– Осталось только день рождения выяснить, – улыбается мне медсестра, а у самой глаза холодные-холодные.
– Сегодня… десять… – решаюсь я.
Вот тут она удивляется, и серьёзно удивляется – глаза округляются, губы вытягиваются. Явно информация расходится с чем-то, чего она ожидает. Интересно. Глаза её сразу же добреют, в них появляется даже что-то, похожее на сочувствие. Это дурно пахнет на самом деле, очень дурно, но пока я ничего расследовать не могу. Ничего, встану, буду потихоньку копать, что я была за девочка и за что меня так активно…
С этого момента наступает какой-то перелом – вдруг приходит врач, внимательно меня осматривает, потом ещё один приходит, и ещё… Я понимаю, что их смущает – странгуляционная борозда, точнее, сейчас это просто след на шее, которого они не могут объяснить, зато я могу, рассказав, что меня ремень в машине чуть не задушил. Это так себе объяснение, но неожиданно оно всех удовлетворяет. А я пытаюсь выяснить, куда меня занесло. Очень осторожно и не торопясь.
Лучше быть сиротой помладше, чем постарше. Что такое десять лет? Это начальная школа, конкуренция в которой не такая яростная, как в средней, это возможность не бояться нападения с целью насилия, это возможность подготовиться к тому, что меня ждёт дальше. Ну и заодно можно успеть занять определённую нишу в пищевой цепочке, так сказать, а учитывая опыт детства и знания, и в лидеры пробиться, раз уж меня царевной назвали. Назвали – значит, будем править… М-да…
Город тут нынче… В общем, глубокий Мухосранск, хотя и называется иначе, но против сути не попрёшь – глушь, но детский дом есть. Обеспечение его, конечно, как в далёком гарнизоне, но я чего только в жизни не пробовала, а сама – давно уже не наивная девочка, потому выдюжу. Какого-нибудь пригляда можно особо не ожидать, бить, скорее всего, попытаются, ну да поглядим. К тому же порядки наверняка бандитские, учитывая случайно выясненный год. Значит, что? Значит, потанцуем, как Гром говорил.
Лечить меня особо не лечат, просто переводят в другое отделение и дают отлежаться. То есть реабилитация на мне. Так себе новости, честно говоря, но и тут справимся – зря я, что ли, столько времени на медицину угробила?
– Девочка не из ориентировки, просто похожа, – слышу я разговор двоих санитаров. – Наши-то подумали, что это та самая маньячка, чуть не уморили её…
То есть десятилетнего ребёнка объявили в какой-то ориентировке «маньячкой», и в это все поверили? Я точно на той же планете оказалась? Тут у людей мозги есть? Ну там, не знаю, критическое мышление? Такое ощущение, что я сейчас живу в мечте всех правителей – стране дураков. С другой стороны, не зря же Смерть меня дурой назвала?
***
Итак, я Мила Ершова, мне десять лет, обретаюсь сейчас в палате выздоравливающих областной больницы. Доставили меня экстренно, с того места, где моя копчёная тушка валялась неподалёку от сгоревшего автомобиля с двумя трупами внутри. Трупы разнополые, так что вполне сошли за родителей, никакой мистики. Одновременно с этим появилась ориентировка на девочку десяти лет с указанием на шлейф трупов, тянущийся за ней. Интересно? Ещё как, потому что так не бывает!
Можно было бы отнести всё произошедшее на счёт богатой наследницы или каких подковёрных игр, но просто именно так оно не делается. В отношении ребёнка таких обвинений не выдвигают по причине законов нашей страны, на которые, конечно… Но не настолько же! Вот и выглядит всё это странным. Девочку с фото из ориентировки я запоминаю, благо она на стене висит, но, опять же, так никто не делает – значит, имеем загадку, меня непосредственно касающуюся. Это пока неведомый враг не знает, как я выгляжу, а потом – мало ли что…
Дальше… Отвод глаз я попробовала на медсестре, всё работает, как ни странно. Это означает, что метод рабочий и может использоваться. Сама по себе новость хорошая, потому что позволяет хотя бы убежать, если что, но мне пока не надо. Пусть спокойно выпишут, отправят, куда положено, а там я найду, что сделать. Пока учитываем, что враг на данный момент обо мне не знает ничего, но постарается узнать. Логично? Логично.
