ISBN :
Возрастное ограничение : 16
Дата обновления : 08.05.2024
Убедил.
Теперь – не было человека роднее. Вместе с Марией гадали, в какой день и пору приедет он.
Баньку срубили и подняли за пять дней. Протопили для пробы – дух оказался cyxoй, крепкий, однако мыться Мария никому не позволила: любимый муж должен обновить ее с горячо любимой женой. Тропинку от баньки к светлице выложила камнями, засыпала желтым речным песком. «Чтобы мягко было нести себя на долгожданное ложе», – посмеивался ЭнТэ.
«Очень хочу поглядеть на вашего братца», – непримиримая ирония звучала в каждом слове.
И, наконец, брат приехал.
И все было так, как предрекал ЭнТэ. Радостная встреча жены с мужем, сыновей с родителем, денщиков и поденных рабочих с хозяином, роскошный ужин, банька и нежная супруга на мужественных руках.
– Что я вам говорил? – торжествовал ЭнТэ, не отходивший от окна с видом на сад и баньку.
– П-прекратите! – заикаясь больше обыкновенного, ответил Кибальчич, вспыхивая пятнами самому себе неясного унижения и стыда. – Это е-естественно и… п-прекрасно!
– Прекрасно? – смеялся ЭнТэ. – Воистину. Если не считать, что счастливую встречу и ночные наслаждения обеспечивают полсотни крестьян – слава Богу, не крепостных. А если бы?.. Вот было бы славно!
Вечером, в день приезда брата, ЭнТэ не пожелал спуститься знакомиться, а на следующий день не нашел того легкого завтрака – яйцо в смятку, стакан молока, что Мария приказывала оставлять ему. К обеду он не вышел в столовую, сославшись на отсутствие аппетита, а когда явился к ужину, не нашел своего прибора.
– Я решил, что вы и к ужину не придете, – сказал Степан. – Емельян, подай прибор господину студенту.
Первым движением ЭнТэ было покинуть столовую комнату. Но, как известно, голод не тетка, пирожок не поднесет, – остался.
– Извините, – сказал он. – Никак не думал, что у вас и в имении порядки, как в батальоне.
– В батальоне порядки хорошие, – мирно отозвался Степан.
Настроен Степан был весело, громко говорил с Марией о строительстве флигеля, о ценах за косьбу здесь и в Малом Немирове и нимало не обращал внимания на ЭнТэ. Однако, когда выголодавшийся гость в одну минуту проглотил жаркое, тотчас поинтересовался:
– Добавки желаете?
– Покорно благодарю, – ответил тот. Поднялся, ернически перекрестился на красный угол, раскланялся на четыре стороны. – Дай бог здоровья и вам, и супруге вашей и деткам вашим, и скотинке вашей.
Пошел к выходу.
Степан с интересом глядел ему вслед,
– Николка, – спросил, когда дверь за ЭнТэ закрылась, – он что, твой приятель, нездоров? Скажи ему, чтобы вел себя по-человечески.
Кибальчич чувствовал себя униженным и виноватым. Не следовало так легкомысленно приглашать в Жорницу ЭнТэ. Надо было в первые же дни призвать его к сдержанности.
Идти в комнату не хотелось, и он вышел во двор, в сад и – к реке, подальше и от брата, и от приятеля. Впрочем, было ясно, что разговора с тем и другим не миновать. Не таков брат, чтобы пропустить фронду ЭнТэ, и не таков ЭнТэ, чтобы принять унижение.
Две девочки-крестьянки полоскали белье на мостках, оглядывались на него, пересмеивались, привлекая к себе внимание. Одна из них, Глаша, была хорошенькая, бойкая. Слишком часто, чтобы ошибиться, попадалась ему у дома. «Барин, – сказала несколько дней назад. – А я вашу сказку читала». – «Ты умеешь читать, Глаша?» – «Умею, печатное». – «Ну и что же ты поняла?» – «А ничего!» – рассмеялась, исчезла.
Вот и сейчас, водрузив корзину белья на узкое плечико, прошла очень близко, стрельнула быстрыми глазками. Остановилась в пяти шагах, будто ожидая подругу, а на самом деле показывая себя – легкую, стройную.
– Понимаю, что вас здесь держит, – сказал ЭнТэ, увидев ее.
Вторая девушка тоже была хороша. И так славно они удалялись бок о бок, постепенно растворяясь в тумане.
– Вы бы женились на ней?
– А вы?
– Нет, – вздохнул он. – У меня иная судьба, Кибальчич. Вы ни о чем не догадываетесь?..
Догадывался, но не верил. Вошли в моду в Петербурге недомолвки, оговорки, значительность. Хотя, кто знает… Может быть, он, Кибальчич, один из немногих, кто остался в стороне. Ясно одно: какие-то события назревали.
– Я бы на вашем месте женился, – продолжал ЭнТэ. – Станете врачом, купите себе поместье, а она нарожает вам полный двор кибальчат – мал мала меньше. Со временем она станет роскошной женщиной. Господи, как вы будете наслаждаться!
