась поближе к Тому.
– Хочу тебя видеть, – настойчиво произнес Том. – Садись в следующий поезд.
– Хорошо.
– Встретимся у газетного киоска, что на нижнем этаже.
Она кивнула и отпрянула от него как раз в тот момент, когда Джордж Уилсон появился в дверях кабинета с двумя стульями в руках.
Отойдя от дома, чтобы нас не было видно, мы подождали ее на шоссе. Оставалось всего несколько дней до Четвертого июля, и пропылившийся тощий мальчишка-итальянец с серым лицом раскладывал вдоль железнодорожного полотна сигнальные петарды.
– Жуткое местечко, верно? – заметил Том, бросив хмурый взгляд на доктора Эклберга.
– Ужасное.
– Потому она и радуется, что можно иной раз отсюда уехать.
– А муж не возражает?
– Уилсон? Он думает, что она едет повидать свою сестру в Нью-Йорке. Он так туп, что вряд ли вообще что-то соображает.
Вот так Том Бьюкенен, его любовница и я вместе отправились в Нью-Йорк – ну, вообще-то не совсем вместе, поскольку миссис Уилсон ехала в другом вагоне. Видно, на сей раз Том решил поберечь чувства тех добропорядочных жителей Вэст-Эгга, которые могли оказаться в нашем поезде.
К моменту встречи с Томом на нью-йоркском вокзале она переоделась, сменив свое платье на коричневое обтягивающее муслиновое, туго натянувшееся на ее довольно широких бедрах. В киоске она купила номер «Таун Тэттл» и какой-то кинематографический журнал, а в аптеке на станции – кольдкрем и маленький флакончик духов. Наверху, в гулком полумраке крытой стоянки такси, она пропустила четыре машины, прежде чем выбрала новенький автомобиль цвета лаванды с серой обшивкой салона, и именно в ней мы выскользнули из здания вокзала на залитую солнцем улицу. Но она сразу же резко отвернулась от окна и наклонилась вперед, постукивая пальцами по переднему стеклу.
– Хочу такую собаку, – важно сказала она. – Хочу собаку в нашу квартиру. Это так мило.
Сдав назад, мы подъехали к седому старику, до нелепости похожему на Джона Д. Рокфеллера. В корзинке, болтавшейся у него на шее, копошилась дюжина только что родившихся щенков неопределенного происхождения.
– Это что за порода? – живенько поинтересовалась миссис Уилсон, когда мужчина приблизился к окну такси.
– Тут всякие есть. Вам какую надо, мадам?
– Мне бы хотелось полицейскую овчарку. Мне кажется, таких у вас нет?
Старик с сомнением заглянул в корзину, затем запустил туда руку и выудил одного извивающегося щенка, держа его за загривок.
– Это не овчарка, – сказал Том.
– Да, наверное, не совсем овчарка, – разочарованно протянул мужчина. – Больше похож на эрделя. – Он провел рукой по коричневой, словно бобриковой, спинке щенка. – А вы на шерсть посмотрите. Какая шерсть! Уж такая собака никогда не простудится.
– Какая лапочка! – восторженно вскричала миссис Уилсон. – Сколько вы хотите за него?
– За этого? – Мужчина и сам полюбовался на щенка. – Эта собака будет стоить вам десять долларов.
Эрдель (несомненно, какой-то эрдельтерьер числился среди его предков, несмотря на подозрительно белые лапы) перешел в другие руки и устроился на коленях у миссис Уилсон, которая с восторгом гладила его по устойчивой к любой погоде шерстке.
– Это мальчик или девочка? – деликатно поинтересовалась она.
– Эта собака? Это мальчик.
– Да сука это, – решительно возразил Том. – Возьмите ваши деньги. Можете купить на них еще десяток собак.
Мы ехали по Пятой авеню в такой теплый и нежный, почти пасторально-идиллический летний воскресный день, что я не удивился бы, если бы увидел за углом стадо белых овец.
– Стойте, – сказал я. – Здесь я должен вас покинуть.
– Нет-нет, – тут же запротестовал Том. – Миртл обидится, если ты не зайдешь в дом. Так ведь, Миртл?
– Пойдемте с нами, – попросила она. – Я позвоню своей сестре Кэтрин. Все говорят, что она красавица.
– Конечно, я бы с удовольствием, но…
Мы отправились дальше и снова пересекли парк, выехав к западным сотым улицам. На Сто пятьдесят восьмой такси остановилось у одного из подъездов длинного многоквартирного дома, напоминавшего белый пирог. Окинув окрестности царственным взглядом королевы, вернувшейся во дворец, миссис Уилсон, прихватив щенка и другие покупки, направилась внутрь.
