– Значит, пойдем без передыха.
– Пошли, однако. С дороги моторы, кажись, прослушиваются. – Никак не хотелось ему встречаться с ВСУшниками, особливо, сегодня. Оба так и не овладели украинской речью сполна. В тот год, когда Константин к скиту пристал, его едва не зацапали из-за русской речи, – пришлось отпор давать. Тех двоих он сумел придавить, но кто-то увидел, и донес. С той поры и приходится скрываться.
У Алексия нисколько не легче вышло, хотя по-украински он и сносно может говорить, когда требуется. Вот только, когда он под раздачу попал, знание украинского языка потребовалось, только большинство говорили по-русски. Да вот внешность у него слишком уж русской оказалась. Предусмотрительной. С этой-то предусмотрительной внешностью он и ушел. А чего не уйти, если голову сложить – Ох как просто стало. Хотел, было, сдаться, – неделю по лесам кружил, – а кому? Чуть снова не попался, когда хотел «сепарам» сдаться.
Кое-как ушел. А тут, на счастье, встретился Анисим, которому, – кровь из носу, – помощник нужен. Так и «заякорились». А чего не «заякориться», если харчи и крыша над головой есть, а военкоматы здесь не появляются.
6. Новые хлопоты
1.
А парень легким оказался, да, и Константин ростом и силой не обижен, – так с думами до Обители и дошли.
– Эй, хозяева, гостей ждете? – Видимо, ждали, да и Митрия нос от второго моста хорошо просматривался. – Ольга, принимай подарок. Цветочка аленького, извини, не нашли, но и этот в хозяйстве сгодится.
– Мокрый-то какой. – По-женски всплеснула руками Ольга. – Живой ли?
– Нет, мертвяка на себе принес. – Хоть и легок парень, а Константин запыхался-таки. Потому и грубым ответ получился.
– Зачем? – Отшатнулась Ольга, но Константин умудрился еще ее и за бочок, по своему обычаю, ущипнуть.
– Тебе показать. Давно, поди-ка, мертвяков не видывала? – Но он сделал неосторожное движение, – и парень застонал.
– Живой. – Облегченно выдохнула Ольга. – Молодой-то какой.
– Подойдет? А не то, смотри, отдышусь, и замену подыщу. – Почему-то взыграла кровь Константина. – Сухую одежду какую-нибудь ему подобрать бы, – как бы не заболел. А то получится, зря старался.
– Поищу сейчас. – Ольга метнулась в кладовую, но до сухой одежды, похоже, дело не скоро дойдет. Пока Константин неуклюже «проскальзывал» в дверь, парня начало полоскать изо всех дыр, да так, что Константина удивление взяло. – И откуда в таком теле столько желчи набралось?
– Оттуда. Меня вон тоже шатает из стороны в сторону. Сходил бы ты, Константин, за свежей водой. – Почти простонал Алексий, когда рвота у парня передых взяла. – А то я и сам схожу, передохну только чуток.
– Сиди, ходильщик. Сейчас парня на лежанку уложу, и схожу. Ольга, нашла что-нибудь?
– Камуфляжей нет, – церковное только.
– Пока сойдет и такое. А ты заполощи его камуфляж пока, – солнце уже показалось, – так что одежда быстро высохнет.
– Я и постирать могу, если взрываться не будет больше. Сейчас?
– Постирай. – Коротко кивнул головой Алексий. – Только это.– Он вспомнил, как, когда Константин привел ее в скит, она в первый же день предложила постирать им белье. О, какими были ее глаза, когда она увидела, вытащенную из «загашника» гору белья. И ведь со слезами, но всю ее перестирала. Да, и потом, нет-нет, да и займется стиркой. – Готовить-то начала? Ах, да, Серафиму ждем.
– Тогда, пойду, постираю.
– Погоди, надо карманы проверить.
Вот тебе, и проверил. Ничего такого не нашел. Ничего, кроме того, что это, оказывается, – его племянник. Племянник – это хорошо. БЫ. Не похож он на племянника. И фотография на племянника, как помнится, не совсем похожа. Да, и в плену сейчас племянник, как бы, любимый.