Кибальчич улыбнулся: удел, быть может, не самый славный, но привлекательный. Он научил бы ее читать не только «печатное», и она стала бы ему настоящей подругой. Разве плохо?.. И кто скажет, как надо жить? Возможно, это наиболее достойный путь и способ.
Он тоже искал встреч с ней.
В имение вернулся в потемках. ЭнТэ лежал на постели в темноте, изменив своей привычке читать заполночь. В молчании провели несколько минут.
– Послушайте, Кибальчич! – вдруг громко сказал ЭнТэ. – Добудьте для меня несколько рублей, и я оставлю вас. Живите, как хотите.
– Я попытаюсь, – ответил он.
Окно мансарды было раскрыто, клубился туман над садом, и в тумане послышался смех Марии – благодарный, счастливый.
– Развлекает помещик свою супругу, – сказал ЭнТэ. – Щекочет он ее, что ли?
И опять Кибальчич не смог пресечь его, лишь только закрыл окно. Накрылся одеялом с головой.
Завтрак ЭнТэ, как обычно, проспал, обед закончился благополучно, если не считать, что ЭнТэ и Степан ни слова не проронили.
– Вы не добыли мне денег? – спросил ЭнТэ после обеда. – Попросите у вашего братца. Что ему пять-шесть рублей? Хочу уехать.
Но в том-то и дело, что Кибальчич просил денег, а брат отказал. «Вот рубль, – сказал он, – чтобы убрался из Жорницы. А там, как хочет».
– Презираю вашего братца, – сказал ЭнТэ. Впрочем, рубль взял,
А за ужином произошел разговор, которого, видно, нельзя было избежать,
– Я все же хотел бы знать о вас больше, – сказал Степан, – поскольку вы мой гость и приятель брата. Кто вы?
– Вам показать билет? Я уже предъявлял его отцу Наркиссу. Он остался удовлетворен.
– Билет ни к чему. Я хотел бы знать, чего вы добиваетесь в жизни?
– Справедливости, – легко ответил ЭнТэ. – Тут нет тайны. Того же, чего добиваются лучшие люди России.
– Кто же они, лучшие?
ЭнТэ пожал плечами, давая понять, что ответ прост: лучшие – те, кто добивается справедливости.
– Превосходная логика, – заметил Степан, – Ну, а что, по-вашему, справедливость?
– Вы меня не поймете, господин доктор. Для вас справедливо не пускать крестьян в лес из-за боязни пожара, а для меня – сжечь его, если лес только для вас.
– Понятно, – задумчиво сказал Степан. – И много вас, таких решительных?
Судя по голосу, он всерьез принял слова ЭнТэ.
– Не много. Но это не имеет значения. Борьба за общую справедливость – дело одиночек, а не толпы.
– Одиночек… – еще задумчивее отозвался Степан. – Надеюсь, мой брат не из их числа?
– Будьте спокойны, доктор, – усмехнулся ЭнТэ. – Ваш брат вполне благонамеренный подданный своего царя и семьи. На его месте я, как и ваш отец, стал бы попом. Ему бы грехи отпускать, а не бороться за справедливость.
– И слава богу, если благонамеренный, – произнес Степан. – А кем быть – не суть важно…
Ирония ЭнТэ сегодня не задевала Степана, будто более важные, нежели самолюбие, вопросы волновали его. Николай, уже вполне успокоенный, улыбался: наконец-то возникло общение и получался связный разговор.
– Вы посмотрите на него, – сказал ЭнТэ. – Агнец для заклания, а не человек.
И Мария была добра. Убедившись в мудрости супруга, она перестала вслушиваться и хлопотала у стола вместе с денщиком, чтобы и обед соответствовал толковому течению разговора.
– Я завтра уезжаю, – сказал Степан, – и вряд ли мы еще когда-либо свидимся. Прошу вас соответствовать порядку хозяйственной жизни в моем имении, а так же не вести никаких бесед с людьми. Прощайте.
Степан поднялся и пошел к двери. Решительностью и силой веяло от каждого его шага, движения. Начали торопливо расходиться и остальные, опасаясь оставаться с униженным гостем.
– Как я вас всех ненавижу… – тоскливо сказал ЭнТэ. – Вас, Кибальчич, больше всего.
Оставаться вместе стало невыносимо, и вечером Кибальчич объявил ему, что уезжает с братом – сперва в Малое Немирово, где квартировал его батальон, затем в Короп, к отцу. И о том, что брат разрешает ЭнТэ оставаться в имении до конца вакаций.
Идея совместной поездки принадлежала брату. «Поедешь со мной, – заявил непререкаемо, – не то я выставлю твоего приятеля из имения. Не хочу оставлять тебя с таким человеком». Противиться Степану всегда было трудно, а в нынешнем положении глупо, какой-никакой выход.
Отъезд назначен был на рассвете. Николай поднялся еще в потемках, возился с чемоданом, книгами, покашливал – ЭнТэ не пошевелился.
