Стефани встала.
– Прекратите! – Она сама поразилась силе в своем голосе.
Они разделили ее удивление и выглядели ошеломленными – распахнутые рты, пропавшие улыбки, мигающие глаза.
– Мне это не нравится, – сказала она тихо, и голос ее задрожал. – Вы заставляете меня нервничать.
– Нервничать? – спросил Фергал после долгой, неуютной паузы, когда никто, похоже, не знал, что сказать.
– Нервничать? – повторил он, нахмурившись, а потом выдавил дурацкий смешок из глубин живота. Новая роль, новый голос. Он считал себя главным шутником, только шутки его, как и сам он, воняли.
– Загостились мы, видать, – Драч поднялся, улыбаясь, расставив руки, будто пытался остановить уличную потасовку. – Без обид. Все нормально, ага. Мы просто развлекались, типа. Извиняюсь. Мы не хотели тебя пугать. Не в нашем стиле это. Я себя прям уродом чувствую. Мне стыдно.
Он произнес этот монолог с такой искренностью, что Стефани почти поверила – на полсекунды – что ему действительно было жаль.
Фергал убрал травку, подхватил бутылку и поднялся. Затем посмотрел на вино у себя в руке, все еще хмурясь, словно не ожидал его там увидеть.
– Оставь ей, типа, – сказал Драч, теперь изображая собственное понимание вежливости и безграничной щедрости, и с таким энтузиазмом, что Стефани хотелось расхохотаться в голос. – Это ее. Я ей подарил. Сюрприз на новоселье. Держи, солнышко. Выпей за нас. В покое. Мы куда-нибудь уйдем.
Фергал ухмыльнулся и показал грязные зубы:
– И забухаем.
Их уход наполнил ее таким облегчением, что Стефани едва удержалась на ногах.
Драч замер у двери:
– Никто тебя не тронет в твоей комнате, типа. Не такой тут дом. По чесноку, да? Понимаешь ведь? Ага? Ага? – повторял он, подгоняя своего верзилу-кузена на выход из комнаты. – Недоразумение, вот и все. Только есть кое-што, о чем мне надо с тобой перетереть. Я хотел раньше разговор затеять…
Должно быть, отчаяние вернулось на ее лицо так стремительно, что Драч осекся:
– Но это подождет, ага. До завтра. Но ты, типа, захочешь это услышать. С утра, точно тебе говорю. Но решение твоих проблем недалеко, типа. По чесноку, ага.
– Угу, чистая правда, – вклинился его кузен из темноты коридора. – Кучу бабла сделаем. Очень скоро. Прям тут.
Драч лыбился, как возбужденный мальчишка.
– Это верно, да. Завтра, милочка. Выпей бокальчик винца, за счет заведения. Телек включи. Никто тебя больше не потревожит. Можешь расслабиться.
Его примирительные подбадривания начинали раздражать, но Стефани была озадачена их планами. Кузены казались ей способными на что угодно и неспособными ни на что одновременно. Она задумалась, не стоит ли позвонить в полицию и рассказать… о чем?
Стефани подбежала к двери и попыталась ее захлопнуть. Но ей помешал огромный грязный кроссовок. Лицо Фергала просунулось обратно в комнату так быстро, что Стефани вскрикнула.
Он оглядел потолок и стены в напускной заговорщической манере, а потом прошептал:
– О них не беспокойся. Они тя обидеть не могут.
Потом он ускользнул в темный коридор, тихо прикрыв за собой дверь.
Двадцать три
Стефани сидела на кровати, уставившись в пространство. Драч и Фергал ушли два часа назад, но прощальные слова последнего затмили ее неутихающий страх перед их обществом.
Фергал что-то знал о странной природе дома. То же, что она сознавала наполовину, подозревала, отрицала, подавляла, чему, в конце концов, сопротивлялась; скорее предположения, чем факты, большей частью отходившие на задний план, как только Стефани покидала здание, потому что она отчаянно нуждалась в деньгах, чтобы убраться отсюда. Но Фергал признал то, чего она не смогла выудить у Драча. Так зачем он подтвердил, что дом, по сути, населен призраками?
«А он подтвердил?»
Она вспомнила высокую, тощую фигуру, прижимавшуюся к двери на первом этаже.
«Что это такое было?»
Ей хотелось верить, что оба мужчины просто не умели себя вести, не привыкли к роли домовладельцев, и у них не получалось сдавать комнаты из-за ужасных характеров. Или, возможно, здесь жили и настоящие люди: девушка из соседней комнаты, русская с третьего этажа, вонючий мужчина с первого, женщина где-то под ванной. Нелегальные мигранты? Такой расклад, если честно, мог ее успокоить. Или, может быть, Фергал имел в виду других жильцов?