– Ершова, – лечврач у меня заморенный и ту… э-э-э… не заинтересованный. – Скоро тебя выпишем.
– Ничего, что я едва стою? – интересуюсь я у него. – Физкультура мне какая-нибудь положена?
– То-о-очно! Реабилитация же! – обдав меня мощным выхлопом, заявляет это тело в грязном халате и покидает палату.
Ну, нормальной реабилитации здесь не будет, конечно, поэтому я ухожу в парк, где начинаю совершать попытки привести себя в форму – до обморока. Не раз и не два меня находят санитарки без сознания, и в отделение приносят санитары. Но так как во время тренировки я шепчу заговор отвода глаз, то видят они только результат. А при таком результате выписывать меня нельзя, потому что настолько больших идиотов нет нигде, а отвечать за труп ребёнка никакой детский дом не согласится.
– Я просто выхожу погулять, – объясняю комиссии из трёх врачей.
По такому случаю мой лечащий даже трезвый, видимо, непростые врачи в комиссии. Седой меня пытается поймать на несоответствиях в рассказе, но я точно помню, что говорю, так что облом у товарища психиатра. Я держусь насмерть за версию о том, что меня не лечат никак, я просто лежу, при этом стоять мне тяжело, а дядя доктор говорит, что выпишет, поэтому я учусь ходить, но почему-то падаю.
Убедившись, что версию я не меняю, доктора переключаются на своего коллегу, потом пытаются меня проверить. Но МРТ у них нет, а как правильно промахнуться пальцем мимо носа, я знаю. Так что они получают данные объективного контроля, а мой лечврач – русские подарки и сувениры. Поэтому ближайшее время он будет занят, а я получаю, наконец, адекватную помощь, ну и я ещё тренируюсь… Тренироваться очень полезно, потому что, в отличие от лечебной физкультуры, на которой я демонстрирую заморенного котёнка, на тренировках я выкладываюсь полностью, нарабатывая и тело, и всё остальное.
Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Я понимаю, что санаторий подходит к концу, когда вижу тётку с брезгливым взглядом, заходящую ко мне в палату – кстати, лежу я одна. Это тоже не совсем обычно, но бывает. Так вот, тётка заходит, явно чтобы посмотреть на меня, поэтому встречает именно тот взгляд, который ожидает увидеть, – «потерянный котёнок не знает, что будет дальше». Нормальные люди в таких случаях как минимум улыбаются ребёнку, а не предвкушающе оскаливаются.
Поразглядывав меня некоторое время, она разворачивается и уходит. В общем-то, всё понятно – социальные службы пожаловали, которые детей-сирот трудно переваривают. Ну, год-то я уже знаю, чему тут удивляться: нищета порождает злобу, а сирот защитить некому. Это я уже один раз проходила, вот только сейчас у нас с вами сказка будет другая – я всё-таки офицер, и таких тёток вертела на том, чего у меня нет. А милая пай-девочка непростые сюрпризы может устроить, никакая прокуратура потом не разберётся. Ну и есть вещи, которые табу… Милиция нынче, конечно, с нюансами, но люди и среди них есть, так что поиграем.
– Ершова, мы тебя выписываем, – сообщает мне уже другой доктор, потому что предыдущего лечащего просто уволили, что-то он не то стырил, как оказалось.
– Я поняла, – киваю я ему. – И куда меня?
– Твои родители погибли, поэтому – детский дом, – равнодушно отвечает он мне.
– Нет! Нет! Это неправда! – старательно разыгрываю я театр. – Вы лжёте! Этого не может быть!
Я реву, полностью отдаваясь своей игре, а сама размышляю. Ну, равнодушные доктора – это не сюрприз, хотя как-то всё тут перекошено. Хотя, может быть, я просто плохо помню, всё-таки тварей всегда хватало. Но вот просто взять и заявить такое ребёнку, а потом повернуться и уйти? Нелюди какие-то, честное слово, просто нелюди.