– Прощайте, ЭнТэ… – неуверенно произнес, когда под окно подали бричку.
– Подите к черту, – отозвался тот, не открывая глаз.
Что еще важного произошло тем летом?
Пожалуй, ничего.
У брата, в Малом Немирове, Николай провел три дня. У отца в Коропе две недели.
Первые дни мучил стыд, что оставил человека без денег, даже написал два письма в Жорницу – одно ЭнТэ, другое Марии. Первое с советом обратиться к ней за помощью, второе – с просьбой не отказать.
Скоро, однако, стыд начал меркнуть, другие впечатления вытесняли его. Все ж таки родина: дом отца, могила матери. Брат, сестра, кое-кто из прежних друзей. Ну и Катерина Зенкова, дальняя родственница, а кроме того, крестница его отца. Катя заканчивала черниговское епархиальное училище. Еще в прошлом году, на вакациях, смущалась, завидев Кибальчича, убегала, а теперь – нет. По слухам, сын черниговского архиерея Серапиона сватался к ней. Кибальчич посмеивался: «Будешь попадьей, Катя?» Она сердилась. Так хорошо было встречаться с ней, глядеть на ее толстые малиновые щечки, на маленькие, очень черные глаза.
Вот только с отцом обстоятельно поговорить не получалось: стал он совсем уж молчалив и суров. Если прежде хотя бы через Бога общался с людьми, то теперь – только с Ним. Казалось, ныне люди мало значили для него.
Впрочем, слава его еще и выросла: из Кролевца, Сосновки приезжали в святые дни венчаться, крестить детей, низко кланялись, завидев его, высокого, сутулящегося, угрюмого. Случалось и ночью раздавался стук в дверь – звали соборовать кого-то очередного из отходящих в иной мир. Крестить и венчать из чужих приходов отец не любил, а соборовать соглашался. На чужих возках не ездил, безропотно запрягал состарившуюся и совсем заросшую Лохматку.
Поговорить не удавалось еще и потому, что отец в том году запоздал с ремонтом церкви. Хотел закончить его к престольному, Воздвижению, и все свободное время проводил у церкви, присматривая за плотниками.
Шел ему шестьдесят четвертый год, но выглядел совсем старым.
В середине августа уехала в Чернигов Катя Зенкова.
Начал собираться и Николай.
ЭнТэ, оставшись в Жорнице, жил как прежде. До утра читал, до обеда спал. После купания в Соби ходил по лесу, вечером затевал разговоры с мужиками. Вдруг ему принесли два письма: одно от Николая, другое – Степана. Николай советовал обратиться за деньгами на дорогу к Марии, Степан просил покинуть дом, поскольку своим «своеобразным поведением вносит беспорядок в нормальное течение хозяйственной жизни».
Степану ЭнТэ ответил немедленно и, конечно, высказал все, что думал о нем.
В тот же день, не прощаясь, оставил Жорницу.
С дороги написал и Николаю.
«Посылаю ваш рубль назад: он мне не понадобился. Вы его, вероятно, взяли у своего брата для меня, так отошлите назад.
Ваш брат, оказывается, глуп, как сивый мерин, и, кажется, порядочная сволочь.
Дом его я оставил.
С советами, которые вы мне давали насчет отъезда, я послал бы вас к е… м…
N.T.»
Письмо это – без отточий – получил отец. Прочитал и тотчас написал сыну в Петербург, просил сообщить, кто таков ЭнТэ, который так горячо благодарит за гостеприимство.
Глава четвертая
Теперь, через тридцать лет, кажется, что молодежное движение того времени явилось и развивалось само по себе. На деле – все поколения и сословия болели переменами, как корью, каждый мало-мальски мыслящий человек строил и предлагал свои спасительные планы. Все испытывали потребность откреститься, очиститься, откупиться, проклясть и присоединиться. Ни тощая народническая брошюрка «Как должно жить по законам природы и правды», ни толстый роман Чернышевского ответить на свои же вопросы не смогли, лишь только формулировали то, что давно волновало многих.
Особенное было время: все недовольны, однако одни уповают на грядущую демократию, другие на сегодняшнюю полицию, на тo, что государь проявит, наконец, державную волю и власть, завещанные ему от Бога, третьи… Много было таких, что считали – в самосовершенствовании спасение России, есть в истории человечества нетленный идеал – Христос, пойдемте к нему.
Но много было иных, что говорили – до демократии далеко, куда она заведет непонятно, до совершенства еще дальше, да и как мечтать о грядущем, если вот он, твой ближний, мерзко вопиет рядом о сегодняшнем, сиюминутном спасении от глада и мраза? Помочь ближнему прожить свою коротенькую жизнь, безразличную к грядущей свободе и совершенству, вот цель. Такая цель объединит и старого, и молодого, и богатого, и самодостаточного. Не пора ли вспомнить Второзаконие: «да не лишиши мзды убогого. В тот же день да отдашь мзду ему, да не зайдет солнце ему..?»
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом