– Воистину: на охотника и зверь бежит! Видите, с каким выдающимся знатоком я вас познакомил. Николай Николаевич – настоящий наш завейский собачий академик! Обменяйтесь координатами и держите связь. Извините, коллеги, мне пора. Мэр вызвал на совещание. Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи! Как говорил Конфуций: «Среди стоящих беги, среди бегущих – остановись». При этом главное – не оглядываться! Ха-ха…
После кинолога, с которым друзья обменялись телефонами, Гоша и Толян, чтобы им никто не мешал, заперлись в «переговорной». Вновь стали рассматривать торцевскую «базу данных» из пёстрых распечаток и вырезок.
«Классической страной собак был древний Египет.
Когда в семье умирала собака, все домочадцы погружались в глубокий траур: наголо брили головы и длительное время днем не прикасались к еде. Тело же умершей собаки бальзамировали и торжественно хоронили на специальном кладбище. Во время траурной процессии участники ее горько плакали и причитали, словно при кончине близкого человека.
Египетская мифология обожествляла «братьев наших меньших». Бог Инпу (у греков он стал Анубисом) считался покровителем умерших и представлялся в образе лежащей черной дикой собаки Саб. А чаще – как человек с собачьей головой…»
– Мы с тобой одной крови! – прокомментировал Гоша, словно обращаясь к мифической собаке.
«Каса (по-гречески: Кинополь, то есть, Собачий город) был оплотом Анубиса, почитание которого распространилось по всему Египту. Порой Анубиса ассоциировали с богом Исдесом, его тоже олицетворяли с черной собакой. Анубис считался, согласно некоторым текстам, главным божеством царства мертвых, именно он подсчитывал сердца умерших. Только он, хтонический псоглавец, обладал искусством с помощью возложения рук превращать покойника в просветленного, блаженного».
– Одно и тоже! – Вздохнул Распоров. – Исторические факты, причастные ко всяким псовым тварям, можно цитировать бесконечно… У этрусков у бога смерти были волчьи уши, а в греческой мифологии властитель загробного мира Аид носил не то волчью, не то собачью шкуру. Неужели в твоём архиве нет ничего более актуального?
На улице завыли полицейские сирены. Коллеги бросились к пыльному, никогда не мытому окну и увидели сразу три полицейских «воронка», несущихся по выбитому шляху куда-то на окраину.
– Узнать? – поинтересовался у Гоши его товарищ, доставая мобилу.
– Подождем. В последнее время предпочитаю не торопиться. Пусть пыль осядет, тогда и позвоним. Если произошло что-то серьезное, Простаков, сдается мне, сам нас вызовет. Давай вернемся к нашим собачкам.
«…В Авесте, древнеиранском религиозном памятнике, утверждается, что собаки обладают таинственной силой и способны бороться против духов мрака и зла, – продолжил чтение Торцев. – Жизнь собаки ценилась наравне с человеческой, и потому расправа с псом или псицей наказывалась как материально – большими штрафами, – так и религиозно: «Душа того отойдет в муках и болезнях в мир подземный!» Могучий и великодушный бог Агура так вещал: «Собаку сотворил я в собственной одежде и в ее собственной обуви, с острым чутьем и острыми зубами, привязанной к человеку для защиты стад, и с телом, приспособленным для того, чтобы нападать на врага… Не стояли бы прочно жилища, не будь собак…»
– По-моему, нечто подобное было и у древних греков.
– Шла собака по роялю. Не перебивай, – поставил Гошу на место Торцев. – Слушай сюда:
«Дальше древних персов пошли древние греки. Пёс у них был полноправным участником пиршеств и праздников, следовал за своим хозяином на общественное собрание и в спальню любимой женщины… Следовала собака вслед за хозяином и на погребальный костер».
* * *
Затренькал Толянов телефон:
– Вы где там, мля, тунеядцы лохматые? – Конечно же, это был Простата. – Срочно дуйте на Веденскую, 15! Да-да, к торговому центру «Домик в деревне». У нас убойное дело.
– Огнестрел?