А может, в доме творилось нечто куда более зловещее; нечто такое, что кузены могли игнорировать или были его частью по неясным пока причинам. Может, здесь что-то случилось, и они это скрывают. Последний вариант она пыталась отвергнуть и забыть, потому что эту идею лучше было обдумывать, когда она навсегда отсюда съедет. Здесь ни в чем нельзя было быть уверенной, но она призналась себе, что теперь Макгвайры пугали ее больше, чем все, что она слышала за стенами и под кроватью, или чувствовала, сидя в постели в своей первой комнате.
«Они тя обидеть не могут». А мы можем. Таков ли был подтекст прощального замечания Фергала? И этот жуткий, злобный взгляд: мог ли он быть наигранным?
Драч был уклончивым, нечестным, он быстро злился, если она намекала на то, что пережила, но он был вруном в подчинении у своего маниакального кузена-наркомана. Это Стефани теперь знала точно. Она чувствовала, что Фергал считал ее помехой, а Драч хотел, чтобы она осталась. «Деньги». Она не могла представить, что мотивация Драча может быть иной. Разве что он подготавливал почву, кружа рядом с ней, работая над ней, надеясь разрушить ее сопротивление его потайным намерениям. Амурным намерениям. Стефани оборвала дорожку мыслей, прежде чем та довела ее до тошноты.
Она вышла и осмотрела коридор.
Пусто и тихо; из-под дверей соседних комнат не лилось ни света, ни звука. Ее инстинкты продолжали настаивать, что там пусто, и было пусто с тех пор, как она сюда прибыла.
«Тогда что издавало звуки?»
С верхнего этажа, спустившись по лестнице от квартиры хозяина, донесся далекий звук басового барабана.
Стефани думала об оставшихся в Стоке подругах, ни с одной из которых не говорила уже несколько месяцев. Интернета у нее все еще не было: соединение на старом телефоне было невозможно медленным, и она подозревала, что мачеха сломала ее ноутбук, прежде чем она ушла из дома. Вэл бесило, что она им пользуется, хотя Стефани так и не смогла понять, почему. Ноутбук не работал с тех пор, как она сбежала из дома, и у нее не хватало денег на ремонт. Подруги, должно быть, все общаются в Фейсбуке, Скайпе и Твиттере. Или так, или это ей больше никто не звонит. Стефани надеялась, что они все еще думают о ней. Их молчание может всего-навсего значить, что они заняты собственными проблемами, но ждут от нее весточки. Разве не так бывает с друзьями из родного города? Вырвавшись из Стока, она не оглядывалась назад. Теперь это казалось чудовищной ошибкой.
Если три подружки из Стока не смогут ее принять, придется терпеть ситуацию на Эджхилл-роуд еще какое-то время. «И справляться с тем, что обитает в доме». Или потратить все, что осталось, на хостел. На сколько ночей хватит ста двадцати фунтов? Возможно, на неделю, прежде чем она все потратит. А дальше придется работать ежедневно, чтобы оплатить следующую неделю, или к пятнице у нее не будет ни денег, ни жилья.
Может, если она проведет субботу и воскресенье вне дома и без особых трат, это поможет. Она может не спать по ночам и дремать в парке. А если больше не открывать Драчу и говорить с ним только через дверь, может быть, он что-то уяснит.
Прошлой ночью ей всего лишь приснился кошмар. «Неудивительно». Но, по крайней мере, в комнате у нее ничего не было. Ничего под кроватью…
«Остановись немедленно!»
Сбивчивый голос в ванной – запись это или нет, – был всего лишь голосом и не угрожал ее безопасности.
И неиспользуемого камина в этой комнате не было.
Девушка по соседству – сущность, если она ею была, – только плакала и ходила взад-вперед по коридору.
«Все не так плохо». С риском психологического ущерба ей, возможно, придется пока смириться.
Даже размышление на эти темы и взвешивание стольких потусторонних и посюсторонних вероятностей казалось ей абсурдным. С другой стороны, ее жизнь такой и была. Ее вынуждали думать о невозможном и неестественном так часто, что Стефани снова подумала, не шизофрения ли у нее. Восприятие реальности искажалось, ей слышались голоса. Возможно, даже виделись несуществующие вещи.
