Марта Зверева "Только для взрослых"

Но даже намек о том, что никто из родни не вернется в ближайшие часы он пропустил мимо ушей!

И надо бы уже отступиться, но меня заело! Хоть разочек! Пусть хоть засунет в меня язык, пусть у него даже не стоит. Оближу вяленький и успокоюсь! Но я должна!

Меня просто потряхивало от его близости. От волос, лежащих волнами, пальцы зудели и требовали их взъерошить. От тонких твердых губ. Я грезила, как он сжимает ими мой сосок, и он по-настоящему напрягался до боли. Сильных рук, таких расслабленных. Бедер, на которые я хотела сесть сверху.

И чего-то между ними. Которого не было видно. Но мне бы хватило губ и пальцев.

Намеки не работали. Толстые намеки не работали. Моя грудь – ноль реакций. Моя попа – как будто ее нет. Мне оставался только один-единственный ход до момента, когда я признаю его импотентом.

И я просто села ему на колени. Увидела, как расширились зрачки, резко, рывком, словно сейчас он наконец набросится и подомнет меня под себя, заберет целиком. Дернулись пальцы, чуть не расплескав из чашки чай. Мои губы начали зудеть, чувствуя как их сейчас накроют невообразимо близкие его губы…

Но он попросил налить ему чаю!

Девушку, у которой между ног мокро так, что я сейчас начну оставлять влажные пятна на его джинсах! У которой соски превратились в камень!

Я сжала зубы, встала, пытаясь не полыхнуть всей своей яростью, а аккуратно сцедить ее в ядовитое и больное для таких вот, в возрасте:

– А правда, что у мужчин после сорока начинаются проблемы с потенцией?

И отвернулась, пряча победную улыбку, потому что как он скрипнул зубами было слышно даже сквозь шум закипающего чайника.

Иди сюда, жеребец, докажи мне уже, что ты еще мужик!

МАРК-2

Анечка развернулась ко мне спиной, оперлась о столешницу и отклячила жопу, рисуя ею восьмерки в воздухе. Якобы ждет вскипающий чайник. И мой ответ. И заодно демонстрирует, что я потерял.

Я медленно встал и неслышным волчьим шагом приблизился к ней. Ее белые шортики чуть сползли, открывая ямочки на попе, ее половые губы набухли и еще больше выпирали, когда она стояла вот так, изогнувшись в пояснице. Я мог бы засадить ей прямо в такой позе.

Но я подкрадываюсь и останавливаюсь прямо за ее спиной. Она не чувствует меня, я умею делать так. Поэтому так прекрасен ее испуганный возглас, когда я говорю ей прямо на ухо, тихо, но отчетливо:

– Неправда.

Она хочет отпрыгнуть, но некуда. Я не касаюсь ее, но стою сразу позади, не отойти, если меня не отодвинуть.

Ставлю руки по обе стороны от нее, запирая как в клетке. И продолжаю:

– Ты знаешь сколько мне лет?

– Да… – в ее голосе все еще испуг, но дальше уже вызов: – Сорок или сорок пять. А что?

– А сколько тебе? – я не ведусь на детские провокации.

Ее запах кружит голову. Я не любитель малолеток, всегда предпочитал ровесниц, но сейчас понимаю даже Игната. Запах ее тела – что-то охуенное. Он естественный, не перебитый отдушками дезодорантов и духов, она чуть вспотела от возбуждения и течет. Этот запах тела молодой самки орет мне: «Трахни, трахни, трахни!!!»

Мне хочется вдыхать его, я только для этого и подошел. Слушаться своих звериных инстинктов я не собираюсь.

– Двадцать! – она гордо поднимает голову.

– Это в два раза меньше, чем мне… – я уже почти прижимаюсь к ее крепкой попке, но руки держу на столе.

– Да… – она тоже чувствует меня. Я ненавижу сильные запахи, поэтому не стал использовать никакого дорогого одеколона или духов. У меня нейтральный гель после бритья. И еще я не потею. Что-то сломалось в эндокринной системе, и это очень помогало мне сбрасывать с себя собак-ищеек в тяжелые времена. У меня почти нет естественного запаха.

Кроме тех случаев, когда я пиздецки возбужден.

– У тебя были мужчины старше тебя? – пиздец крипотные вопросы я задаю. Уже не тянет на невинный разговор коллеги отца с его дочерью. Впрочем, эта игра сломалась, когда она меня оседлала.