– Нет, хуже… Опять с собачарами. На этот раз они «разбомбили» фургон инкассаторов… Дурдом в натуре: собачки у нас теперь валютой занимаются…
– Почему, Толян, ты не водишь машину! – Взвыл Распоров. – Как без колес в наше время, скажи, можно работать? Тем паче – журналисту!.. Срочно надо взять автомобиль в аренду! А то мы – как инвалиды-самовары: без рук, без ног.
Таксист, на удивление, нашёлся быстро. Довез друзей до квартала новостроек, но к коммерческому центру патрули полиции машину не пустили. Пришлось звонить Простакову. Майор дал отмашку, и Гоша с Толяном оказались внутри оцепления.
Оцеплять полицейским было что.
У входа в супермаркет тротуар был густо залит кровью. У машины инкассаторов лежали прикрытые черной пленкой два тела. Майор Простаков пытался снять показания у третьего инкассатора. Он выжил, видимо, только потому, что оставался во время ограбления в кабине. Заперся и ждал, трясясь от страха. Сдвинуться с места не мог: на ветровое стекло бронеавтомобиля злодеи накинули огромный кусок обыкновенной клеёнки и напрочь закрыли лобовой обзор. Назад подать инкассатор тоже не имел права: там оставались его товарищи. Впрочем, в зеркала заднего видения водитель мог частично видеть, что происходило с его несчастными коллегами.
У главного входа при погрузке в бронеавтомобиль выручки торгового центра инкассаторы были атакованы стаей собак.
Хотя, нет. Это была не стая, а настоящая банда! Боевая бригада, штурмовой отряд! Четыре мощные бойцовские псины, разбившись по парам, налетели со стороны паркинга на инкассаторов, которые даже оружие не успели вытянуть. Двое псов, скаля огромные зубы и рыча, носились вокруг, охраняя территорию по периметру и не давая никому приблизиться к машине, прийти на помощь. Другая пара атаковала икассаторов. Кобели действовали исключительно деловито и слаженно, словно во время налета кто-то командовал ими на расстоянии, как автомобильчиками на батарейках или крылатыми дронами.
За считанные секунды звери безжалостно растерзали инкассаторов, сбитых с ног. Затем по-прежнему без лая и рыка исчезли, растворились.
Сумки с добычей подхватил, по показаниям очевидцев, рослый субьект, скрывшийся на поджидавшей его машине. Он же, видимо, и накидывал клеёнку на стоявший в ожидании выручки из торгового центра автомобиль. Вся операция произошла так стремительно и организованно, что местная охрана и глазом моргнуть не успела. Номер машины никто не запомнил, марку – тоже. Зафиксировали только цвет авто, серый или бежевый, кажется… Странно другое: амбал, умчавшийся с многомиллионной дневной выручкой огромного коммерческого центра, был, как утверждают редкие свидетели, в …медвежьей или в какой-то другой звериной маске!
Гоша не решился сразу подойти к Простакову. Тот, заведенный происходящим, охваченный плохо скрываемой злостью на бестолковость свидетелей, пробовал получить хоть какие-нибудь вразумительные сведения от оставшегося в живых инкассатора-шофёра. Но парень пребывал в ступоре. А, когда Простата в попытке хоть как-то привести его в чувство прикрикнул на водителя бронированного фургона, тот зарыдал басом.
– Я видел, как Влада и Руслана жрали эти монстры… Я видел, видел! Ужас! Ребята даже не поняли, что происходит. Звери ударили их с разбегу под коленки, а потом сразу в горло вцепились… И рвали, рвали!..
Торцев, ставший подозрительно тихим, как только они прошли за ленточку оцепления, с подчеркнутым вниманием прислушивался к словам инкассатора. Вдруг он стремительно прыснул в сторону, оперся о хилое деревце на обочине и сложился как перочинный ножик. Его вывернуло наизнанку прямо на газон.
– Апокалипсис, мля! Бойня кромешная… – Вздохнул Простата и передал инкассатора на руки врачам «Скорой помощи». – Пусть чувак в себя придет. Позже поговорим. – Обоим, мля, яремную вену перекусили. Эй, ты, корреспондент московский, смотреть на двухсотых будешь?
Распоров кивнул, и они подошли к телам, слегка прикрытым траурным пластиком.
Простата приподнял и чуть отодвинул его в сторону. Зрелище было ужасающим в своем анатомическом безобразии. Гоша видел погибших на войне – в Южной Осетии, в Чечне. Пострадавших от осколков мин, гранат, снарядов. Но чтобы такое!.. Псы, утончённые садисты, были явно обучены убивать; не зря люди в Средневековье верили, будто у волка в пасти целых сорок два острых зуба. После вены на шее звери атаковали жизненно важные органы несчастных, выгрызли им печень. Это был, видимо, их «поцелуй в живот».
– Быстрее уберите это, ну, слышите! Отвезите тела в морг! – Указал полицейским на трупы майор, даже не поморщившись от вида этой человекобойни. – И вымойте, мля, поскорее асфальт, рядом люди ходят, дети…
Простата обернулся к Распорову и тихо проговорил ему на ухо:
– На этот раз промолчать нам уже не удастся… Не пройдёт номер… Серую машину в перехват объявили. Но вряд ли, мля, это что-либо даст. И съемка с камер ничего нового, кроме того, что мы уже знаем, наверняка ни хрена не покажет… Тут, мля, орудовал не простой преступник. Очень даже не простой!
Да, не все так просто было у майора Простакова…
Он закурил. А потом отрезал:
– Знаю его…
– Как? Откуда? Уже? – Опешил Распоров.
И Простаков, продолжавший удивлять Гошку, оглоушил его. Он любил казаться простачком, на самом деле таковым ни в коей степени не был. И не боялся смелых гипотез.
– Это оборотень. Пёсочеловек. Ликантроп, мля, хренов!.. Я когда-то читал об этом. Его ещё называют псоглавец, или псеглавец… Пятьсот пудов, в нашей синагоге – психушка тёти Сони!
Гоша не понял, о чем и о ком говорил майор. Но репортерской интуицией своей почувствовал, какая могучая «сермяга» кроется за словами Простакова. Очень непростыми словами…
В глубине души Распоров грешным делом и сам подумывал о том, что главным действующим лицом жутких преступлений, к которым он косвенно оказался причастным, был вовсе не обычный, заурядный преступник, скажем, похмельный маньяк или обколотый торчок в маскарадной зоомаске.
Нет! Кто тогда?
Не оборотень же и не вурдалак, в конце концов… Впрочем, почему бы и нет? Сто процентов: это был он, легендарный псеглавец! Не зря же об этих странных существах так много написано. Начиная с древности рассказано и запечатлено в книгах, сказаниях, на картинах! Тогда и непременное появление собачьей стаи на местах преступлений в Завейске выглядит вполне логично. И это не голливудский блокбастер, а российские, провинциальные, кондовые будни.
В конце концов, одного такого псеглавца Распоров видел собственными глазами, на записи камер наблюдения в посёлке Андреасяна. Не сон же это всё, в конце концов!
Откуда ни возьмись вырос, как из-под земли, Торцев. Он нес в вытянутой перед собой руке, словно держал факел или эстафетную палочку, обыкновенную сосиску, только грязную.
– Это что за колбасный цех! – Взвыл майор. Он смотрел на Толяна как ясновельможный польский пан на еврея-процентщика.
– Улика! Может быть, единственная на сегодня, я обнаружил её рядом с машиной инкассаторов. На месте преступления.
– Ты что, совсем мудак? – Взорвался Простата.
– Брейк, брейк! – осадил майора Гоша. – Покажи сосиску. Странно, никаких следов собачьих зубов нет… Вы видали когда-нибудь пса, который не бросится алчно, как ворон на кровь, на бесхозную колбаску или сосиску? Любопытно, как она тут оказалась.
– Да как угодно, черт ее задери! У тетки разявистой какой-нибудь из тележки с продуктами взяла и выпала.
– Вряд ли…
Гоша понюхал сосиску, пощупал ее, проверяя на плотность, посмотрел на цвет и вынес вердикт.
– Это купленная в супермаркете сливочная сосиска из фабричного набора общим весом примерно в полкило. Не совсем свежая, тем не менее недавно она лежала в пластиковой упаковке. Значит, вывалиться на землю случайно никак не могла… Вот что, командир: неспроста её нам подбросили.