Стефани взглянула на время: десять сорок пять. Слишком поздно, чтобы звонить кому-то из подруг. Но с утра она позвонит, чтобы оценить свои возможности, если придется быстро отсюда убираться. Если кто-то из них примет ее завтра, в субботу, тогда это может быть ее последняя ночь в этом доме.
В комнате все еще пахло Фергалом и открытым вином. Она открыла окно. Перевернула и развернула одеяло, чтобы та часть, на которой он сидел, была в изножье матраса. Отнесла вино на кухню и вылила в раковину, непрерывно морщась от воспоминаний о том, как грязный рот Фергала пил из бутылки. Она старалась не касаться стекла там, где были его губы.
В комнате часы показали ей, что было уже больше одиннадцати вечера. Стефани поставила будильник на восемь утра. Проснувшись, она отправится в центр города и проверит магазины, пабы, бары и кафе, где оставляла свое резюме.
Оставив включенными свет и приглушенный телевизор, Стефани разделась до нижнего белья и забралась в кровать. Она лежала неподвижно и продолжала гонять мысли по все более сужавшемуся кругу, чтобы избежать любых размышлений об еще одной ночи в этом доме.
Двадцать четыре
Шаги, медленно пробудившие Стефани ото сна, поспешно миновали коридор снаружи ее комнаты и продолжились в самой комнате, как будто она оставила дверь открытой.
Когда она проснулась, другие, более тяжелые шаги последовали за первыми, словно в азартной погоне, но остановились снаружи, колеблясь, а может, оценивая обстановку.
С резким вдохом, отдавшимся эхом у нее в голове, Стефани разорвала последнее щупальце сна и отбросила одеяло.
Звук ее испуга, казалось, покончил со всем разом – и с шагами, и с жестокими словами, что сыпались во сне изо рта ее мачехи, с обвинениями, которые сопровождались жуткими усмешками на лицах незнакомых людей, собравшихся вокруг черного стола. Людей, державшихся за руки в темном помещении со свечами в далеких углах. И все же сюрреалистические образы дурного сна меркли рядом с осознанием, что кто-то, возможно, проник в ее комнату.
Шаги.
Люстры на потолке и лампа на полу все еще горели, и Стефани не потребовалось много времени, чтобы убедиться: кроме нее среди черных стен и зеркал никого не было. Дверь в комнату была заперта. Стефани так и сидела в постели, прижав руки к щекам, и грудь ее вздымалась и опускалась, как будто она только что чудом всплыла на поверхность из глубины.
Издалека, с заднего двора, слышался лай собаки. Теперь он звучал как рев пополам с кашлем.
Опасаясь за свою психику, она быстро попыталась дать кошмару разумное объяснение. Страх перед незнакомцами в комнате с черными стенами явно был связаны с тем, что она пережила этим вечером, а мачехины издевательства ей снились постоянно.
Но шаги… Их она объяснить не могла.
С хрупким спокойствием, которое она ощутила, проснувшись, вскоре было покончено.
В комнате по соседству вновь ожили тяжелые шаги, грохотавшие хаотично и неуклюже. Шаги алкаша. Пьяные в стельку шаги, от которых прячешься.
Стефани повернулась к стене, возле которой стояла ее кровать. Она не слышала, как открылась дверь, но теперь до нее доносились стуки и дребезг, как будто целеустремленные руки принялись разбрасывать мелкие вещи и ронять мебель в комнате по соседству. Порой шаги останавливались, а потом ускорялись и, спотыкаясь, устремлялись в другом направлении, чтобы продолжить то, что по звукам напоминало разгром помещения.
Когда шаги направились к стене, за которой она лежала, Стефани вздрогнула и замерла, зная, что завопит, если тот, кто был в соседней комнате, продолжит свое буйство по эту сторону стены, что не казалось невозможным.
Она услышала, как скрипят пружины матраса и как ткань трется о стену, а следом – женский крик, испущенный прямиком в кирпичи и штукатурку, разделявшие две комнаты.
Следом раздался деревянный стук и звон пружин, и у Стефани сложилось впечатление, что кровать только что подняли, а потом уронили. Женщина, должно быть, пряталась под ней. Крик стал пронзительнее, будто теперь ее тащили по полу в глубину соседней комнаты.
Плач перешел в рыдания, а потом женщина начала негромко постанывать после каждого приглушенного стука и сочного шлепка; удары были более чем очевидными и перемежались с тяжелым топотом: мужчина переступал с ноги на ногу для пущего равновесия, пока занимался своей работой.
Окаменевшая от испуга и шокированная услышанным настолько, чтобы понять, что никогда раньше не чувствовала подлинного отвращения, Стефани не могла ничего сделать.