– Да… На шесть лет… старше, – она не поворачивается ко мне, так и стоит, когда я толкаюсь пахом вперед и прижимаюсь к ней сзади, чувствуя, как упругие ягодицы пружинят о мой распухший от крови член.

Руки. На столе. Держать.

– На шесть… – мне уже не хватает воздуха и мозгов, чтобы вести эту беседу. Но я стараюсь. – То есть, взрослых у тебя не было?

– Таких… нет, – она упирается в стол руками и чуть-чуть присаживается и возвращается обратно, организуя мне нехуевых размеров атомный взрыв в штанах.

– И ты сама не представляешь, на что сейчас напрашиваешься… – мои губы у ее уха, а мой язык проскальзывает по изгибам ее ушной раковины и ныряет в темную глубину слухового прохода. Чистенькое розовенькое ушко маленькой дурочки. Она начинает часто дышать и непроизвольно ахает, когда я проделываю этот фокус еще раз.

– Знаю, – вдруг отвечает она почти нормально. И нагло. – У всех мужиков одинаковые херы, но каждый уверен, что его точно уникальный.

Я и не знал, что моя ярость может вскипеть так быстро и застелить мне глаза алой пеленой. Каждый, значит, уверен! Сколько же херов она перепробовала, чтобы ронять это с такой циничной небрежностью?!

Вот тебе и маленькая доченька друга!

Ничего, мой точно запомнит!

Она оборачивается, прикусывая пухлую губу, выпячивает попку и задирает одной рукой маечку так, что она застревает над грудью, открывая мне вид на две остренькие вершинки, упруго налитые соком и с ярко-розовыми крупными сосками со скукожившимися вокруг ареолами. Мой рот наполняется слюной от желания перекатывать их, сосать и прикусывать как сочные кисло-сладкие вишни.

Я выдыхаю и накрываю ее грудь ладонями, тараня попку пахом и вжимая дерзкую девчонку в твердый край столешницы. Она ахает и довольно улыбается, словно я наконец сделал то, чего она так долго добивалась.

Мои руки скользят по ее гладкой кожи от груди, по талии, по бедрам с выступающими косточками, сжимают крепкую попку. Я забираюсь пальцами под край ее шортиков, чтобы поймать в ладони упругие полукружия. От ощущения ее младенчески-нежной кожи в ладонях во рту становится сухо и больше всего хочется содрать с нее все и любоваться ею голенькой.

Но я еще в состоянии удержаться хотя бы от этого. Хотя уже трусь о нее сзади, стараясь, чтобы плотно сжатый джинсами член попадал между половинок ее такой охуительно сладкой попки, уже стискиваю ладонями мягкую грудь, зажимая между пальцами твердые соски, уже вдыхаю ее запах, утыкаясь в шею. Молодой чистый запах юной девочки, от которого меня аж потряхивает.

Лучше бы ей сейчас разозлиться, влепить мне пощечину, заорать, что она все расскажет отцу и убежать. Потому что еще минута – и будет поздно. Еще минута – и я расстегну ремень и выпущу на волю своего зверя. И я сейчас не про член.

Член, конечно, аж звенит от напряжения, когда я трусь о нее вверх-вниз, вверх-вниз, но справиться даже с такой взрывной эрекцией – дело двух минут в туалете.

Но я не хочу просто кончить.

Я хочу ворваться в нее, засадить по самые яйца, выебать так, чтобы у нее все хлюпало и чавкало от моей спермы, накачанной внутрь, чтобы она ползала и рыдала, но продолжала раздвигать ноги, предлагая мне себя.

Давно меня так не накрывало. Пиздец, давно.

Какой рычаг она во мне сорвала своей наглостью? Или все сразу?

Я сжимаю ее грудь грубо и сильно, так что белоснежная плоть просачивается сквозь пальцы как тесто, прикусываю шею там, где она переходит в плечо, бью бедрами в ее зад, еще и еще. Хер стонет от того, что между ним и такой желанной дыркой плотная преграда. Край столешницы наверняка больно втыкается ей в живот.

Но Анечка, нежный папин цветочек с прозрачной, так легко краснеющей кожей, мамино сокровище с наивными глазками, маленькая сестренка с надутыми губками, чудесная подружка со звонким смехом, вместо того, чтобы вырываться и бежать, запереться в своей комнате и умолять папу вернуться пораньше, выгибается в пояснице под моими руками, сознательно елозит своей задницей по моему паху и своими пухлыми розовыми губками заявляет:

– Ну же, Марк! Когда ты меня трахнешь уже?

МАРК-3

Я резко дернул ее к себе, крутанул, поворачивая лицом.