При этом меня никто не пытается успокоить, просто игнорируют сам факт моего наличия, и всё. Ну надрывается ребёнок, ну и хрен с ним. Правда, интересно? Вот и мне. Но истерика у меня должна быть, потому что версию надо подтвердить, чтобы везде, включая мысли, фигурировал тот факт, что сиротой я стала, а не «всегда была». Этот факт меня защитит потом.
Ну, поорала, надо и честь знать. Голос уже хрипит как знак качества истерики. Дальше уже перебор будет. Не забыть, кстати, что сообщивший мне это дядя доктор в восприятии ребёнка убил их, то есть моих родителей, и переубедить меня в этом не выйдет, так что оставшиеся дни я ему испорчу. Так сказать, мал клоп, да вонюч. Отлично, значит, так и решили. Надо будет ещё с другими детьми пересечься да рассказать, что вот этот дяденька доктор родителей убивает. План вчерне готов, ибо запущенный слух начнёт циркулировать по отделениям, и от славы убийцы доктору не отделаться. Жалко ли мне его? Нет, конечно.
Сказано – сделано. Сначала за завтраком я со слезами на глазах рассказываю девочкам, что доктор убил моих родителей, чтобы отдать меня злой тётке с мясокомбината – понятно зачем, и меня скоро увезут отсюда прямо на котлеты.
– Врёшь! – не верит какая-то девочка.
– Да он мне сам сказал! – абсолютно уверенно отвечаю я ей, и уже к обеду ревут все дети.
К ним приходят родители, а дети готовы на что угодно, лишь бы не оставаться в больнице. Родители же не все прислушиваются к детям… Но вот такая перемена поведения заставляет напрячься абсолютно всех, включая руководство больницы, поэтому… хм… Месть удалась!
Глава пятая
Так сказать, возвращение в родные пенаты. Ну, этот детский дом несколько более обшарпанный, чем мой «родной», ну так и года нынче какие. Три сотни никому на хрен не нужных детей, одинаковая одежда, одинаковое всё. Как в учебке – должны ходить строем и мести ломами пол. Не для чистоты, а для усталости, чтобы, значит, не скучали. В общем, ничего нового.
Сопровождающий мой, попытавшийся пнуть девочку, получил от этой девочки мгновенную карму, поэтому уехал в больницу. Споткнулся, потерял равновесие. Бывает. Даже он так считает, а я вот думаю, что идея, в целом, хорошая – каждого, кто хоть как-то посягнёт на меня, должны преследовать незаметные неудачи. То есть меня должны бояться без объяснения причин этого страха.
На мой взгляд, идея очень даже хорошая. Мне ещё Серёжу в этом месиве людском искать, а потом думать, как строить жизнь. А, точно, меня ж убить хотят! То есть мне нужен приличный нож, потому что нормальный ствол я в руках не удержу. Ну и есть ощущение такое… странное. Не скажу, что сказочное, но неприятное какое-то, будто позабыла чего.
– Твоя комната, – мне показывают на дверь. – Вещи уже там, на твой размер. Расписание – на двери.
– Спасибо, – тихо благодарю я, не поднимая глаз.
Вот оно! Моя комната! Такого не может быть даже теоретически! Спальня на двадцать коек – легко, а вот «моя комната»… Так, Мила, быстро думаем, для чего может понадобиться именно такой сеттинг? Кроме избиения и насилия… Думаем. Детский дом выглядит старым снаружи, но внутри его явно недавно ремонтировали. Комната довольно уютная, кровать, стол, шкаф. Тесноватая, конечно, но личная комната в детском доме – в эти бандитские годы?!
И тут меня пронизывает догадка, от которой волосы шевелятся на голове, потому что это действительно страшно. Не дай бог, я права – уходить придётся быстро, возможно, и с трупами, потому что новое моё тело на такое ещё не рассчитано. Отдельная комната для девочки с хорошо пригнанной дверью может быть нужна в том случае, если это бордель. То есть, если в эту комнату приезжают «гости», понятно для чего. И чем дольше я смотрю на всё, меня окружающее, тем более вероятной мне кажется именно эта идея. Ладно. Когда у нас приём пищи?