Сестра на днях наведывалась, – она и принесла эту новость.
«Может, простое совпадение? Да, нет, все – одно к одному. А фото? Если и переклеили, то профессионально».
– Чего там? – Константин, наконец, закончил обыскивать карманы.
– А у тебя?
– Кроме военного билета и ножа, ничего.
– Когда очнется, ….
– Не скоро, – боюсь, – очнется, Сильно долбануло его, думаю. Укрыть бы его потеплее, – кажется, потряхивать начало.
– Может, и надо, – до костей, поди-ка, промерз. А вот можно ли? – не знаю. Придет Серафима, она и решит. Как бы хуже не сделать. – Честно говоря, Алексий уже не испытывал к спасенному никакого доверия, хоть человеческая жалость все еще перебарывала.
– Ему же холодно. – Ну, вот и бабьи нежности подоспели.
– Конечно, холодно. Всю ночь, наверно, над водой грелся. Там, в кладовке у меня теплушка есть. – Алексий кивнул головой на грубо сколоченный шкаф. – А я пока за свежачком схожу.
– Сиди уж. Я же сказал, что схожу. – Оттеснил его от ведер Константин. – На тебя самого тошно смотреть. Мутит?
– Есть немного. Надышался лишнего, никак?
– Посиди-ка, лучше, на лавке перед воротами, благо, и солнце еще не жжет, но землю греет. За работу не хватайся почем зря. Нам пока и одного вот так, – и выразительный жест у горла, – хватит.
– Могилку бы надо подправить ….
– А то, без тебя не сделаем? Сиди, – Ольга за тобой и за парнем проследит.
– Что за мной следить? За парнем уход нужен.
2.
Не успели, однако, ни Алексий могилку подправить, ни Константин за свежачком сходить. Да, и как тут успеть, если парень-то пластом и скатился с Анисимова летнего лежака, теперь к Алексию перешедшего, а полоскать уже нечем, – все за воротами оставил. Какая-то неведомая сила принялась так изводить его тело, что диву даваться – и то страшно, и неприлично, – даже, Алексий начал, было, уже подходящие молитвы вспоминать. А парень, похоже, свои молитвы то шепчет, то кричит. Страхота лютая, в общем.
– Чего это он? – Хоть разумом Константин не обижен, как бы, но тут не разум нужен. – Молится, никак?
– Разве так молятся? – Ха, молодо-зелено, – а как еще молятся, когда душа на небо просится? Так и молятся, но, все равно, еще раз прислушался Константин.
– Какого-то полковника поминает, а еще малыша. – Константин растерянно оглядел братию. – Огонь на себя вызывает, кажется, точно, огонь на себя. Получается, это русские все-таки влупили им под то самое, не могу.
3.
Он не понимал своего состояния. Не ранен, ни голова, ни руки-ноги не болят, а, все одно, предательская слабость превращает его в нечто, напоминающее растение. А это – самое последнее дело – ощущать ее, и не понимать, что с тобой происходит?
Кто-то сказал: «Я мыслю – значит, я существую». Ну, правильно. Я СУЩЕСТВУЮ. Вопрос: где, и кто я? И где моя память? Она всегда выкидывает коленца. «Оказывается, вот что я помню, значит, не все потеряно?».
Последнее – спорно. С памятью и раньше часто бывали проблемы. Бывали, но когда? Да и бывали ли? – Памяти-то никакой нет.
Бывали проблемы, но бывали и просветления. Когда?
Он напряг ее, свою память, – и боль грозовыми раскатами поднялась откуда-то снизу и заполнила всю голову.
«Когда не болит голова». Это понятно. Сейчас она болит – это факт. Сильно болит, хотя терпеть еще можно.
«А зачем? Ты же умер».
«А это еще что такое? Почему этот противный голос доносится, как бы, изнутри? Я умер?
«Непременно умер», – и под нос подсунули непонятное пугающее видение.