Засунул руки в облегающие шортики, под которыми, конечно, не было белья, сжал пальцами ягодицы, прошелся между двух половинок. Нащупал влажную, сочащуюся смазкой щель. Она была такая горячая там, внизу, что мгновенно захотелось внутрь, натянуть ее на себя, ворваться, натащить.

Анечка тяжело дышала, привставая на цыпочки, чтобы мне было удобно лапать ее между ног, но и я с трудом усмирял пульс, грозивший сорваться в бешеный бег. Месил руками подставленную попку, раздвигая и сдвигая, терся о лобок пахом и прикусив шею, всасывал и теребил нежную кожу. Влажными от ее соков пальцами нащупал узкое анальное колечко, вдвинул туда мизинец. Она ахнула, мышцы быстро сжались вокруг него. Не готова. Ничего, сначала там, потом уже здесь.

Отстранил ее от себя, хриплым голосом потребовал:

– Подними маечку.

Она задрала ее и взяла в зубы край подола, открывая мне вид на стоячие сочные грудки, чтобы та больше не падала. Я окинул безумным взглядом всю эту красоту: крупные вишневые соски, прозрачную алебастровую кожу с венками под ней, подрагивающую плоть, которая так и просила моего языка. Совсем недолго грудь у девочек бывает такой молоденькой, остренькой, нежной, не захватанной. Скоро она набухнет, растянется, обвиснет, истерзанная мужчинами. После родов и вовсе превратится в развратные сиськи, в которых тоже есть своя прелесть, но таких много.

Со стоном обхватил губами твердый сладкий сосок, сдавил как ягоду, почти ожидая, что сейчас брызнет кислый сок. Анечка застонала сквозь сжатые зубы, запустила руки мне в волосы, прогнулась. Перекатывая между зубами сморщенную горошину, я приспустил ее шортики и накрыл ладонью гладкий лобок.

Современные девочки уничтожают там все под ноль, превращаясь совсем в малолеток, годных только для педофилов, я раньше предпочитал видеть, что женщина половозрелая. Но Анечке идет эта кукольная безупречность, шелковая гладкость под моими пальцами. Я раздвигаю ее половые губы пальцами и нащупываю набухший бутон ее клитора. По смазке пальцы скользят идеально, я обвожу его по кругу, все еще не в силах оторваться от посасывания то одной ее груди, то другой.

Мой язык тоже в восторге от нежной как шелк кожи, я втягиваю в рот вершинки ее груди, сходя с ума от невозможности облизать ее целиком.

Вот теперь. Теперь, когда она течет мне на пальцы, как сучка, елозит по ним, пытаясь насадиться, похныкивает, когда я убираю их в последний момент и выгибается, почти ломаясь, теперь приходит время.

Я с сожалением отрываюсь от ее груди, опуская маечку на место, обнимаю ладонью за затылок, накрываю ее рот, вталкивая внутрь язык и принимаясь сразу грубо таранить, засовывая по самые гланды. В это время расстегиваю свой пояс и рву молнию ширинки вниз. Облегчение от выпущенного на волю разбухшего члена само по себе чуть ли не сильнее оргазма.

Ловлю ее руки, потому что она их тянет совсем не туда, куда надо. Не надо меня обнимать, у меня под пиджаком кобура, и ей это знание лишнее. А вот пристроить нежные пальчики к делу было бы полезно, поэтому обхватываю ее ладонью ствол и… Пиздец! Рычу сквозь зубы, потому что такого охуенного ощущения я не ловил уже давно.

Зато Анечка почему-то цепенеет. Дергается, пытаясь прервать поцелуй.

Ощупывает меня, ведя от головки вниз.

И начинает меня отталкивать.

Выпускаю и удивленно на нее смотрю.

– Нет! – почти истерически взвизгивает она. – Нет!

– Что не так? – поднимаю брови. – Ты же видела сотни херов, как говоришь. У меня как у всех.

Она пытается отступить, но я хватаю ее, заламываю руки за спину и стискиваю запястья одной ладонью. Провожу пальцами по щеке. Глазищи у нее сейчас огромные, как будто увидала Годзиллу у меня в штанах, а не обычный, просто крупнее среднего, член.

Я ж не Вадим. Вот ему реально природа подгадила. Все мужики мечтают о хуе-монстре, как у негров в порнухе, но не подозревают, что за все надо платить. Бедняге не дают даже шлюхи, у которых между ног разъебанные черные дыры. Когда-то он снимался в первом русском порно, но с тех пор индустрия ушла вперед. Просто гигантского баклажана между ног недостаточно. Надо уметь кончать по команде, разыгрывать из себя папочку или сантехника, да и видов секса стало больше. А в рот и жопу его елду еще ни одна не рискнула.