Я подхожу к расписанию на двери, отметив дополнительную прокладку – явно для звукоизоляции, вчитываюсь, бросаю взгляд на часы, висящие над дверью. Через пятнадцать минут обед. Очень хорошо, будем кушать, знакомиться и выяснять, права ли я. В темпе переодеваюсь, но к вещам внимательна – только платья, даже шорт нет. А вот среди трусов внезапно обнаруживаются стринги. Использовать их можно по-разному, но, скорее всего…
Столовая располагается на первом этаже. Там уже сидит некоторое количество детей за длинными столами. Нахожу глазами обозначение своей комнаты и подсаживаюсь к стайке девчонок. Две из них сидят наособицу – глаза ничего не выражают, всего боятся, жмутся друг к другу. Знаю я эти симптомы, их сейчас лучше не трогать, по крайней мере, не здесь.
– Привет, – здороваюсь я с выглядящей менее потерянно девочкой. – Меня Мила зовут, а тебя как?
– Т-таня, – заикнувшись, отвечает она. – Т-ты н-новенькая?
– Новенькая, – киваю в ответ, рассматривая собеседницу.
Ноги сжаты, да и вся она сжата, сидит неуверенно, елозит на стуле, возможно, побили. Глаза голубые, волосы светло-русые, очень красивая девочка, но какая-то запуганная, что ли. Значит, буду использовать свой опыт, чтобы разговорить. На самом деле, если оглядеться – часть девочек в таком же состоянии, часть – нет. С чем это связано, буду выяснять.
– Ты всегда заикалась? – спрашиваю я. – А если петь фразу, не помогает?
– Т-ты в но-номерах ж-же? – отвечает она вопросом на вопрос.
За это слово я цепляюсь, постепенно вытрясая информацию. Всё я правильно поняла – к кому-то приезжают именно в эти отдельные комнаты, в дочки-матери поиграть. Ну или делают то, для чего и используются такие вещи, или просто бьют, раздевают догола и избивают до потери сознания – игры, значит, такие. В общем, во всю ширь то, за что позже сажать будут очень надолго. Но сейчас у нас не позже, поэтому нужно позаботиться о себе. А как это сделать? Не знаю. Пока мысли только об убийстве.
Возвращаюсь я в комнату в глубочайшей задумчивости – идей просто никаких нет. Несмотря на то, что в форму я вхожу, но против одного-двух бугаев вообще никак не пляшу. Что делать? Эта мысль не даёт мне покоя: что может противопоставить в такой ситуации взрослым ребёнок? Почти ничего. Ни насилию, ни избиению противиться я не смогу, просто скрутят, и всё. Значит, ближний контакт надо разрывать.
По идее, меня должны сначала ломать… Или нет? Типа сюрприз изначально. Сижу, уроки делаю, а тут… Хм… какая ситуация более вероятна? Оружие нужно, вот что. Ладно, в школе посмотрим. Феню этих лет я знаю, специфический сленг тоже, да и не менялось многое – я имею в виду настоящую феню, а не язык молодёжи. То есть мне нужно пересечься с малолетними бандитами, чтобы выйти на смотрящего. Так, вспоминаем, кто из авторитетов уже улетел к предкам.
Возвращаюсь в комнату. Вроде тихо. Теперь надо слегка изменить стиль одежды, чтобы выглядеть немного иначе, а завтра уже и в школу. Значит так: я – не пай-девочка, а малолетняя бандитка, дочка недавно помершего, скажем, Буги. Я на него и внешне похожа, не настолько, но похожа. У зеркала потренируюсь, совсем похожа буду – жесты, характерная мимика, словечки.
Вылезаю из комнаты для того, чтобы спуститься на первый этаж. Насколько я помню, гулять воспитанникам не возбранялось, вот и посмотрим. Заодно проверим, насколько у меня получается с жестами, ну и – кто за детдомом приглядывает. Обязательно кто-то приглядывает, потому что при таком раскладе должны всех купить, да и школе хлебало заткнуть, чтобы учителя не обращали внимание на состояние детей.
