И Мишкина мама была из таковых – одноклассница Павла Ивановича.
– Анюта, буди Мишку, – не уменьшая силы голоса, пробасил Павел Иванович.
– Зачем, Паша? Что случилось-то? – взволнованно спросила Анна.
– Технику надо с Игнатьева перегнать сюда, на машинный двор.
– Так и гони. Причем здесь мой сын? Пошли во двор, поговорим, а то у тебя голос, как труба: батальон в атаку поднимет.
– Не пойду во двор. Буди, – настойчиво повторил гость.
– Паша, ему через несколько дней в школу, дай передохнуть мальцу. Пусть поспит. Он и так все лето у тебя прицепщиком отработал.
– Не у меня он работал, а в колхозе. Работал хорошо. Хорошо надо и закончить трудовую вахту. Осталось лишь технику перегнать. Не смогу я один это сделать.
– Так тебе же бригадир замену назначил, сама слышала.
– Назначил это точно: Витальку Седана. Только он сейчас на покосах в Дальней Тушаме, и когда вернется, никто не знает.
– Что он там делает?
– Он там не один, все покосное звено отправили.
– А что же так поздно?
– Да, зароды не огородили. Скошенное сено зверью подарили.
– Вот тебе и работники, – всплеснула руками Анна.
– Так ведь вся бригада – молодежь в основном. Бригадир Василий в конце сенокоса заболел, в район увезли, вот и получилось, что углядеть некому было.
Разговор затих. Анна, вздохнув и неодобрительно покачав головой, пошла к печке, отдернула ситцевую шторку и от неожиданности всем корпусом отпрянула назад. На нее в упор смотрел сын.
– Ты не спишь, Миша?
– Попробуй усни тут.
– Ты все слышал?
– Да, я встаю, Павел Иванович, – по-солдатски бодро отрапортовал мальчик.
– Молодец, Мишаня, встречаемся на берегу, у моей лодки, – скомандовал гость и стремительно вышел из дома.
– Хорошо – крикнул ему вслед Мишка. Мальчик как змейка соскользнул с лежанки, ловко натянул штаны и, на ходу обуваясь, выскочил в сени к умывальнику. Зябкий предосенний воздух сжал в своих объятьях жилистое мальчишечье тельце так крепко, что Мишке показалось, что он окунулся в холодную воду реки.
Вода из умывальника, оставшаяся там на ночь, обжигала тысячами ледяных игл. Бросив горсточку тающего ледка себе в лицо, фыркнув, как полагается мужику, он обтерся полотенцем и пулей влетел обратно в комнату.
– Миша, не торопись, я налью сейчас в умывальник теплой воды, – ласково-певуче сказала мама.
– Не надо, я уже умылся.
– Уже? – Мать, нахмурившись, выглянула из кути. – А зубы кто чистить будет?
– Мама, некогда, да и в сенях стоять невозможно, видимо, ночью заморозки были.
– Да, были, иди сюда, я тебе теплой водички дам и над тазиком почисти зубы.
Мишка вздохнул, но спорить не стал. Матери он повиновался всегда.
Улица встретила его клочками густого тумана, между которыми проглядывало ясное, как будто сопротивляющееся мутной напасти небо. А река сдалась без боя: туман через всю ее ныне невидимую зеркальную гладь раскатывался, как конькобежец по льду. От берега до берега – сплошная скользящая по реке белая масса тумана. Она плыла по течению, ударялась в лоб Красного Яра, поднималась вверх и, как ни в чем не бывало, плыла дальше, дальше.
Противоположного берега и домов было не видно за плотным молочным занавесом.
Мишка сел на весла сам, зная, что от ранения одна рука у Павла Ивановича покалечена.
– Мишаня, остановись, в таком тумане лучше мне грести, а ты на корму сядь, – приказал Павел Иванович.
– А рука?
– Ну чего рука? Перетерпит, не впервой.
– А вы думаете, что я по течению поплыву?
– Нет, я ничего не думаю, просто хочу, чтобы ты поберег силы, впереди дел невпроворот.
– Ладно, вы здесь командир, – не сильно огорчившись, повиновался паренек.
Лодка медленно и плавно скользит по зеркальной глади. Молочная пелена не сдается, присутствует как участник в любом деле. Сейчас она мягко обнимает и лодку, и сидящих в ней людей, умягчая все окрестные шумы. Только слышно, как поскрипывают уключины, да иногда хлестнет по воде рыба. Но солнце – воин умелый и непобедимый. Видно, как первые его лучи взрыхлили туман, он заволновался, задвигался, клочками отрывается от воды, поднимается вверх. Пелена меняет цвет, становится лимонно-желтой, потом оранжевой, потом появляются алые краски. И вдруг – ослепительная густая синева: это река освободилась от своего ночного одеяла. Вот уже видны и берега. Только макушки прибрежных сосен еще окутаны белоснежной пушистой шалью. Когда лодка ударилась носом о берег, туман совершенно исчез, и высоченные сосны примеряли ослепительную корону из солнечных лучей.