Ему бы за рубеж, в большие студии, где снимают порно для извращенцев, но он не хочет уезжать из России. Так и живет годами без секса. Пару раз ребята делали ему подарочек: находили смелую деваху, растягивали ее сами и потом уже сажали на его кол. Но на второй раз никто не соглашался.

В общем, по сравнению с ним я просто щеночек с пипеткой. Стоит так нервничать?

– Что, у твоих мальчиков были поменьше? – ехидно-ласково интересуюсь я. – Ты, значит, только пиписьки детсадовцев видела в большом количестве?

Она прикусывает губу и молча вырывается, от чего ее грудь под маечкой так соблазнительно трясется, что я не выдерживаю и прикусываю торчащий сосок через ткань. Влажно облизываю его, а потом дую на мокрую майку. Анечка ахает.

– Ты слишком большой, я не могу… – хнычет она, стараясь не смотреть вниз, где мой дорвавшийся до свободы член чувствует ее сладенькое местечко буквально в сантиметрах от себя и рыскает из стороны в сторону как пес-ищейка, надеясь наконец попасть в тесную глубину.

– Так и ты уже большая девочка… – улыбаюсь я и ухватив ее за подбородок, впиваюсь в губы смачным поцелуем. – Такая дерзкая, с таким острым языком. Неужели испугалась?

Я вновь прижимаю ее к столу и тыкаюсь головкой прямо ей между ног, поверх шортиков, как будто и правда собираюсь выебать ее, не обращая внимания на преграду. Гладкая ткань приятно скользит по головке, но хочется обнимающего тепла и тесноты. Зажимаю стоящий член между нашими телами и смотрю в лицо Анечки, на котором паника.

– Пожалуйста, нет, – выдыхает она. – Марк, пожалуйста. Дядя Марк…

О, как мы заговорили. Скоро еще вспомнит, что я ее младенчиком видел.

– Как нет? – издеваюсь я. – Ты мне себя предлагала весь вечер, я наконец согласился. И считаю, что ДА!

То, что она там хнычет, мне уже неинтересно. Меня не вставляют их заплаканные мордочки и крики боли, я не Игнат. Но сопротивление все-таки заводит. И наказание за дерзость в виде вытраханных мозгов малолетки тоже отличная штука. Видит бог, я держался!

Разворачиваю ее спиной и толкаю к столу. Анечка спотыкается и падает на него животом как раз в идеальной позе и на идеальной высоте, мне лишь остается припечатать ее бедрами, вдавливая твердый край в низ живота, прижать ладонью ее голову к поверхности, чтобы не пыталась вывернуться и стянуть блядские шортики с белоснежной задницы.

Сглатываю, охватывая взглядом подрагивающие безупречной формы полушария и не удержавшись кусаю ее за левую ягодицу. Розовый отпечаток моих зубов придает ей особенную красоту.

Больше не могу сдержаться и вдвигаю свой член в ее узкую текущую щель.

МАРК-4

Член входит в нее как по маслу, а я чуть не ору от того, как Анечка обнимает меня внутри всем своим шелком. Такая мокрая и податливая! И стоило орать. Все нормально приняла, до конца, до шлепка яиц по гладенькой заднице. Только напряглась всем телом, дернулась от меня и едва слышно пискнула, но я вдавил ее голову в стол и засунул пальцы в ее полуоткрытые губы. Она послушно и правильно тут же начала их сосать.

Все-таки есть у сучки опыт.

Стиснул пальцами ее бедро и погнал. Она и правда была тесненькая, не разъебанная, и это было приятно, вот так с трудом протискиваться, постепенно наращивая скорость, почти выходя и вновь вонзаясь до упора, утыкаясь в шейку матки. Она вскрикивала каждый раз, когда я толкался в нее, влагалище пульсировало вокруг моего члена, стискивая горячими стеночками.

Она что-то говорила и шептала, когда я убирал пальцы из ее рта, но в ушах стоял только гул собственной крови, я не слушал. Я разгонялся все сильнее и сильнее, чувствуя, как тяжелеет внизу живота и накопленный голод требует еще жестче, еще сильнее трахнуть эту малолетнюю блядь, показать ей, как ебут настоящие мужики, чтобы больше никогда в жизни не забывала, что их нельзя дразнить.