Всё-таки, страшное нынче время, действительно, страшное. Мне в прежней жизни ещё очень, оказывается, с детским домом повезло. Попади я там в такое место – и стала бы тенью… Ну а теперь тенями станут они. Ещё вопрос – как детей спасти, но его мы будем решать по ходу пьесы. Эх, Серёжу бы рядышком иметь, мы бы тут пустыню устроили вдвоём. Но Серёжи пока нет, да и я в этом детдоме первый день.
Надо всё-таки понять, где крыша. Потому что у крыши должен быть ствол.
***
Нечто подобное я слышала о таком месте, или фильм какой смотрела, в общем, что-то было, и решали вопрос кардинально. В моём случае – только выходить на бандитов, потому что… В общем, понятно почему. При этом как найти Серёжу? Сирота ли он? Если да, то задача практически не имеет решения, а если нет… Вторая половина девяностых, я – в какой-то глубокой дыре. Задача – не сдохнуть, найти Серёжу… И как-то сделать так, чтобы меня не сломали.
Менты тут, скорее всего, на корню купленные. А если нет? Сто-о-оп… Мысль в голову пришла, правда, как её осуществить, я пока не знаю, но подумаю. А пока иду в школу. На меня никто ни вечером, ни ночью не покушался, я выспалась и теперь направляюсь в школу. Топать мне километра три, по-моему, через полгорода. Конечно же, автобус – не для таких, как я, так что пешком. Ну, так и лучше, заодно зоны влияния пощупаю.
Есть ощущение лёгкой нереальности, как будто фильм смотрю. Причём чернушный такой, в тёмных тонах. Настроение, впрочем, боевое, а вот районной шпаны я почему-то не вижу, и в этом есть что-то неправильное. Должна быть… Если я правильно помню эти времена, хоть какой-то порядок был только в центре, а в такой дыре – чуть ли не беспредел.
– Гля, какая чикса пылит! – слышу издевательский голос.
Накаркала. Правда, «чикса» я только в его воображении, но ребёнка он бы напугал, это да. А я пуганая, поэтому сейчас кому-нибудь начищу то место, в которое он ест. Я останавливаюсь, поправив на плече школьную сумку, медленно разворачиваюсь. Трое, очень хорошо. Ну-ка, касатики, идите ко мне. Сейчас милая девочка вас бить будет. Наконец-то.
– Э-э, ты чего? – ошарашенно спрашивает явно вожак, видя мою улыбку. У шпаны вообще хорошо инстинкт самосохранения развит.
– Идите ко мне, – шиплю я, подражая удаву из мультфильма. – Бандерлоги.
– Ты эта… – пытается сформулировать он, а я уже близко. Моя улыбка становится шире, я поднимаю руку, а они… убегают. Я что, настолько страшная? Да не бывает такого!
– Иди, девочка, иди, мальчики пошутили, – раздаётся сзади.
Я оборачиваюсь и вижу как раз того, кого искала, – скорее всего, этот парень под двадцать лет из тех, кто район держит. Он-то мне и нужен.
– Я – Коса, – представляюсь ему. – Ты за смотрящего по району?
– Опаньки… – негромко произносит он. – Ты в школу? Давай тут после школы?
– Давай, – киваю я, не обращая внимания на отсутствие представления.
Иду дальше в школу, понимая, что пацан – обычная шестёрка, просто рангом повыше. А то, что не представился, так это норма – права не имеет, значит. Это хорошо, получается, одна стрелка у меня есть, теперь надо ещё посмотреть и выходить на смотрящего по городу. Разобраться с крышей, ну и объяснить, что мучить детей – это беспредел в любом варианте. Пришлось мне как-то разбираться со всей этой воровской терминологией. За взрослую не сойду, однако для ребёнка запаса уголовного арго должно хватить.
Странно, но по дороге в школу больше никто не встречается, да и людей вокруг какой-то нездоровый минимум. Бывало так или нет, сказать не могу, меня в это время на свете ещё не было, потому всё только по рассказам и знаю. Внимательно глядя по сторонам, подхожу к школе. Серое типовое здание. Серые типовые учителя, такие же дети… А нет, вот там кого-то бьют, то есть картины вполне привычные.