Незнакомку избивали. Звуки порождали у Стефани чувство головокружения и бессилия, как будто насилие творилось у нее на глазах, или как будто его совершали над ней. Даже любовник ее мачехи, маленький очкастый доходяга, обожавший по пьяни стоять в дверях комнаты, пялясь на нее, когда она поднималась по лестнице в туалет, не вызывал такого омерзения, как то, что слышалось из соседней комнаты.
Стефани спустилась с кровати так тихо, как только могла, морщась от каждого взвизга матрасных пружин, а после – от каждого скрипа половиц. Она подошла к двери на цыпочках.
Значит, соседка все-таки существовала, и Фергал до нее добрался?
«На ее месте могла быть ты».
Она вернулась к постели и взяла свой телефон. Набрала 999. Потом замерла, положив палец на кнопку вызова, вспомнив, как не смогла прошлой ночью ни разглядеть соседку, ни найти ее в ванной. Еще она вспомнила о том, что в соседней комнате не горел свет и никто не ответил на ее призывы.
Стефани открыла дверь и вгляделась в неосвещенный коридор второго этажа. Как всегда, в комнатах по обе стороны коридора было темно. Значит, девушку избивал в темноте мужчина, нашедший ее не включая света? Это казалось неправдоподобным. Или, возможно, она слышала то, чего на самом деле не было. Это еще меньше походило на правду.
Стефани подошла к соседней двери. По ту сторону все еще слышались удары и стоны, рыдания и жуткий медленный топот мужских ног. Вдобавок она ощутила кое-что еще: сильный запах. Смрад больных десен, крепкий животный пот, воскрешенный свежей испариной под нестираной одеждой, сальные волосы, перегар. Вонь, знакомая по второй ночи, проведенной этажом выше. Это был запах мужчины, который пришел к плачущей русской девушке и занялся с ней сексом, а потом молчаливым часовым стоял у двери Стефани.
Ей хотелось закричать. Но еще она устала чувствовать себя запутавшейся, и перепуганной, и отвергнутой, и бедной, и загнанной в угол, и обиженной, и…
Охваченная желанием бить, царапать и пинать, она схватилась за голову, прокричала:
– Нет! – и, не успев даже обдумать свои действия, начала бить в дверь ладонями обеих рук.
– Прекрати это! Прекрати! Оставь ее в покое! Оставь ее в покое, ты, ублюдок!
Она была поражена громкостью своего голоса в темноте коридора и шокирована, потому что совершила поступок, на который раньше считала себя неспособной. И столь же быстро ее охватило дурное предчувствие, затвердевшее под кожей точно корочка льда, потому что в соседней комнате воцарилась тишина. Следом за предчувствием явилось предвкушение, из неприятных, когда она поняла, что невидимое лицо, для которого ей хотелось остаться незамеченной, только что повернулось в ее сторону.
«Они знают, что ты здесь».
Ее шея и затылок покрылись мурашками, и она задрожала от холода, холода, в который окунулась, выйдя из комнаты, который стал настолько невыносимым, что казалось, будто дом лишился крыши и стен, защищавших от ледяного небытия снаружи, откуда являлись они с их шагами и их криками, их голосами и их запахами… чтобы показать тебе нечто.
Стефани заскочила обратно в свою комнату, захлопнула дверь и заперла ее. Но чувствовала себя такой же уязвимой, как и в коридоре, лишенная чувства физической безопасности, которое обычно предоставляет запертая дверь.
И холод. В комнате все еще было холодно. Казалось, что ноги уже синеют. Она рывками втягивала воздух и выталкивался его из себя.
«Когда тебе холодно, ты не одна».
Стефани сглотнула.
– Кто? – Она оглядела стены и потолок, осторожно двигаясь к постели.
«Они не могут тебя обидеть».
– Кто вы? – Стефани шептала; даже в состоянии шока она опасалась, что ее услышат. Драч и Фергал спят двумя этажами выше, и если они не заметили ее криков или избиения одной из их квартиранток, то уж наверное не обратят на нее внимания сейчас. Она заговорила громче:
– Кто здесь? Скажите мне. Пожалуйста. Я не могу этого больше выносить… – ее голос начал дрожать. – Я не могу… Я не могу уйти… Я не могу вынести…
Эмоции сдавили ей горло.
– Мне холодно.
Услышав голос рядом со своим ухом, Стефани упала на кровать и, отталкиваясь пятками, прижалась к изголовью, сбив аккуратно заправленную под матрас простыню.
