Кольца там нет, но это ещё ничего не значит. Мужчины часто колец не носят, вот и Рома своё почти сразу после свадьбы на полку положил.
– Да боже упаси. Где брак и дети, а где я?
Слово дети неприятно режет слух. Кто-то их не хочет, а я бы всё на свете отдала за возможность взять свою кроху на руки. Только мне такое счастье недоступно.
– Брак без детей?
– На кой чёрт он нужен тогда?
– Поясни, – требую, разворачиваясь к Матвею лицом и закидывая ногу на ногу.
Под приборной панелью тепло, там будто застыло жаркое облако, согревающее колени. Матвей бросает взгляд вниз, пялится на мои икры. Знаю, что ноги у меня красивые, точёные, а туфли на высоком каблуке лишь подчёркивают их длину. Мама всегда говорила, что это моё основное достоинство вместе с ростом. Я выше её на целую голову, хотя рослой меня назвать нельзя, просто мама низкая. Папа тоже был невысоким. Не знаю, в кого я такая. Может, в ту самую прабабку Рузанну, чьё имя гордо ношу?
– Пф-ф-ф, – вздыхает, ероша волосы. – Это сложно объяснить.
– Уж будь добр, попытайся, – подбадриваю.
Матвей на секунду задумывается и выдаёт что-то на философском:
– Семья без детей – семья с блестящим настоящим, но без будущего.
– Почему?
– Понимаешь, дети – это победа над эгоизмом. Ты как бы о себе забываешь, твоя жизнь перестаёт вращаться лишь вокруг тебя. Дети – это те, кому мы можем передать наши знания и опыт, оставить, вернее, воспитать лучшую версию себя.
– Ты думаешь, дети будут обязательно лучше родителей?
– Должны быть успешнее и жить лучше. Иначе смысл теряется. Иначе эгоизм не побеждён, – говорит твёрдо, однако снова гасит впечатление мягкой улыбкой. – Но это лишь моё мнение, ты можешь иметь другое или вовсе быть несогласной с ним.
– Почему же… мысль твоя абсолютно понятна. Но… а как же те пары, кому счастье родительское недоступно в виду… м-м-м… проблем со здоровьем? Ты их махом в эгоисты записал? Эгоисты поневоле, выходит?
Он не знает, что тема для меня болезненная, но почему-то сейчас не ощущаю той пронзительной боли, которая возникает каждый раз, когда разговор заходит о детях.
Матвей качает головой из стороны в сторону, в такт ритмичной мелодии, льющейся из динамиков. Из-за открытого верха она глушится внешними шумами, но мой водитель решил не тревожить покой ночных улиц, врубая музыку на полную мощность.
– Тут, безусловно, не в их нежелании дело, а в обстоятельствах, – произносит, чуть растягивая слова. – Впрочем, они могут взять ребёнка из детского дома.
– Это ответственность.
– А родить своего не ответственность?
Пожимаю плечами.
– Там ты берёшь чужого на воспитание, кто знает, может, у родной матери получилось бы лучше, а ты всё испортишь.
– У родной матери уже не получилось, раз она его в детдом сдала.
– Она могла… погибнуть.
– Это другой разговор.
– Да… другой… странную мы тему для беседы нашли.
Матвей соглашается.
– Точно. Странную. – И тут же её меняет: – Ну а ты, что, разводиться планируешь, значит?
– Да, – говорю твёрдо, а потом думаю о впустую потраченных рядом с Ромой годах и добавляю полушёпотом: – Давно следовало это сделать.
Матвей бросает на меня короткий взгляд. Но никак не комментирует, не спрашивает, почему я этого не сделала, и это прекрасно. Не уверена, что готова сейчас лезть в дебри нашей с Ромой болезненной созависимости.
Да я жила рядом с ним, вернее, существовала. А он терпел и погуливал, как выяснилось. Увеличивая объем лапши на ушах отнюдь не доверчивых женщин. Аню одуванчиком не назовёшь, баба с клатчем, мать заждавшегося папу Вадички, тоже не невинный лебедь, да и я, собственно, когда надо умею выпустить и когти, и зубы. Но все втроём каким-то странным образом терпели Романа Романовича и проглатывали его ложь.