У меня четвёртый «А» класс, что уже необычно, но не моё это дело. «А» класс так «А» класс. Начальная школа – это тебе не хитросплетение военного законодательства, поэтому проблем не будет. Разве что с чистописанием… Меня в основном за почерк и гнобили, потому что был он всегда сильно так себе, ну а как сейчас – узнаем, наверное. Мне нужно сразу произвести впечатление, но помнить, что я не в Смольный поступать приехала, а в зверинец, где закон один, и это – закон джунглей.
Интересно, где этот «А» класс вообще расположен? По идее, должно быть расписание. И ещё – мне сразу в класс явиться или как? О! Военный идёт!
– Товарищ подполковник, разрешите обратиться? – фиксирую я внимание военного на себе. Ну, как военного? Был такой предмет – «начальная военная подготовка», а это, видимо, преподаватель.
На лице его удивление примерно третьей степени. Стойка у меня строевая, что нарабатывается опытом, которого у десятилетней девчонки быть не может. Довольно быстро отмерев, он берёт себя в руки.
– Обращайтесь, – кивает мне подпол.
– Ста… ученица Ершова, четвёртый «А», – представляюсь я, загоняя его в ступор. – В этой школе нахожусь впервые. Разрешите спросить: кому надо представляться и где этот класс находится?
– Охренеть, – совершенно искренне выдаёт офицер. – Вольно, следуйте за мной.
И куда-то меня ведёт за собой, я и иду, мне-то что? Подпола я, конечно, озадачила по самое не могу, но оно-то и неплохо – есть шанс, что станет союзником, союзники мне здесь нужны. И потом военный – это привычно, а привычно – это хорошо. Может, в училище пролезу… Они уже появились, интересно? Ладно, не в этом сейчас дело. А, вот куда он меня привёл! Ну, логично.
– Здравствуйте, товарищи, – здоровается военный, оставив меня у дверей.
– Ребёнка зачем привели? – интересуется какая-то пожилая учительница, с улыбкой взглянув на меня. – Не похожа на хулиганку.
– Новенькая, не знает, ни к кому обращаться, ни куда идти, – коротко объясняет подпол. – Четвёртый «А».
– Моя, значит, – кивает именно эта пожилая учительница. – Ты как сюда попала, девочка?
– Родителей убили, меня – в детдом, – коротко отвечаю я.
Знаю я таких тётенек, они очень опасные, главное, театр раскусывают с ходу, поэтому сейчас я не играю. Говорю кратко, по существу, стараясь даже интонациями из образа не выделяться. Учительница оценивает мой внешний вид, вздыхает. Всё она отлично понимает, только оценивает неверно. А, кстати, кто по званию тут старше – эта учительница или подпол?
– Пойдём, Мила, – кивает мне моя новая учительница. Значит, это была проверка? Или ей просто всё равно.
– Товарищ подполковник, разрешите идти? – играю я привычный театр, шокируя всех учителей скопом.
– Идите, – ошарашенно кивает военный.
Зачем я это сделала? Всё просто – я им запомнилась. Причём тут психология – они считают, что я привыкла к военным, а это значит, что рано или поздно сослуживцы родителя или родителей меня найдут и заберут. То есть при моём резком исчезновении никто не всполошится. Жаль, агентурную разведку нам не давали, как бы она сейчас пригодилась…
Глава шестая
Главное, не забывать, что это дети, а не стая волков, хотя ощущение именно такое – сверлящие меня тридцать пар глаз. В них и злость, и интерес, и равнодушие пока… Очень милые дети, конечно, но мне здесь учиться, поэтому я многообещающе оскаливаюсь. Кто-то понимает, кто-то – нет, кто-то отводит взгляд. Понятно, мажоров нет, лидера класса я определила, а девчонки – аморфная масса, что для начальной школы норма. Ну и хорошо. Проверки, конечно, будут, и не одна, но первый раунд за мной – не овца в класс пришла.
– Мила Ершова будет учиться с вами, – сообщает Рогнеда Николаевна, так зовут пожилую учительницу.
– Здравствуйте, – ровным голосом здороваюсь я.