– Зачем? Кому, мля, такой идиотизм нужен?
Терпение Простакова было на пределе. Чтобы хоть как-то укротить свой кипучий темперамент, он без конца щелкал дешёвой зажигалкой.
– А зачем при расправе с Андреасяном на месте убийства был оставлен гриб «волчий табак»? И здесь все отнюдь не случайно. Уверен, это очередная собачья визитная карточка для нас. Свидетельство того, что у нашего противника весьма своеобразный креативный потенциал. Особое чувство юмора, можно сказать.
– Самое необычное чувство юмора бывает у висельников… Что, мля, за чухня? Теперь у нас, что? Кабысдохи раздают автографы? Сосисками с грибами?
И Георгий принялся объяснять.
– В некотором роде это тоже автограф, представьте себе… Поверьте мне: поле ассоциаций может быть фантастически плодотворным. Давайте порассуждаем! Сосиской, по-гречески Луканикос, называли самого знаменитого пса в Элладе. Почти пять лет он, любитель жареных колбасок, которыми его подкармливали туристы, оставался известнейшим участником не столь давних акций протеста в Афинах. Симпатичный бездомный кобель не боялся ни взрывов, ни слезоточивого газа, ни резиновых пуль полиции… Пытался схватить и отбросить в сторону шашки со слезоточивым газом, запущенные жандармами против манифестантов-антиглобалистов.
– Хелуин конченый!.. И после этого греки хотят у себя порядок навести с такими дохлыми ментами. А ещё, мля, «родина демократии» – Презрительно процедил сквозь зубы Простата.
– Сосиска-Луканикос даже имел собственные твиты в «Фэйсбуке» и в «Твиттере» – мир не без добрых людей. Журнал «Тайм» – невиданное дело! – объявил эту собачку «Человеком года-2011». Обратите внимание: человеком!.. Неуёмный двортерьер перестал рвать лодыжки полицейским и лаять до рвоты на людей в униформе только после того, как они его однажды жестоко избили. Вся Греция следила за лечением Сосиски-Луканикоса. Через пару лет псина, вроде бы, восстановившаяся, умерла от остановки сердца.
– Я балдею, дорогая редакция! Чудеса, мля, да и только.
– «И небеса прославят чудные дела Твои, Господи…» – Вознёс Распоров глаза к небу.
– «…Ибо кто на небесах сравнится с Господом? Кто между сынами Божиими уподобится Господу?» – С лёту продолжил псалом, широко перекрестившись, майор. – Кому Собор, а кому – и СОБР… Историкам – Амон, а нам, мля, грешным, – ОМОН. От Гугла до Гулага лишь один шаг…
Гошку так и подмывало зааплодировать и крикнуть Простате: «Браво!» Майор, оказалось, был человеком широко образованным, к тому же охочим до каламбуров. Удобная маска: на первый взгляд – сапог сапогом, а на самом деле…
Простаков словно почувствовал направленный на него пристальный Гошкин взгляд, лукаво улыбнулся: «Знай наших!..» Махнул рукой, будто отрезая ею в своей жизни уходящий, столь страшный для них всех, день.
– Не нравится мне, ребята, что у нас происходит. Тот, кто стал дирижером этого «собачьего вальса», нет, точнее – кукловодом блохастого дурдома, мля, и в правду, является собачьим Богом. Он, сука горбатая, затеял с нами очень опасную и кровавую игру… Хватит, бойцы! Валите в вашу грёбаную редакцию! Мне надо одному обо всем поразмыслить и для доклада все происходящее сформудировать… Ну и оговорочки же, мля, бывают, святых выноси! Сформулировать, мля, в общем…
* * *
Простаков остался у торгового центра, а друзья потянулись по домам.
– Уже поздно, я – никакой! Для меня на сегодня достаточно, – признался побледневший и осунувшийся от пережитого Торцев. – Я к автобусу. А ты?
– Буду вызывать такси.
Коллеги распрощались. Гоша остался на краю дороги один. Едва собрался найти по Яндексу ближайшего киргиза или узбека на его желто-белой «шайтан-арбе», как у бордюра притормозила маленькая аккуратная «реношка». Частник? Всё понятно. Жизнь – дорогая: мужик шабашит по вечерам. И какая беда, что на машине шашечек нет? Главное – до дома доехать. Первым делом – колёса, а не шашечки.