«Так вот оно что? Этого еще не хватало? Но сам же себе и возразил: «А ты чего ожидал? Тебя же предупреждали. Или и это забыл?».
Если предупреждали, то такое забыть не возможно.
Его извлекают из земли, – могилы, стало быть, – подсказывает услужливая память, – …, ну, допустим, – из могилы два монаха. «А почему, только из могилы? Из гроба, наверное? Зачем?».
– «Обмыть, и завернуть в саван. Так делалось всегда».
Тогда, понятно. Монахи – это яснее ясного. Это смерть. Но я же мыслю?
– «Мысли, – кто же тебе мешает. Мысли, сколько угодно, только не мешай им выполнять их скорбную работу».
– Подождите. Меня же закопают.
– «Конечно, закопают. Наверху не оставят».
– Но я же живой.
– «А это – спорно. Вот придет судья, – он и решит.
– Понтий Пилат? – Почему-то, на ум приходит только это имя.
– «Ну, конечно, как только, так сразу, и Понтий Пилат. Думаешь, иных нет?».
Мысли немного путаются, и из памяти вырисовываются все те же монахи.
– Зачем они меня сюда принесли?
– «Излишне сердобольные, – вот и принесли».
– И часто они так?
– «Тебя-то это не должно волновать. Принесли – и принесли. Не твоего ума это дело».
– А если моего? – Но ответа не последовало, а без ответа – какой разговор?
Но, все равно, от проблем с памятью никуда не деться. И все же, почему он помнит только то, что его, настолько же бессильного, куда-то тащили. Нет, несли, – конечно же, несли – на спине два … монаха. Даже один, а второй шел следом. Память этим, разумеется, не заканчивалась, и не с этого начиналась. Или это и не память, вовсе. И монахи – это не моего ума дело….
Наверное, монахи – не из памяти? Он уверен, что там были монахи, он уверен, что его кто-то нес на спине по шатким мосткам, и не по одним, а по веренице мостков, – это как пить дать. Ага! Память расширяется! Ура!
Наверное, он потратил много сил на свою память, поскольку ломота в теле не появилась, зато по все конечностям разлилась еще большая слабость. Надо расслабиться, отдохнуть, и …. А это находка, – «Спросить у девчонки, – уж ей-то нет повода меня обманывать».
И он, словно нечто физическое, воспринял свою первую радость, и тому что, он жив, если родилась такая находка, и тому, что есть девчонка. Он еще не знает, как легко можно убить радость. Стоит только понять, что давно не слышал ее голоса. Где она? Ушла вместе с памятью? И зачем она здесь была? Чтобы обмыть?
Последняя мысль была плохой мыслью. Отвратительной, просто, но это – куда ни кинь, – данность. Наличие большого количества монахов – намек о панихиде, или отпевании, что равнозначно. И это не может быть памятью, его памятью.
«Но я же жив», – он хотел, было закричать, но с языка сорвался только слабый стон. Он хотел помахать рукой, но ощутил полное бессилие тела.
«Неужели они не понимают?», – он рванулся из последних сил, и рухнул … на песок.
«На морском песочке я Марусю встретил, В розовых чулочках, талия в корсете …».
Песок был прохладным, и это принесло, пусть, и малое, но успокоение.
4.
– А чего это у вас человек на земле валяется? – Голос-то у Серафимы, хоть, и не громкий, но братия столько уже нагляделась, что и легкого шепота Кондратий обнимет.
– Курс молодого бойца Ольга с ним проходит. – Ну, вот еще один нашел время, когда шутить.
– А ну-ка, упал-отжался. Это я тебе, Дмитрий говорю.
– Никак, не может он. Упадет – рассыплется. Здорово, Серафима, как Бога тебя ждем. – Подчеркнуто пристрастно поклонился Алексий.
– Так, рановато меня к Богам причислять. Что случилось?
– Что случилось, что случилось? Митрий, как обычно, бревно проглотил. А теперь вот еще и парень .