– Ну вот, Миша, мы точно прибыли в порт назначения.
– В порт? Ну, это вы скажете, Павел Иванович. Это уж слишком.
– Да нет, не слишком. Именно порт, ведь сюда приплывают баркасы из других деревень, даже с Ангары, здесь через Илим ходит паром. Ну чем не порт, Мишаня?
Мишка понял, что предмета спора нет, что Павел Иванович опять прав, и, улыбнувшись, махнул рукой.
– Ну, раз насчет порта согласен, давай покурим и вперед, нам нужно три версты отмахать. Хоть и на тракторе, но по бездорожью.
– Я не курю, Павел Иванович.
– Я тоже, а говорю так по привычке. То есть – передохнем.
К четырем часам пополудни Павел Иванович с Мишкой добрались со всем своим хозяйством до паромной переправы. К их удивлению паром все еще стоял на противоположной стороне, хотя должен был ждать их здесь.
– Это что за чудеса, – вылезая из кабины трактора, проворчал Павел Иванович, – в это время он же здесь должен быть, – и указал рукой на близкий берег. Мишка, привыкший к тому, что Павел Иванович всегда прав, промолчал, вразвалочку подошел к воде, снял сапоги и, подвернув штаны, пошлепал по реке босыми ступнями. Отхлебнув из ладошек несколько глотков холодной речной воды, обтер губы и залюбовался своей родной деревенькой, отделенной от него рекой. Дома, казалось, составляли разноцветное ожерелье, бок о бок они стояли вдоль берега, все были выкрашены и ухожены. У лавниц к большим корягам привязаны лодки, на угорах, почти у каждого дома, красовались баньки. На речной глади не видно было ни морщинки, не заметно течение, бездонная глубина покрыта иссиня-черной водой.
Павел Иванович заглушил свой видавший виды «ДТ-54», и нахлынула такая тишина, что Мишка слышал биение своего сердца. Постепенно эта тишина стала заполняться звуками: лай собак, хлопки калиток, с другого берега доносится мерный разговор мужиков. У парома они чинили блок. То ли лопнул, то ли замяло под него трос, этого Мишка не понял.
– Давай Мишаня, все-таки передохнем, – повалившись на траву, сказал Павел Иванович. – От воды-то отойди, она уже не летняя, уже холодом дышит.
Мишка послушался и присел рядом со своим командиром.
– Сколько же они копаться будут со своим блоком? – неожиданно спросил Мишка, неизвестно к кому обращаясь.
– Да кто ж их знает? А ты посмотри, у тебя глаза повострее, кто там сегодня за главного.
– Я по голосу слышу, что это Володька Куклин, Назаровский сын, – особо не вглядываясь, ответил Мишка.
– Если Володька, значит, быстро справятся, парень рукастый и «сельсовет» работает.
Павел Иванович, улыбнувшись, постукал себя по виску.
– А ты, Мишка, куда торопишься, или тебя кто-то ждет?
– Кто ждет? Кроме мамани некому, – со вздохом ответил мальчик, выражая этим вздохом свое глубокое, не имеющее словесного эквивалента, почтение к матери.
Разговор прервался. Первым тишину нарушил Мишка.
– Павел Иванович, а сейчас какое поле пахать будете?
– Наверное, погадаевское. Оно у нас под зябь пойдет.
– Погодаевское поле большое, справится ли наш трактор?
– Справится, да и куда деваться, сильнее этого трактора нет.
– Вот бы танк сюда, Павел Иванович, он бы вмиг все сделал.
– Танк, конечно, хорошо, но он ведь для других дел предназначен, – нехотя отвечал тракторист.
– Но сейчас ведьмы не воюем. И танк стоит без дела – не унимался мальчишка, радуясь своей наивной мысли.
– Не воюем, это правда, но пахать нужно не танками, – глубоко вздохнув, ответил Павел Иванович.
Они молчали, глядя на реку, на родную деревню, на качающийся паромный трос, соединяющий берега.
– Павел Иванович, – не выдержал Мишка, – вы никогда не рассказывали про войну.
– А чего про нее рассказывать, – отмахнулся собеседник, зябко передернув плечами, поморщившись, как от тяжелого воспоминания.
– Вы же танкистом были! – выкрикнул удивленно мальчишка. – Это так здорово, не разбирая дороги мчаться на тридцать четверке и давить фрицев!
– А я на тридцатьчетверке не воевал.
– Как так? Вы же танкист?
– Ты кроме Т-34 какие-нибудь другие танки знаешь, Мишаня?
– Нет. А разве были другие?
– Да, были. Вам в школе только о тридцатьчетверке рассказывали?
– В школе об этом ничего не рассказывали. Я кино люблю про войну, а там других машин не показывают. И книжки читаю про танки.
Павел Иванович, крутивший в пальцах сухую веточку, резко разломал ее на несколько частей и отшвырнул в сторону. Покачав головой, он начал свой рассказ.
– Я не люблю вспоминать и тем более рассказывать о войне, но учитывая, что ты мой напарник, что ты многого не знаешь, давай поговорим.
Призвали меня на войну в первый месяц, тогда я уже был женат. После школы решил остаться в родной деревне, курсы трактористов окончил. Поработать на тракторе не довелось. А повоевал вдоволь. Благополучно, то есть без раны-царапины почти до самого Берлина дошел. Там-то, в Германии, меня и хватануло.
Павел Иванович показал на руку. Мишка ничего не ответил, как будто замер, боясь вспугнуть рассказ солдата.
– Жив остался потому, что воевал на тяжелых танках. Сначала был «КВ» – Клим Ворошилов, а потом нас пересадили на «ИС» – Иосиф Сталин.
Тридцать четверкам всегда доставалось, они горели как свечки, так как все время в бою были, всегда под огнем. А наше дело было взламывать оборону немцев и штурмовать преграды. В экипаже нас пятеро. Я водителем всю войну прошел.
– Павел Иванович, а чем же танк «КВ» от «Т-34» отличался?
– О-хо-хо, отличался, говоришь? Проще сказать, чем похож был. Главное, броня, ее фашистские танки пробить не могли, это уже когда у них «Тигр» появился, полегче им стало. Ведь у «КВ» мощная пушка была, способная поражать любой тип немецких танков, ла и скорость неплохая. Правда, бед у нашего непробиваемого тоже хватало.
– Бед? У танка? Разве такое бывает? Он же не человек, – не понял техническую метафору Мишка.
– Как знать, Мишаня? Танк – конечно, не человек. Но он вместе с экипажем в бой идет, поэтому, можно сказать, оживает, приобретает человеческую душу, зоркость, смелость. А беды – это чисто технические характеристики. Ходовая. часть подводила, особенно на длинных маршах. Двигатель не выдерживал нагрузки и ломался. Помню, мне мешал плохой обзор и неудобное расположение люков для экипажа. С переправами также проблемы: тяжеловат был наш конь, иные мосты не выдерживали общего веса. Бывало, что своей машиной разваливали переправу и проваливались в воду.
– Как же из воды выбирались? – азартно спросил Мишка.
– Везло нам. А потом выбирали для переправ места неглубокие, выползали. Танки, как говорится, ни воды, ни грязи не боятся. Потому живой остался и сижу сейчас вот здесь, с тобой разговариваю, – широко улыбнувшись то ли своему собеседнику, то ли милостивой судьбе, пояснил бывший танкист.
– Мама говорила, что вы в Сталинграде воевали?
– Воевал, Миша, бился с фашистом не на жизнь, а насмерть… – уже посуровевшим тоном, медленно произнес тракторист.
– Там вы без танка были? – не унимался Мишка, пытаясь направить рассказ своего наставника к интересующей его теме.
– Почему без танка? Я же танкистом был.
– Там ведь не поля, где танки сражаются, а дома и улицы в завалах. Я видел в кинохронике.
– Что тебе ответить? – задумчиво произнес Павел Иванович, понимая абсолютную воинскую некомпетентность своего собеседника. Он снял кепку, потер лоб, поправил волосы и после минутного колебания начал говорить.
– Ты прав, Мишаня, сегодня и в книгах, и в кино битву за Сталинград показывают так, что у людей создается впечатление, будто у немцев и у нас воевали только пехотные полки. Но я, как механик-водитель, скажу, что это не так. Ведь сама Сталинградская битва – это не только битва за город. Это целый комплекс самых разных сражений и операций с участием различных родов войск и формирований.
– Я знаю, что только за город дрались, а что же там еще было? Ведь Сталинград – это только город, по его имени и битва названа, – не унимался Мишка.
– Да, я на своем танке город освобождал. Но битва проходила и в донских степях, и в руинах города. А самая мясорубка случилась в холмистой местности, севернее Сталинграда, там колхозные поля в излучине Дона. Огромная площадь, несколько армий бились – кто-то за поживу, за новые для себя земли, за личные блага, а кто-то за свою землю, за Родину, за тебя, Мишка.
Тракторист легонько похлопал мальчика по плечу и нежно прижал к груди. И снова заговорил: то возмущенно краснея, то бледнея от страшных воспоминаний, то смахивая слезу, то скорбно смолкая.