– Надо позвать Мак-Ки, пусть зайдут, – объявила она, как только мы вошли в лифт. – И сестру нужно сразу вызвать.
Квартирка располагалась на самом верхнем этаже: маленькая гостиная, маленькая столовая, маленькая ванная. От двери до двери гостиная была загромождена мебелью с гобеленовой обивкой, которая вообще-то была слишком велика для такой комнаты: нельзя было и шагу ступить, чтобы не натолкнуться на очередную сценку с дамами, раскачивающимися на качелях в садах Версаля. Единственным украшением голых стен была фотография огромного размера: на первый взгляд – курица, сидящая на окутанной туманом скале. Однако стоило отойти подальше, как курица превратилась в дамскую шляпку, из-под которой всем присутствующим широко улыбалась почтенная старушка с круглыми щечками. Несколько старых номеров «Таун Тэттл» лежали на столе вместе с томиком под названием «Саймон по имени Питер» и какими-то небольшими скан-дальними журнальчиками с Бродвея. Прежде всего, миссис Уилсон занялась щенком. Вызванный мальчик-лифтер с явной неохотой отправился добывать коробку с соломенной подстилкой и молоко; к этому он по собственной инициативе прибавил банку больших собачьих бисквитов, один из которых весь день потом уныло кис в блюдце с молоком. Между тем Том открыл дверцу секретера и достал оттуда бутылочку виски.
За всю жизнь я напивался всего лишь два раза, второй как раз и был в тот самый день. Поэтому все происходившее после я видел будто сквозь туманную дымку, хотя, по меньшей мере до восьми часов, квартиру освещало веселое солнышко. Устроившись у Тома на коленях, миссис Уилсон позвонила по телефону нескольким знакомым; затем в доме не оказалось сигарет, и я вышел купить их в аптеке на углу. Когда я вернулся, все куда-то исчезли, и я тихонечко сел в гостиной и начал читать главу из «Саймон по имени Питер». Или книга была ужасной, или сказалось выпитое виски, но я никак не мог уловить в ней какого-либо смысла.
Сразу же, как только Том и Миртл (а после первого бокала мы с миссис Уилсон стали звать друг друга просто по имени) вернулись в гостиную, в дверь квартиры вошли приглашенные гости.
Кэтрин, сестра хозяйки, оказалась стройной, видавшей виды девицей лет тридцати с тяжелым пучком рыжих волос и лицом, напудренным до молочной белизны. Брови у нее были выщипаны, а потом нарисованы под лихим углом, но усилия природы по восстановлению прежнего изгиба придавали ее лицу какой-то неопрятный вид. Ее движение по комнате сопровождалось непрерывным бряцанием бесчисленного количества керамических браслетов, болтавшихся на ее обнаженных руках. Она вошла с такой озабоченной поспешностью и так по-хозяйски оглядела мебель, что мне стало интересно, а не живет ли она здесь. Однако, когда я ее спросил об этом, она натянуто рассмеялась, громко повторила мой вопрос вслух и сообщила, что вместе с подругой снимает номер в отеле.
Мистер Мак-Ки, сосед снизу, был бледным женоподобным человеком. Он явно только что брился: на его щеке осталось белое пятно пены. Он поприветствовал всех собравшихся в комнате самым вежливым образом. Мне он представился человеком «из мира искусства»; позже я узнал, что он фотограф и именно он создал туманный снимок матери миссис Уилсон, который парил на стене гостиной словно астральное тело. Его жена была яркой, томной, красивой, но противной теткой с визгливым голосом. Она с гордостью сообщила мне, что со времени их свадьбы муж фотографировал ее сто двадцать семь раз.
Миссис Уилсон уже несколько раз переоделась и сейчас красовалась в искусно сшитом платье из шифона кремового цвета, которое издавало постоянное шуршание, когда она расхаживала по комнате. Платье будто переменило и ее саму. Бьющая через край энергия, столь заметная в гараже, превратилась здесь в назойливое высокомерие. Смех, жесты, суждения – все с каждой минутой становилось жеманнее; она будто расширялась в объеме, а комната сужалась вокруг нее, пока она не превратилась в шумный, скрипучий стержень, вращающийся в мутном дыму.
– Моя дорогая, – крикливо говорила она сестре высоким жеманным тоном, – эта публика так и норовит тебя обобрать. Они лишь о деньгах думают. Тут ко мне женщина приходила на прошлой неделе, приводила мои ноги в порядок, так такой счет выставила, будто аппендицит мне вырезала.
– Как ее зовут? – спросила миссис Мак-Ки.