Мы проносимся по Невскому проспекту, сворачиваем на Литейный, затем берём влево, по мосту, мимо здания Цирка, покружив по улочкам, выскакиваем у Летнего сада, тёмная громада деревьев которого упирается в низкое облачное небо.
Нам везёт – зелёная волна бежит впереди нас, мы не стоим на светофорах, гоним вперёд, огибаем Марсовое поле и въезжаем на Троицкий мост.
Матвей поднимает верх. В салоне тут же становится тихо и уютно, мягкий дип хауз вибрирует в стереосистеме, задавая ритм питерской ночи.
– Хватит. Хорошо проветрились.
– Да, никогда не ездила с открытым верхом.
– Ранней весной?
– Вообще не ездила.
Действительно не каталась в кабриолетах, а у самой в старой машине только лючок сверху открывался, но это не считается,
– А что ещё ты не делала? – задумчиво покусывает нижнюю губу. – Думская, Рубинштейна, прогулка по крышам?
– Ни-че-го.
Как только это говорю, думаю, насколько же скучно я жила. Самое страшное, меня устраивало. Ничего не хотелось. Ни новых впечатлений, ни воспоминаний. А их и нет. Вот так, положа руку на сердце, реально нечего вспомнить. Те годы пустые: один похож на другой, как братья-близнецы. Дом, бизнес, муж-изменщик, опять же, как выяснилось.
– А хочешь? – прищурившись, интересуется Матвей.
Обнимаю себя руками под пиджаком, но не потому что замёрзла, скорее в качестве защиты.
– Слушай, а ты чего со мной возишься? Заняться нечем?
Матвей хмыкает и выдаёт стандартную, но почему-то такую милую в нашей ситуации фразу:
– До утра я абсолютно свободен.
Пожимаю плечами, указываю подбородком на дорогу.
– Ну что ж… поскольку я оставила всё: и телефон, и сумочку, и ключи от дома, и пальто в ресторане, и спешить мне некуда… Тогда вперёд!
Матвей оказывается прекрасным провожатым. Он то знает все злачные и не очень места в нашем мрачном городе. Бары, клубы, скрытые комнаты в ресторанах – это когда заходишь в одно заведение, а пройдя через тайную дверь, оказываешься на ВИП-территории другого. Уверена, попроси его сводить меня в казино, он и это организует. Говорят, в старом недострое, которое когда-то должно было стать отелем, на набережной Карповки, многие годы ночами собиралось питерское подполье. Правда, его уже снесли и на том месте строят новенькие апартаменты. Но свято место пусто не бывает, так что уверена – запретный бизнес куда-то перебрался.
Я настолько расслабляюсь рядом с Матвеем, что могу встрепенуться лишь от небрежно брошенной в середине ночи фразы. Мы как раз вываливаемся из очередного бара на Рубинштейна.
– Устала? – бархатным тоном интересуется он. – Смотрю, ты зеваешь.
– Подловил. Ну есть немного.
День кажется мне бесконечным.
Матвей наклоняет голову и говорит без всякого вопроса:
– Поехали ко мне, переночуешь.
Глава 4
– Что? – переспрашиваю, думая, что ослышалась.
– Поехали ко мне, переночуешь.
Смеюсь слегка разочарованно. А чего я ожидала? Закономерный вопрос.
– Конечно, нет.
– А чего так?
– Я тебя первый раз вижу. Знаю несколько часов.
Матвей хватает меня под локоть, возвращая на тротуар и кивая на чёрный мерс, сунувший свой длинный зад при развороте прямо на пешеходную часть и едва не задевший меня.
– И что такого? Кому-то это не мешает, – продолжает уговаривать. – Потом я тебя не случайным сексом зову заниматься, а всего лишь переночевать.