– Сколько отсюда до Наречной?
– Двести пятьдесят рублей. Вах! Дешевле не найдешь. Садитесь, мужчина!
Распоров ненавидел, когда к нему так обращались.
Быстро прижившееся ещё в ельцинской России обращение «мужчина» было калькой с английского, заимствованной из дешевых голливудских сериалов: «мэн». «Мужик, мужлан» – иначе говоря. Но одно дело, когда это произносит в кино чернокожая, губастая шпана из Гарлема или Бронкса, а совсем другое, когда подобное звучит в Европе из уст, казалось бы, цивилизованного человека: «Мужик, залезай в тачку!..» С крахом СССР пропало из нашего оборота теплое, но столь испохабленное большевиками и их протокольной номенклатурой слово «товарищ». Так и не вернулись в русский лексикон, несмотря – казалось бы – на вящие атрибуты победившего в России дикого капитализма, прекрасные слова «иншего» времени: «господин», «сударь», «барин»… Скажем, как красиво звучит обращение: «Милостивый государь»! Или ещё лучше: «Ваше благородие»…
Гоша так ненавидел этого вездесущего и вседоступного «мудчину», что однажды на рынке в Подмосковье в ответ тетке, которая упорно обращалась к нему так, заорал:
– Я – не мужчина!
– Эй! А кто же тогда? – Удивилась таким смелым гендерным признанием торговка. Но комингаута не состоялось.
– Лицо духовного звания, – сымпровизировал Гоша.
– Поп, что ли? А почему тогда бороды нет?
– Сбрил. Может, я – пастор.
– А-а-а, поняла, – обрадовалась тетка, у которой в мозгах все мигом встало на свои места. – Пастор это тот, кто макароны делает, так? «Пасту» по-ихнему…
Из притормозившей машины на Гошу смотрел, по-хозяйски опершись на руль, обросший по щекам синей щетиной «человек кавказской национальности» в кепке, с окладистой тёмной бородой и в увесистых черных очках.
– Ваалейкум ассалам! Садись, дорогой! Быстрее ветра домчу!
Распоров не стал ждать других приглашений. Ввинтился на жесткое заднее сидение «меган», повторил адрес. И добавил:
– Поскорее и подальше от этого собачьего царства!
– Зачем так говоришь? У нас на Кавказе собак любят. Кавказская овчарка стада и семью бережет.
– Откуда вы с Кавказа?
– Из Чечни. Аул Ачхой-Мартан знаешь?
Заслышав горский акцент, – несколько форсированный, словно напоказ, – Гоша сразу вспомнил свои не столь давние бурные кавказские приключения.
В последний раз он побывал в Грозном в дни войны… Площадь Минутка, знакомая до боли. Там, рядом с рынком, он раньше, в советское время, останавливался на первом этаже пятиэтажной хрущобы и «зависал» на Минутке на веселые минутки у верных друзей братьев-близнецов Вахи и Мусы Эглаевых, известных в Чечено-Ингушетии спортсменов-борцов славного общества «Динамо» и не менее известных в социалистической республике фарцовщиков-спекулянтов. А потом началась война… Будь она навсегда проклята! И Гоша приехал в Грозный опять – стрёмной абрекской дорогой из Грузии через ущелье Панкиси с киносъемочной группой французского телевидения, не осознававшего ни на йоту, что её корреспондентов по пути могут примитивно пристрелить, разорвать на съедобные части или, ещё хуже, захватить в заложники. Посадить в яму-зиндан и прессовать, пока из-за кордона не прибудут миллионы долларов выкупа.
Минутки, разбомбленной, разорванной минами, убитой, Гоша тогда не узнал. Да и времени на узнавание особо не было. На третий день работы – снимали документальный фильм о войне – разоренную площадь в очередной раз накрыл артобстрел федералов, и вся парижская кинокоманда в панике рванула обратно в Тбилиси, а оттуда – эвакуироваться в «нежную Францию», зализывать раны.
Конец ознакомительного фрагмента.