– Миссис Эберхардт. Она здесь по домам ходит, делает людям педикюр.
– Мне нравится ваше платье, – заметила миссис Мак-Ки. – Я нахожу его восхитительным.
Миссис Уилсон отвергла комплимент, презрительно подняв бровь.
– Всего лишь старая дурацкая тряпка, – заявила она. – Надеваю его иной раз, когда мне все равно, как я выгляжу.
– Но оно великолепно смотрится на вас – вот что я хотела сказать, – сделала еще одну попытку миссис Мак-Ки. – Если бы только Честер смог запечатлеть вас в этой позе, это было бы что-то.
Замолчав, мы все посмотрели на миссис Уилсон, которая отбросила со лба выбившуюся прядь и обернулась к нам с сияющей улыбкой. Мистер Мак-Ки внимательно посмотрел на нее, склонив голову набок, а затем начал медленно водить рукой перед собой.
– Только освещение надо сменить, – сказал он через минуту. – Мне бы хотелось оттенить черты лица. И я бы постарался захватить в кадр всю массу волос.
– Вот уж нипочем бы не стала менять освещение! – вскричала миссис Мак-Ки. – Думаю…
– Ш-ш-ш! – вдруг прервал ее муж, и мы все снова посмотрели на предполагаемую фотомодель, но тут Том Бьюкенен, громко зевнув, поднялся.
– Да вы бы лучше выпили, уважаемые МакКи, – сказал он. – Принеси еще немного льда и минеральной воды, Миртл, пока тут все у тебя не заснули.
– Я уже приказала бою насчет льда. – Миртл подняла брови, демонстрируя отчаяние от того, что нерадивая прислуга не исполняет ее приказы. – Ох уж эти люди! За ними все время нужен глаз да глаз.
Она взглянула на меня и бессмысленно рассмеялась. Затем она бросилась к щенку, с бурным восторгом чмокнула его и отправилась на кухню с таким видом, словно дюжина поваров ожидали там ее распоряжений.
– Я как-то делал такие работы, но не здесь, на Лонг-Айленде, – гордо заявил мистер Мак-Ки.
Том окинул его недоуменным взглядом.
– Две из них повесили в рамочке на нижнем этаже.
– Две чего? – требовательно поинтересовался Том.
– Две работы. Одну я назвал «Мыс Монток – чайки», а другую – «Мыс Монток – море».
Сестра Кэтрин уселась рядом со мной на кушетку.
– А вы тоже на Лонг-Айленде живете? – поинтересовалась она.
– Я живу в Вест-Эгге.
– Да ладно? А я была там с месяц назад на вечеринке. У одного человека по имени Гэтсби. Знаете его?
– Он мой ближайший сосед.
– Ага, говорят, что он то ли племянник, то ли кузен кайзера Вильгельма. Вот откуда у него денежки.
– Неужели?
Она кивнула:
– Я его боюсь. Прямо терпеть не могу, когда он ко мне подходит.
Абсурдную информацию о моем соседе прервала миссис Мак-Ки, внезапно указав на Кэтрин:
– Честер, мне кажется, ты мог бы заняться с ней.
Она замолчала, но мистер Мак-Ки только устало кивнул и снова повернулся к Тому:
– Хотел бы я снова поработать на Лонг-Айленде. Вот если бы кто-нибудь мне помог. Мне бы только начать, а дальше я сам.
– Обратитесь к Миртл, – хохотнув, посоветовал Том, как раз когда миссис Уилсон входила с подносом. – Она даст вам рекомендательное письмо. Правда, Миртл?
– Что-что? – удивилась она.
– Ты дашь мистеру Мак-Ки рекомендательное письмо к твоему мужу, пусть с него сделают несколько художественных фотографий. – И, беззвучно пошевелив губами, он вдруг выдал: – Джордж Б. Уилсон у бензоколонки или что-нибудь в этом роде.
Кэтрин наклонилась ко мне поближе и зашептала мне в ухо:
– Они терпеть не могут своих супругов.
– Чего они не могут?
– Не могут терпеть их. – Она посмотрела сначала на Миртл, а потом перевела взгляд на Тома. – Вот я и говорю, зачем жить с тем, кого ненавидишь? Я бы на их месте развелась, а потом можно и пожениться.
– Неужели она тоже не любит Уилсона?
Ответ меня шокировал: он прозвучал жестко и даже грубо. Его дала Миртл, услышав вопрос.
– Видите? – торжествующе вскричала Кэтрин. Она снова понизила голос: – На самом деле им жена не дает соединиться. Она католичка, а они не признают развод.