Знаю я эти «переночевать», потом как искра проскочит и пиши пропало. То, что между мной и Матвеем время от времени пробегает ток, уже заметила. Того и гляди шибанёт под двести двадцать вольт. Мне это совершенно не нравится. Потому что могу натворить глупостей, поддавшись эмоциям. Мне только что муж изменил. Ладно, не только что, а довольно давно гулять начал, но то, что я сейчас не бьюсь в истерике, не означает, что ничего не чувствую. Наоборот, меня провёт, я это знаю. Не сегодня, так завтра, но это случится. Стресс копится и, в конце концов, начнёт искать выход; всё закономерно. Потому что если он его не найдёт, я в курсе, к чему это приводит. К длительной депрессии, бесконечным консультациям у психолога, а то и у психотерапевта, терапии и прочей ненужной мне дряни.
Мы медленно идём по улице Рубинштейна, смотрю за огромные стёкла-витрины питейных заведений и разнообразных ресторанов. Публика веселится, ночь в самом разгаре. Снующие туда-сюда такси – выгружают новых посетителей и заглатывают уже отгулявших.
– Случайному сексу это, может, и не мешает, – с милой улыбкой отвечаю своему спутнику. – Но ехать ночевать к незнакомому мужчине – это серьёзно.
– То есть ты разделяешь – случайный секс и ночёвку.
Фыркаю достаточно громко и протяжно.
– Ко-неч-но. Потому что случайный секс не подразумевает совместный сон в одной кровати. Матвей, ты, вроде, взрослый мальчик, а такие очевидные вещи приходится объяснять.
– А в разных?
– И в разных тоже.
Медленно мы добредаем до Пяти углов, где на одной из боковых улиц Матвей бросил свой Астон Мартин.
Хочу перейти дорогу, но меня снова хватают за локоть и тянут на себя. Когда по широкой дуге оборачиваюсь, слегка пошатываясь на высоких каблуках, на моём лице определённо раздражение.
– Ну что такое? – упираюсь ладонями ему в грудь. – Давай не будем портить вечер, а?
Наглец широко улыбается.
– Хороший вечер сексом не испортишь.
Мой рот шокировано приоткрывается.
– Если это предложение, то нет.
Матвей морщится чуть вопросительно.
– Прости, милый, как бы ты не был мне симпатичен, но нет… После мне придётся уехать, а ехать мне некуда: ни ключей, ни телефона, ни сумочки.
– Ладно, тогда я сниму номер в отеле. Так подойдёт?
Думаю про гудящие ноги. Прыгать полночи на каблуках так себе развлечение, учитывая, что и обувь у меня не совсем по погоде. Эмоционально я всё-таки выпотрошена. Разряд адреналина стих, от эмоций и некоторой дозы алкоголя меня действительно тянет в сон.
– Номер? – размышляю. – Номер можно. А сам будешь джентльменом и поедешь домой.
Он смотрит на меня и вздыхает чуть разочарованно, затем проводит на другую сторону улицы и до машины.
– Хорошо, – произносит, когда мы уже усаживаемся в салон. – Сам я поеду домой, – добавляет тише. – Хотя, Руза, ни черта я не джентльмен.
– Серьёзно? А внешне очень похож.
Он действительно классно одет. Как английский лорд со страниц глянцевого журнала. Стильно, со вкусом, сексуально.
– Пыль в глаза, – бросает весело, а потом внезапно наклоняется, кладёт ладонь за затылок, тянет на себя.
Наши губы встречаются. Резко и плотно.
Я не могу понять, что у них за вкус, но очень приятный, как крошка горького шоколада на классическом мороженом. Вкус дождя и последнего снега, ветра с Невы и тёмного кофе. Мужская настойчивость будоражит. Мурашки пробегают по спине. В голове возникает: а может, быть? Но тут же следом: нет… нет… категорически нет.
Это эмоции, потом наступит отрезвление, и я буду себя ругать долго и мучительно.
Однако мы целуемся: продолжительно, с чувством, с языками, добавляющими эротичного посыла моменту.
Только продолжения не будет.
Огни на приборной панели гаснут, когда мы отстраняемся друг от друга, лишь городская иллюминация проникает в салон.
– Ты ответила, – констатирует Матвей.
